«Дело Фершо» - Жорж Сименон

«Ты далеко пойдешь, малыш!»

Вот именно это и хотел услышать Мишель. Он хотел знать, не осуждает ли Фершо, который так хорошо разбирался в людях и одним словом, одной фразой, просто усмешкой умел осудить стольких своих сотрудников и даже брата Эмиля, его тоже? Доверяет ли он ему? Верит ли в его будущее?

Фершо пребывал в нерешительности, это чувствовалось. Причем не только после утренней сцены, не только после его возвращения из Брюсселя и той неприятной истории с деньгами, о которой, конечно, догадался.

Это началось в тот день, когда в их жизнь, в силу сложившихся обстоятельств, вошла Лина. Фершо увидел Мишеля в ином свете. Но, вместо того чтобы интересоваться только жадным и нетерпеливым молодым человеком, он стал присматриваться к супружеской паре, И это было настолько очевидно, что он прошептал:

— У вас очень милая жена, и было бы нехорошо огорчать ее.

Внезапно вспыхнув, Мишель резко поднял голову.

В глазах его был такой вызов, что любые слова казались бесполезны. И тем не менее он проворчал:

— Вы считаете меня недостаточно сильным?

Недостаточно сильным, чтобы пожертвовать Линой, когда потребуется, — конечно же! Но дело заключалось не только в этом. Ведь избежать банальной супружеской жизни было элементарно просто, доступно каждому.

То, что Мишель хотел узнать, что искал в глазах своего собеседника, сводилось к смутному и страшному вопросу, который он не мог сформулировать, но который был им обоим понятен и который можно было резюмировать тремя словами:

«До каких пор?»

Мишель хотел всего или ничего. Что скажет ему Фершо? Почему он раздумывал? Почему был в таком замешательстве?

— Признайтесь, вы считаете Меня недостаточно сильным?

Тот уже уклончиво ответил ему. Но что означала фраза о Лине: «У вас очень милая жена, и было бы нехорошо огорчать ее»?

Его ставили на место. Он был в ярости. Нахохлившись, как молодой петушок, он весь был вызов.

— Понимаете, Моде, на вопрос, который вы мне задали, никто не сможет дать вам ответ. Леопард не раздумывая бросается через частокол, он знает, что его прыжка будет достаточно, чтобы перемахнуть на другую сторону. Если же это попробует сделать шакал, он зацепится за колья. Я это видел… Поверьте, это не очень красивое зрелище.

— Я не зацеплюсь, уверяю вас!

— Я тоже так думаю. Я предложил вам ехать со мной.

Соглашайтесь лишь в том случае, если уверены в себе.

Он снова намекал на силовое решение, но еще в большей степени — на моральную сторону дела. Он ждал обещания, что тот никогда не поддастся соблазну предать его.

— Я уверен в себе!

Сейчас он именно так и думал. Хотя накануне все было иначе, как иначе все будет завтра.

— Пошли вниз. Вероятно, ваша жена уже беспокоится.

Услышав дребезжащий звонок перед кинотеатром, они миновали длинный промозглый коридор и, даже не взглянув на афишу, заняли два места в ложе и просидели, прижавшись друг к другу, весь сеанс.

Мишель испытывал вялость и опустошенность. Губы его часто кривились в грустной улыбке, которая, хотя он и не отдавал себе в этом отчета, походила на улыбку Фершо.

Перед тем как вернуться в уже наступившей темноте домой, они дошли до вокзала, чтобы купить парижские газеты, а потом посидели в кафе, просматривая их. Рядом с ними местные торговцы с важным видом играли в бильярд.

Подзаголовок на первой полосе гласил:

«Одновременно со своим патроном исчез секретарь Дьедонне Фершо».

Мишель вздрогнул от радости и гордости. Значит, в тот самый момент, когда он дал себе зарок быть верным Фершо до конца, газеты сковали их новыми цепями. Он показал Лине заголовок, и они вместе склонились над расстеленной на столе газетой.

«Одновременно с Дьедонне Фершо исчез молодой человек, не так давно поступивший к нему секретарем.

Сведения о нем, к сожалению, пока весьма скудные. Он назвался Мишелем Моде, но в отеле Кана, где ночевал, возможно со случайной спутницей, записался под другой фамилией.

Его приметы около двадцати лет, худощав, блондин, одет в поношенный габардиновый плащ.

Он поселился в «Воробьиной стае», а затем в Кане вместе с Фершо, сказав, что приехал из Парижа».

Напуганная Лина стала оглядываться, опасаясь, что все клиенты теперь будут смотреть в их сторону. Ощутив свою внезапную значительность, Мишель, напротив, глядел на всех с вызовом

«Семнадцатичасовой допрос

Кан (По телефону.). Комиссар уголовной полиции, уполномоченный вести дело Фершо, на основании выданного следователем Барду постановления, в течение длительного времени допрашивал человека, чья роль в деле весьма значительна.

Речь идет о некоем Франсуа Мореле, бывшем поверенном в делах, личности довольно подозрительной, которого Дьедонне Фершо сделал своим ближайшим советником.

Они часто встречались как в «Воробьиной стае», так и в доме на улице Канонисс.

Приглашенный для дачи показаний о своих отношениях с «человеком из Убанги, Франсуа Морель наотрез отказался отвечать на допросе, продолжавшемся свыше семнадцати часов и во время которого в конторе дельца был произведен тщательный, но безрезультатный обыск Мэтр Обен, парижский адвокат Дьедонне Фершо, был допрошен также, в частности относительно документов, которые стали известны прессе и оригиналы которых разыскиваются.

Похоже, что предпринимаются огромные усилия, чтобы проникнуть в суть скандала, с каждым днем приобретающего все больший и неприятный размах и затрагивающего все новых консульских сотрудников».

В заметке «В последний час» под наспех придуманным огромным заголовком было напечатано:

«В момент, когда номер подписывается в печать, нам сообщают, что дано распоряжение об аресте Эмиля Фершо, брата Дьедонне Фершо и его компаньона во всех финансовых и коммерческих делах».

Разговаривать в кафе они не решились. Но Мишель не стал словоохотливым и тогда, когда они вышли на улицу.

— Ты думаешь, тебя могут упечь в тюрьму? — настойчиво спрашивала, цепляясь за его руку, Лина.

— Да нет же, не думаю.

Тогда она высказала неожиданную мысль:

— А родители? Твои и мои. Что они подумают, когда прочитают это? Господи, Мишель! Мой отец…

Мишель лишь пожал плечами. Дойдя до порта, он пристально поглядел в темноту, где на якорях покачивался «Арно».

В столовой было темно. Когда там никого не было, хозяйка экономила на освещении. На кухне выпивали двое моряков, поглядывая, как г-жа Снук начищает медные кастрюли.

— Мой.., мой отец дома? — спросила Лина.

— Боюсь, что наш милый господин простудился.

Я услышала под вечер, как он бродит по комнате, и поднялась к нему. Он сидел в пальто и фуражке. Бедняга замерз, но не решался попросить огня. Мы вместе отправились на чердак и достали маленькую печку. Я хотела попросить кого-нибудь, чтобы ее установили, но он не позволил. И сделал все сам. Потом принес из подвала ведро угля, а я отнесла ему горячего грога.

— Идем, Мишель?

Он поднялся наверх и робко постучал в дверь. Комната с сидящим у печки Фершо напомнила ему «Воробьиную стаю».

— Ходили в кино? Хороший был фильм?

— Да… Не знаю…

Мишель был смущен. Ведь они оставили Фершо одного, хотя могли бы все сидеть в маленьком кафе и играть в белот. Фершо совсем продрог. Работать он не стал — рядом не было никаких бумаг. Лампу не зажег тоже, зато маленькая печурка было раскалена докрасна.

— Я принес газеты. Полиция много часов подряд допрашивал Мореля.

— Морель ничего не скажет.

Мишель позавидовал Морелю, в котором Фершо был так уверен, просто абсолютно уверен.

— Он намного хитрее их. Зажгите, пожалуйста, свет.

Фершо пробежал газеты, а дойдя до того места, где писали о Мишеле, тихо прошептал:

— Вашей жене это будет неприятно.

— Почему?

— Из-за ее родителей.

И добавил:

— Они не пишут подробностей обыска на улице Канонисс и в «Воробьиной стае». Наверное, перевернули все вверх дном. Увидите, завтра или чуть позже появятся фотографии, и газеты станут рассказывать всякие небылицы.

Назавтра действительно одна из самых читаемых утренних газет опубликовала сенсационный репортаж под заголовком «Убогая жизнь миллиардера»:

«Безумен ли Дьедонне Фершо?»

Репортаж сопровождался блеклой фотографией комнаты в «Воробьиной стае» со сломанным камином, разбросанными вокруг печки пеплом и бумагами, раскладушкой, придвинутой к очагу.

Прочитав о брате, Фершо отбросил газету и задумался.

— Вы думаете, он успеет скрыться?

— Он не станет этого делать.

Голос его стал тише, глаза затуманились.

— Я знаю, это его вина, но…

Он надолго замолчал.

— Эмиль считал, что…

Казалось, он не хочет, не решается до конца высказать свои мысли.

— У него жена, дочь, положение в обществе!

И сделал жест, обозначающий стену непреодолимых препятствий. А затем вздохнул: