Лицей 2022. Шестой выпуск - Михаил Турбин

на плече весело идёт под тем солнцем. Вдалеке, над полем растекается озеро. Вода слепит, и малыш морщится. Он оборачивается. В пушистом контуре горящих волос Руднев видит радостный детский лик. «Туи-туи, папа. Туи-туи!» — говорит мальчик.

— Илья Сергеич!

Руднев открыл глаза. Он сидел в палате интенсивной терапии, сжимая крохотную руку пациента. Рядом с ним стояла Маша.

— Еле вас дотолкалась! Там в ординаторской чепэ.

— Ну что стряслось? Опять пакетик чая до урны не донесла?

— Окно взорвалось, Илья Сергеич! Я сидела, и вдруг бац! — шептала Маша со страхом.

От слов её пахло кофе.

— Да нет, не взорвалось. — Руднев вошёл в ординаторскую и присел на корточки, увидел что-то. — Разбили!

Он взвесил на ладони камень, который вытащил из-под стола. Таким и убить можно. Придавил им стопку медкарт на столе. Потом перевёл взгляд во двор. У кирпичного забора между матовых от тумана машин рыскала худая собака. Она подбежала к человеку, курящему у чёрного входа. Человек через затяжку перенёс сигарету в левую руку и потрепал мокрую холку пса.

— Ну что там? — спросила Маша из-за плеча, нежно касаясь поясницы Руднева.

— Там? Живодёр бычки о щенка тушит.

— Ой, что?!

Сестра поднялась на носки и увидела во дворе Зазу, ласкающего дворнягу. Пёс радостно ходил пружиной, то припадая к ноге врача, то зависая на задних лапах под его доброй рукой. Маша улыбалась. И Руднев видел её улыбку в двоящемся отражении чёрного окна. Он развернулся, и Маша, оказавшаяся наконец так тесно к нему, ловко поймала его взгляд. Но Илья глядел безучастно и твёрдо. Он скрестил на груди руки, посмотрел опять в бледно-карие глаза медсестры, беспомощные и мягкие, как вишня, выловленная из компота. Маша опустила их и прожевала улыбку.

— Поспи, если хочешь.

Она замотала головой:

— Как-то страшно теперь.

— Не бойся. Хулиганы какие-то. Наверное, сами испугались.

Этих слов ей не хватило.

— Весь день сегодня какой-то странный, — сказала Маша после паузы. — И вы… Я хотела спросить… Вы из-за того мальчика грустный такой?

— Родители не объявлялись?

— Нет, не было никого.

— Это даже смешно. У меня дома, на балконе, тоже выбито окно, — сказал Руднев. — Всё не соберусь вставить.

Он отклонился и заглянул через плечо. Увидел первые голубоватые отблески на влажном асфальте. С крыш и деревьев сыпались капли. У крыльца сидел одинокий пёс и смотрел на запертую дверь.

К восьми утра, когда Илья уже был одет в гражданское и готовился уходить, в ординаторскую вкатился маленький, но очень грузный полицейский. Не поздоровавшись, он сел к столу.

— Вы к кому?

Полицейский покрутил огромной головой.

— Я подожду здесь. Ты занимайся… Есть вода?

Руднев поднёс стакан воды. Полицейский жадно выпил. На тугой в груди, несвежей рубашке расползлось мокрое пятно.

— Вы к кому? — повторил вопрос Илья.

— Врача жду.

— Я врач.

— Ах ты! Так что молчишь? Садись, разговор есть.

Руднев сел напротив и попытался заглянуть в обрюзгшее лицо гостя. Полицейский разложил папку, достал оттуда анкетные листы.

— Капитан Бырдин, — представился гость. — Ребёнок поступал?

— Поступал.

— После аварии?

— После аварии.

— Так… Мне нужна его фотография.

— Он в реанимации, на аппарате искусственной вентиляции лёгких.

— А нельзя на минуту отключить эти ваши свистелки-перделки?

— Нельзя.

Бесцветными глазами капитан обвёл комнату.

— А что с окном?

— Разбито.

— А нельзя заткнуть чем-то? В спину дует.

— Заткните, — ответил Руднев, подумав, что громадная голова полицейского как нельзя лучше подошла бы для этого дела.

— А ты чего такой?

— Какой?

Капитан Бырдин ещё больше приплюснулся. Он надул шею и сделал такой взгляд, будто в эту секунду придумывал для непокорных новые пытки. Рудневу играть в гляделки быстро надоело, и он поднялся из-за стола.

— Имя, фамилия, отчество! — опомнился полицейский.

— Илья Руднев Сергеевич.

Капитан записал в том же порядке.

— Возраст.

— Тридцать пять лет.

Он отложил ручку, смял лист. Достал новую форму.

— Давай заново. ФИО и возраст ребёнка.

— Это вы у меня спрашиваете?

— А у кого ж?

— Я не знаю.

— Почему до сих пор не выяснил? — спросил капитан совершенно серьёзно.

— Занят был, — ответил Руднев.

Полицейский постучал ручкой по столу.

— Так иди и выясни!

— Как прикажете, — кивнул Руднев и ушёл.

Он вышел из больницы под мыльное небо и подумал, что скоро снова польёт дождь и голова опять разболится от недосыпа. Вокруг него было привычное утро: исхоженные тропинки, линия каменных корпусов и тополя больничного сквера.

Оранжевый дворник сметал лужу. Из его кармана, раскалывая телефонный динамик, звучал восточный мотив. Дворник попросил закурить. Руднев развел руками.

2

Илья поднялся в пятом часу. Снов он не видел. Открыл глаза — а день уже к закату.

В окно с улицы тянуло влагой. От дождя, что ли, так?.. Он потёр виски. Отдых не дал ему ничего — только плечо отлежал. Всё та же усталость, головная боль.

Илья собрал сумку, решив ехать в деревню и побыть денёк на воздухе. Деревня стояла километрах в тридцати и у городских последние годы была популярна. Люди скупали участки, обносили их двухметровыми стенами из профнастила, а потом ездили в эти ящики отдыхать. Руднев на краю той деревни имел бревенчатый дом, из которого сам был родом и который остался ему от отца.

Он слез с автобуса и пошёл по грязной вытоптанной траве. Глядел только под ноги. Ботинки мигом промокли и потемнели. А когда тропинка увела его сквозь ушко тугого пролеска, Руднев не видел уже и ботинок — так стало черно. Свет фонарей не дотягивал, а луна была скрыта тучей. Но и в темноте он хорошо знал короткий путь до отцовского дома. И чем глубже он уходил, тем слаще пах воздух, и всё ближе подбиралось неизменно знакомое ощущение нежной тоски. В сумке позвякивали две бутылки вина, и от случайного звона он замедлял шаг. Илья старался идти плавней, как чёрный призрак в чёрной чаще, благородный в своей попытке быть незаметным.

Он выбрался из пролеска, и впереди опять показался влажный блеск фонаря. Вместо тех изб и тех дворов, средь которых гулял он в детстве, стояли заборы, за заборами виднелись тёмные крыши. Улицу залили асфальтом, слепили пластиковый магазин. Дома стояли пустые. Всё это были дачи, оживающие к выходным редкими сытыми голосами и лаем домашних псов. За дачами стоял его дом. Он прятался в сирени и озирался на дорогу двумя окнами спальни. Руднев представлял, как хрустнет петля калитки, как сомнутся под ним мокрые ступени крыльца и ключ в замке повернётся с тугим масляным стоном. Он отворит дверь и войдёт в зелёную темноту. А потом,