Неоконченный портрет. Книга 2 - Александр Чаковский

— Извините, мистер президент, но вы не можете не знать, что, согласно международному праву, денонсация и разрыв договора — понятия не идентичные. Почти во всех документах такого рода есть пункт, обязывающий сторону, желающую аннулировать или не пролонгировать договор, заранее ставить в известность об этом намерении другую сторону. И Россия должна была предупредить Японию за год. Таким образом, формально договор остается в силе до полуночи 24 апреля 1946 года.

— Значит, еще год...

— Да, еще год, мистер президент... Разумеется, как правило, страна денонсирует тот договор, который хочет ликвидировать. Но в плане чисто юридических категорий Россия и Япония по взаимной договоренности имеют право оставить договор в силе и по истечении годового срока. Я хотел бы подчеркнуть, мистер президент: я вовсе не склонен полагать, что дело обстоит так в данном случае. Иначе неизбежно встал бы вопрос: в чем цель денонсации? Нагнать страху на японцев? Создать у нас иллюзию, что Россия приступает к выполнению своего обещания? Все это слишком мелко для Сталина. Стеттиниус умолк.

— Ты кончил, Эд? — спросил Рузвельт. — Спасибо за интересную лекцию. Я не очень большой специалист по международному праву, но льщу себя надеждой, что не лишен элементов здравого смысла. Предположим, Сталин обманет нас. Что он при этом выиграет? Ведь, разгромив наш тихоокеанский флот, Япония по-прежнему будет висеть дамокловым мечом над Россией.

— Вы правы, сэр... Не полагаясь на перехват, мы принимаем меры для всесторонней проверки.

— Хорошо, — немного помолчав, сказал президент. — Держите меня в курсе дела.

— Да, сэр.

Наступила пауза.

— У меня еще один вопрос, — проговорил Рузвельт неожиданно для самого себя, еще минуту назад он не собирался его задавать.

— Да, мистер президент?

— Ты не встречался в последние дни с мистером Громыко?

— Встречался.

— По чьей инициативе?

— На этот раз инициатива исходила от него.

— Цель?

— Он заявил решительный протест против действий нашего посла в Москве. Гарриман имел неосторожность выступить с критикой ялтинских решений о Польше... Кроме того, было еще несколько вопросов, связанных с выполнением наших обязательств по ленд-лизу.

— Что ты ответил мистеру Громыко?

— Вы же знаете, мистер президент, что в таких случаях отвечают протестующим послам. «Слова мистера Гарримана были не совсем правильно поняты», «мы неукоснительно соблюдаем ялтинские соглашения» и так далее.

— Я думаю, что в разговоре с таким послом, как Громыко, общими фразами не отделаешься. Но сейчас меня больше интересует другое. Не заходила ли речь — прямо или косвенно — о решении Сталина не посылать своего министра иностранных дел в Сан-Франциско? Иными словами, не говорил ли Громыко, что Сталин, возможно, пересмотрит свое решение?

— Нет, — ответил Стеттиниус. — Да и с какой стати советский посол будет об этом говорить? Его, несомненно, радует, что на Конференции в роли министра будет выступать он, и...

— Не мели вздор, Эд! Ты, видимо, плохо представляешь себе менталитет советских послов вообще и мистера Громыко в частности... Ты не сказал, что демонстративное отсутствие советского министра иностранных дел произведет на Конференцию крайне тягостное впечатление?

— У меня не было таких полномочий, сэр, — не без обиды в голосе отозвался Стеттиниус. — Да и к тому же о советской позиции вообще и о позиции мистера Громыко, в частности, вы хорошо осведомлены — вам ведь доводилось с ним говорить.

— Да... доводилось, — задумчиво произнес Рузвельт. — Он, как и всегда, отстаивает позицию Кремля. Какая погода сейчас в Вашингтоне? — неожиданно спросил он.

— Пока от жары не страдаем, сэр. А вы?

— Я страдаю от плохих перехватов и от их ненадежной расшифровки.

— Я вас понял, сэр.

— Хорошо, что у меня такой понятливый государственный секретарь. Это единственное, что меня пока радует. До свидания, Эд!

И Рузвельт протянул трубку, которую Луиза, тут же подхватив, положила на рычаг.

— Все, мистер президент? Можно отключить связь?

— Можно не только отключить связь, но и приготовить бокал «Манхэттена», Хэкки! — с усталой улыбкой сказал Рузвельт.

Привычными движениями она быстро смешала ему коктейль. Президент взял из ее рук бокал и отпил глоток...

— Позвать Приттимана, сэр? — спросила Луиза, ожидая, что Рузвельт, осушив бокал, направится, по своему обыкновению, в «Маленький Белый дом».

— Нет, Хэкки, подожди, — ответил президент. — Я немного посижу здесь. Мне у тебя нравится.

— О, сэр! — воскликнула польщенная телефонистка.

Рузвельт и в самом деле ощущал какую-то атмосферу уюта в этой небольшой комнате, одну из стен которой занимала панель с разноцветными змейками проводов и многодырчатыми углублениями — гнездами для штекеров. Он сам не знал, почему ему так приятно здесь сидеть. Может быть, потому, что он редко бывал в этом коттедже — все телефонные разговоры переключались на «Маленький Белый дом», — и теперь его привлекла непривычность обстановки...

Напряжение и тревога, владевшие президентом, после разговора со Стеттиниусом немного улеглись. Он верил, точнее, хотел верить, что произошла какая-то ошибка и что в самое ближайшее время Вашингтон это подтвердит. Да, конечно, ошибка. Надо успокоиться, расслабиться...

«Что там сейчас в Вашингтоне? — подумал президент и представил себе, какая суматоха поднялась в штабах, в разведке, в государственном департаменте... — А что сейчас делается в Белом доме?»

Рузвельт прикрыл глаза и увидел перед собой Белый дом, Пенсильвания-авеню, Лафаетт-сквер, мемориал Линкольна... Взгляд его скользил все дальше и дальше по хорошо знакомым улицам и вдруг задержался на старинном трехэтажном особняке, окруженном вековыми дубами.

«Так ведь это же Думбартон-Окс!» Да, перед его мысленным взором возник дом, в котором должно было появиться на свет любимое чадо президента — Организация Объединенных Наций. Осенью прошлого года в Думбартон-Оксе происходила Конференция, созванная на основании Декларации четырех государств о всеобщей безопасности, принятой в Москве еще в 1943 году, и разрабатывавшая устав будущей организации.

«Как легко вспыхивают войны, — подумал Рузвельт, — создается впечатление, что иной раз для этого достаточно бывает ничтожного повода. А вот для того, чтобы договориться о послевоенном мире, исключить оружие как средство решения межгосударственных споров, требуются месяцы и даже годы».

Глава шестнадцатая

СОВЕТСКИЙ ПОСОЛ В БЕЛОМ ДОМЕ

На первом этапе в Конференции в Думбартон-Оксе участвовали СССР, США и Великобритания. Америку и Англию представляли заместители министров иностранных дел этих стран, а СССР — советский посол в Соединенных Штатах Андрей Громыко.

Конференция шла «со скрипом». Всем ее участникам угрожающе напоминал о себе печальный опыт Лиги наций; ведь задача состояла в том, чтобы создать не «дипломатический клуб», не ристалище для ораторов, не организацию, резолюции которой никого ни к чему не обязывают, а сконструировать сложный механизм, который, не посягая на суверенитет отдельных государств, был бы в состоянии регулировать политические и экономические процессы.

О, Рузвельт хорошо помнил, как его озадачивало чтение стенограмм нескончаемых дискуссий в Думбартон-Оксе, как проходил день за днем, неделя за неделей, а выработка устава будущей Организации продвигалась крайне медленно.

Любимое детище президента рождалось в муках.

Но когда наконец с большей частью организационных вопросов было покончено, Рузвельт узнал, что самому существованию ООН грозит серьезная опасность. Договорившись почти обо всем, участники Конференции неожиданно остановились перед, казалось бы, непреодолимым препятствием.

Государственный секретарь доложил президенту, что Громыко категорически настаивает, чтобы Советский Союз был представлен в ООН шестнадцатью голосами — по числу входящих в него республик, которые, согласно Советской Конституции, имеют право на самостоятельные внешнеполитические связи. Кроме того, советский представитель требует, чтобы в конфликтных ситуациях при голосовании в Совете Безопасности учитывался голос великой державы, непосредственно затронутой конфликтом.

Рузвельт хорошо знал и глубоко уважал советского посла. Он часто встречался с ним и придавал большое значение их продолжительным беседам, ценил возможность обмениваться с ним мнениями по многим вопросам глобальной политики. Интересные и конструктивные мысли, которые высказывал советский посол, никогда не оставляли президента равнодушным. «Food for thought» — «пища для интеллекта», — говорил он после таких встреч. И вот Рузвельт решил снова встретиться с Андреем Громыко.