Цивилизация Древнего Рима - Пьер Грималь

Таким образом, основа империи заключается скорее в foedus, чем в праве завоевания, и так как условия в договоре foedus могли изменяться по взаимной договоренности между сторонами, то открылась перспектива для развития правового состояния субъектов, которое постепенно приравнивает положение завоеванных народов к статусу завоевателей. Перманентная эволюция гражданского права завершается в 212 году н. э. эдиктом Каракаллы[175], когда на всех свободных жителей империи распространилось право римского гражданства со всеми вытекающими обстоятельствами. Какими бы ни были настоящие причины этой меры (а они, без сомнения, были продиктованы целями налогообложения), они, возможно, также были вызваны потребностью упростить административное управление: различные города империи или отдельные группы, внутри одного поселения, пользовались привилегиями (отчего в результате возник запутанный юридический клубок). Эдикт Каракаллы оказался логическим завершением расширения Рима, по мере того как применялось римское право — генератор равенства между людьми.

Эволюция гражданского права показывает, что вмешательство государства становилось все больше: вначале оно выступало как простой свидетель и одновременно гарант выполнения судебного решения, должностное лицо имело полномочия приказывать или запрещать. Однако несмотря на свой долг, каким бы значительным он ни был по отношению к родовым обычаям и строжайшему соблюдению привилегий для некоторых групп (вначале families, затем коллегии и в конечном счете municipes — муниципии), целью римского права была сильная, авторитарная власть, стоящая выше человека и общества. В этом смысле государственное право Рима, если оно и не являлось источником гражданского права, то, по крайней мере, было его двигателем и гарантом.

Нам трудно понять до конца, каков принцип суверенитета в Риме. Из трудов древних историков можно лишь понять, что он не был простым, но факты, на которые они ссылаются, переосмысляются ими, или они поддерживают ту или иную идею, поэтому нам трудно интерпретировать факты, на которые они ссылаются. Всегда встает вопрос о том, насколько сами эти факты достоверны, или, по крайней мере, о том, были ли они искажены ради того, чтобы поддерживать ту или иную теорию. Ни в какой области нельзя обнаружить столько анахронизмов, предположений, мифов, сколько в области права. Между тем начинать следует именно с этих недостоверных данных, над которыми следует размышлять, анализировать, привлекая и эти факты, использовать и данные археологии и истории религии.

В царскую эпоху власть принадлежит царю, без какого-либо ограничения: военная власть, привилегия «вершить правосудие» (то, что станет в эпоху республики основной обязанностью претора), созывать народное собрание и выносить на него предложения, а также вся ответственность отношений с богами. Первый царь, Ромул, владеет этими полномочиями, поддерживаемый своим статусом основателя города, то есть непосредственно от богов, пославших ему благоприятное предзнаменование в виде коршунов. Среди богов в особенности Юпитер выступает как гарант (auctor) основания Рима, а не бог Марс, отец основателя (как могло бы ожидаться и как, несомненно, в подобном случае представили бы дело греческие мифотворцы). Действительно, Ромул, первый император, изображался на своей колеснице с упряжкой белых лошадей, в пурпуровой тоге, вышитой лаврами, как воплощение Юпитера Капитолийского. Однако, царь «по божественному праву», Ромул окружил себя советом patres, сенатом, и имел обыкновение созывать народ на собрания. Когда он исчез (был живым вознесен к богам во время его торжественного чествования как первого римского правителя), возникла конституционная проблема: кто будет избирать царя, так как на сей раз нельзя было рассчитывать на божественную волю? Тит Ливий нам рассказывает, что возникла искра великодушия между отцами и народом, которые предлагали друг другу взять на себя инициативу. В конце концов было решено, что царь должен быть назван народом и что это назначение должно быть утверждено сенатом. Этот компромисс имел значительные последствия: действительно, очевидное великодушие сената давало patres привилегию наделять властью ту персону, на которую указывал народ; иными словами, отцы выступали бы в качестве гарантов (auctores) царской власти (imperium). Народ ограничивался тем, что высказывал свое пожелание.

Понятно, что рассказ Тита Ливия является юридическим мифом, относящимся к тому периоду, когда сенат получил в государстве властные преимущества и желал их оправдать прецедентами. Фактически можно угадать, что роль народной инициативы некогда являлась более важной. Но эта аккламация [176] народа не была, по сути, выражением сознательного выбора; она была средством, которым пользовались боги для того, чтобы дать понять, какова была их воля. Нам непонятно это странное состояние разума, но именно оно объясняет некоторые черты римской конституции, например практику выборов в том виде, в каком она продолжалась на всем протяжении республиканского периода. Решение центурии, голосовавшей первой в центуриатных комициях, расценивалось как предзнаменование (omen), и другие центурии имели обыкновение поддержать это решение. Заседаниям собраний, созываемых должностными лицами по праву их imperium, предшествовало проведение ауспиций этими лицами: религиозные правила соблюдались для того, чтобы боги позволили услышать их голос, поэтому внимание к неблагоприятным знакам, которые могли подать боги, было особенное. Внезапный удар грома и молния, припадок эпилепсии, вдруг поразивший человека, — все говорило за отказ от предполагавшегося события, и собрание переносилось на ближайший назначенный для заседаний день.

При подобной системе для воли народа почти не остается места; может показаться, что выборы — это обман, задуманный правящим классом (сенатом, членами которого были должностные лица, назначенные для руководства центуриатных комиций), для создания видимости демократии. Эта точка зрения, сколь бы оправданной она ни казалась, не отражает глубокого убеждения римлян в том, что присутствие народа, пусть даже не слишком активное, было необходимо для «назначения» должностного лица. Воля народа сама по себе не расценивалась как источник imperium: народное собрание не проявляло инициативы, могло ставить на голосование только имена кандидатов с согласия должностных лиц, которые возглавляли собрание, и, что гораздо серьезнее, эти лица имели право не считаться с результатами голосования, даже не приступая к провозглашению (renuntiatio) имени избранного. А только это придавало избранному лицу легитимность должностного лица (designatus). И все же народ был обязан высказываться, иначе renuntiatio было невозможным.

У нас имеются и другие свидетельства, которые показывают значительную роль аккламации народом в предоставлении imperium, особенно важным было, без сомнения, «приветствие», которым солдаты (а они не только граждане города, но и его защитники) встречают победоносного полководца на поле битвы. Одобрительные приветственные восклицания солдат в адрес командующего как императора могут казаться излишними, так как полководец уже является должностным лицом, которому сенат поручил командование. Парадоксальность этого обычая говорит о его древнем происхождении. Он предстает как пережиток того времени, когда «глас народа» символизировал предзнаменование, omen, свидетельствующее о божественной воле.

Кажется, что в основе imperium, его сущностного правового характера, из которого следуют другие, лежит право советоваться с богами, то, что называли правом совершать ауспиции. Когда высшее должностное лицо (вначале царь, затем консулы) гибнет, «право совершать ауспиции возвращаются к отцам», тогда каждый сенатор осуществляет по очереди в течение пяти дней interregnum[177]. Таким образом, imperium никогда не бывает вакантным. Для назначения нового царя или новой консульской коллегии было необходимо руководство этими выборами, чтобы renuntiatio осуществлялось должностным лицом, облеченным imperium. Такова была функция interrex (временно исполняющего обязанности властителя). Понятно поэтому (мы это уже отметили), отчего патриции столь долго сопротивлялись давлению плебеев, требующих права избираться в консульство: как можно было допустить к imperium плебея, который в эту эпоху считался неприемлемым в религиозном плане для передачи функции ауспиций? И вот тогда была придумана эта уловка именно для разрешения проблем религиозного права, именно тогда стали избираться военные трибуны «с консульской властью», но без imperium, что очень точно выражало связь споров с его настоящей подоплекой — сферой отношений с богами.

Можно, конечно, вообразить, что за проблемой о праве понтификов скрывался эгоизм класса и что патрициям было неприятно уступить плебеям хоть толику власти. Однако учреждение должности народных трибунов оказалось другой тяжкой уступкой, и нам достаточно хорошо известна значимость, придаваемая римлянами правовым формам, чтобы предполагать, что буквальное соблюдение ритуала было всего лишь простым лицемерием.