Инспектор Антонов рассказывает - Райнов Богомил

«Ну что поделаешь, — говорю себе ободряюще. — Пусть будет как будет. Не всем же, как тебе, исследовать трупы и искать убийц. Не так уж много таких счастливцев, как ты, Петр».

На улице смеркается, и окно в моем кабинете становится глянцево-синим, словно оно не стеклянное, а фарфоровое.

Нажимаю кнопку звонка и говорю вошедшему лейтенанту:

— Пусть приведут арестованного Манева. И включи свет, пожалуйста.

Лейтенант щелкает выключателем. Комната становится уютнее, а окно — еще более темным.

Вводят Филиппа.

— Садитесь.

Он садится, внешне спокойный, как утром, но сейчас к этому спокойствию примешивается едва заметная настороженность. Несколько часов под замком, особенно вначале, всегда сказываются.

Я занимаюсь изучением документов, которые, между нами, вовсе никакие не документы, а размноженные на ротаторе инструкции, не имеющие отношения ни к моей сегодняшней задаче, ни к возможным будущим. Пусть человек посидит, соберется с мыслями, привыкнет к обстановке.

Он сидит несколько стесненно, видимо, вследствие того, что я вопреки своим привычкам не подаю никаких реплик, не говоря уже о связывающем нас предмете разговора. Галстук его исчез. Щеки приобрели легкий стальной оттенок, поскольку он еще небрит. Глаза устало опущены вниз. Одним словом, он начинает терять свой щегольский вид.

Телефон резко и продолжительно звонит. Наконец-то. Поднимаю трубку.

— Так… так… Хорошо…

Да, наконец-то. Еще бы один звоночек… В голове моей не к месту всплывает детская песенка:

Жу-жу-жу, жу-жу-жу,

Это я, пчела, жужжу.

Воспитательница ведет нас по аллеям сада, и мы, взявшись за руки парами, шагаем, как утята, мимо цветущих клумб и поем:

Жу-жу-жу, жу-жу-жу,

Это я, пчела, жужжу.

Да, а сейчас вот я занимаюсь убийцами…

Словно угадав мое страстное желание, телефон звонит снова. Я поднимаю трубку, но с легким разочарованием обнаруживаю, что это Дора.

— Товарищ Антонов? Наконец-то мы вас застали. Несколько раз уже звонили… не по делу, конечно… Мы с Марином хотим вас пригласить поужинать с нами, если, конечно, вам это будет приятно… ничего, можно и попозже… Когда освободитесь…

В телефоне что-то гудит, и разговор прерывается. Все дело в том, что мой аппарат не приучен к подобного рода вещам и ему неудобно участвовать во внеслужебных разговорах. Я благодарю за приглашение и спешу освободить линию для того, желанного разговора. Увы, аппарат подло молчит.

— Я жду еще одного посетителя, — объясняю Маневу положение вещей. — Поэтому вам придется потерпеть еще немножко. Если, конечно, вы не хотите что-нибудь мне сказать.

— Нет, абсолютно ничего.

— Жаль. Наверное, вы догадываетесь, что тот, кого я жду, — вторая половина убийцы. В вашей истории, как вы знаете, убийца состоит из двух индивидов: автора плана и исполнителя. Точнее говоря, Филиппа Манева и Спаса Влаева.

— Товарищ инспектор, — говорит мужчина за столом устало, но спокойно, — вы идете по совершенно неправильному пути…

— Неужели?

— Совершенно неправильная версия, наперекор всем фактам, без каких-бы то ни было доказательств…

— Будут и доказательства, не волнуйтесь. Такие дела, сами знаете, не обходятся без доказательств.

Снова углубляюсь в «ротаторные» инструкции и не без удивления обнаруживаю, что они датированы прошлым годом. Надо будет когда-нибудь расчистить наконец этот ящик…

В дверь стучат, и тут же входит милиционер:

— Привели, товарищ подполковник.

— Давайте!

В комнату входит Спас, подталкиваемый милиционером. Руки его в наручниках. С человеком-бицепсом надо в некоторые моменты быть осторожным, потому что мебель стоит денег.

— Проходите сюда!

Спас без особого желания приближается ко мне, покачиваясь на слегка расставленных ногах. Очевидно, упрямство будет сопутствовать этому парню до могилы. Не сила воли, а просто глупое упрямство, желание идти как ему вздумается и куда ему вздумается, вопреки желаниям других, просто так, чтобы показать, что он это он, а не кто-нибудь.

— Где предмет?

Милиционер лезет в карман и достает нечто завернутое в платок и кладет на стол. Это массивные золотые часы с широкой золотой цепочкой. Вот наконец улика, перекидывающая мост между этими шизофренически разделенными до сих пор вещами — комнатой на пятом этаже и убийцей, который там орудовал. Филипп, который до сих пор с усилием смотрел в пол, подни-? мает глаза, видит золотые часы и потом с презрением смотрит на Спаса, словно хочет сказать: «Дурак!», на что Спас тоже отвечает ему беглым, но определенным взглядом: «Подлец!»

Я не имею возможности до конца проследить эту беседу на языке глухонемых, потому что в дверях показывается лейтенант и делает мне знак рукой.

— Присмотри тут, — приказываю я милиционеру и выхожу в коридор. Значит, не будет телефонного звонка. Мой приятель из торгового предприятия взял на себя труд явиться лично. Вместе с ним — и один из моих коллег. Они передают мне необходимые данные, словесные и материальные, и я спешу вернуться в кабинет, чтобы не заставлять гостей скучать. Сейчас я уже располагаю и второй из «двух вещей», и это еще один мост между убийцей и делом его рук, еще одна из тех улик, которые называют решающими.

— Ну, Влаев, значит, все же вы решили дать показания, хотя и не совсем добровольно. Часы налицо, другими словами, ваша роль в убийстве уже более чем ясна. А что стало с долларами? Тайник оказался пуст, не так ли?

— Когда человек имеет дело с подлецами… — цедит сквозь зубы Спас, с ненавистью глядя на Филиппа.

— А вы? — говорю, обращаясь к Филиппу. — У вас есть что добавить?

— Все это меня не касается, — холодно отвечает Филипп.

— Вы знаете, что я все это время находился в участке.

— Подлец, — повторяет Спас.

— Спокойно, — вмешиваюсь я. — Любезности потом. Ну, Манев, жду ваших показаний.

— Все, что я мог сказать, я сказал. Остальное меня не касается.

— Вы даже не интересуетесь доказательствами, на которых так настаивали? — спрашиваю, показывая на часы, лежащие на столе.

— Эти доказательства ко мне не относятся. Меня это не касается. И что бы ни говорил здесь этот…

— Подождите! Он еще ничего не говорил. Да это даже не требуется. То, что он может сказать, мы знаем и без него. Знаем и то, что вы запретили ему брать часы, потому что они представляют собой полностью изобличающий его предмет. Тот факт, что он спрятал их отдельно от долларов, достаточно красноречив.

— А где же доллары? — презрительно спрашивает Филипп.

— В моем кармане?

— Нет, найти их оказалось не так просто. Доллары были там, где хотел найти их Спас, когда пошел проверить, не взяли ли вы их. Разумеется, он не нашел долларов именно потому, что их взяли вы. Только вы оказались осторожнее Спаса и не рискнули перевозить их через границу в собственном кармане.

— Ну хорошо, но где же тогда эти доллары? — восклицает Филипп, явно начиная терять терпение.

— Вот они, — отвечаю, вытаскивая из кармана только что полученный мной конверт и показывая находящиеся внутри купюры.

— И на этих долларах написано, что они мои, что я их похитил?

— Чего нет, того нет. Таких надписей на долларах нет. Но зато эти сведения содержатся в письменных показаниях вашего доброго знакомого, австрийского гражданина Кнауса, которому вы передали доллары, чтобы он перевез их и вернул вам в Австрии. Могу вам быстренько зачитать эти показания…

Беру лист с показаниями, но гляжу не на него, а на Филиппа. Спокойное выражение его лица — это только застывшая гримаса. Взгляд его потускнел, челюсти напряженно сжаты. И все же он находит в себе силы пробормотать:

— Если вы больше доверяете иностранцу, чем болгарскому гражданину…

— А вы считаете себя болгарским гражданином? Поздно, Манев. фатально поздно.

И, посматривая на лейтенанта и милиционера, стоящих у дверей, говорю:

— Уведите их.

В сущности, не так уж поздно. Для ужина, я хочу сказать. Хотя ужины подобного рода не всегда для меня райское блаженство. Не знаю почему, но я как-то не очень вписываюсь в обстановку семейного уюта и безоблачного счастья. Наверное, профессиональная деформация. Я не вижу, что можно еще найти там, где все встало на свои места и разговор переходит на темы современной архитектуры или касается последней постановки в Народном театре. Эти интересные разговоры интеллектуально обогащают человека, только я ограничиваюсь ролью слушателя. А слушателем больше или меньше — какая разница.

Я спускаюсь вниз, киваю стоящему у входа милиционеру и отправляюсь на трамвайную остановку. Все же надо заглянуть к будущей семье. Сегодня — на ужин, завтра — на свадьбу. К сожалению, не на собственную. Но, может быть, я все-таки заупрямлюсь и решу на этот раз любой ценой использовать антракт?