Государевы конюхи - Далия Трускиновская

И все же первой собралась с силами именно Авдотьица.

— Есть будешь? — спросила она.

— Давай…

Она, стараясь не подымать шума, принялась доставать из печи припрятанную с тем, чтобы к утру сохранила тепло, еду. Первой попалась миска оладьев.

Выставив ее всю Данилке, шлепнув сверху большую ложку липового меда, Авдотьица пошла к образам, которые висели в красном углу, задернутые от пыли и суеты зеленой занавесочкой.

О чем она там молилась, глядя на темные лики, Данилка не слышал.

После того, что ему довелось увидеть, он ощутил страшный голод. Он еще не знал, как хочется есть сильному человеку после сильной встряски, и сам себе подивился, когда, шаря в глубине миски, выяснил, что она уже пуста.

Авдотьица достала из короба свернутый трубой войлок, постелила на пол.

— Вот, поближе к печке. А шубой укроешься.

— Благодарствую, — буркнул Данилка и сразу же сел разуваться.

Вроде бы ему полагалось заснуть мертвым сном — минувшую ночь кое-как проворочался в сенях на короткой доске поверх бочат, потом днем опоили, кое-как разгулял сонную одурь, и потащила его Настасья по ночной Москве…

Но лег Данилка, укутался поосновательнее, под щеку рукав подмостил, глаза прикрыл, а все равно нейдет сон. Вроде и завязалось что-то, вроде и поплыл, и тут как ножом отрубило. Данилка перевернулся на другой бок, так ему посчастливилось больше, но первое же, что ему явилось, был живой Юрашка… И даже какое-то время они во сне чем-то занимались, лошадь, что ли, чистили, а потом Данилка все вспомнил и, перепугавшись, стал силком выпихивать ни в чем не повинного Юрашку из своего сна всеми, какие только жили в памяти, молитвами. И его выпихнул, и сам оттуда вывалился.

Тогда, догадавшись, что после всех событий так просто уснуть не получится, решил Данилка поразмыслить.

Душегрею отыскать удалось, а что с того толку?

Кабы та душегрея была отнята у целовальника, Данилка бы пришел к деду Акишеву и все растолковал: и что не в своем доме убита Устинья, и что Родька, с вечера взяв в коробе носильные вещи, засел поблизости от такого-то кружечного двора, и тому найдутся свидетели…

Но парень, повинуясь приказанию, выхватил мешок у неизвестной бабы, о которой и спрашивать-то некого, разве что покойника Гвоздя — вот он ее наверняка прекрасно знал.

Так ведь и Настасьица ее, скорее всего, знала!

Она, когда увели у Гвоздя лошадь, ехала не просто так, а в ведомый переулок. То есть для нее Гвоздево местожительство не было тайной. И схватка не на жизнь, а на смерть, между ними вышла не из-за Данилки с нелепой душегреей! Даже не из-за Юрашки. Там что-то иное примешалось…

Данилка принялся вспоминать, как вышло, что Настасья и Юрашка, царствие ему небесное, отправились на ночь глядя к той свахе, Федоре Тимофеевне, да и его с собой прихватили. Они хотели найти девку в нарядной шубе и с боярским посохом. Девка же что-то такое знала про убийство Устиньи.

Пока получалось складно.

А какого ж черта ночью туда же отправился Гвоздь со своим огромным товарищем, в котором Данилка почти признал Илейку Подхалюгу? Жениться оба, что ль, надумали?

И главный вопрос: в дому у свахи они побывали, девке удрать удалось, но жива ли сама сваха? Кто-то ж там в горнице заорал?..

Ежели они пошли ночью убивать сваху и живущую при ней девку, которые что-то проведали про гибель Устиньи, то почему этой, а не предыдущей ночью?

Задав себе этот разумный вопрос, Данилка крепко его запомнил и приступил к делу с другой стороны.

Шастая по кружечным дворам и домогаясь душегреи, он нигде не встречал человека, который стал бы его самого расспрашивать, что за сестра да что за муж-питух. Первый это догадался сделать зверь-целовальник. Он заподозрил, что Данилку подослали, и хотел при помощи сонного зелья проверить, так ли это.

Все ж целовальники жульничают, все хоть чем, а грешны перед Богом и перед государем, напомнил себе Данилка. Что же именно этот всполошился?

Потом на помощь пришел Подхалюга… Нет, Подхалюга особо правды не домогался… Этого человека Данилке было жаль. Если именно он боролся с Юрашкой и всадил ему в горло нож, то, конечно, уже не жаль. Но очень хотелось, чтобы это был кто-то другой.

Гвоздь!

Вот кто благодушно расспрашивал до тех пор, пока Данилка, разомлев, не рассказал, что душегрею сшила покойница Устинья! И тогда в покойном Гвозде, которому желать царствия небесного было что-то неохота, проснулось любопытство. И более того, он что-то такое затеял, что, если бы Данилка не приметил на подоконнике знакомую граненую скляницу да не сбежал, добром бы дело не кончилось. Судя по тому, что ночью Гвоздь преспокойно отправился убивать сваху, он и Данилку бы не помиловал…

Данилка стал припоминать беседу.

Гвоздь насторожился, когда было названо имя Устиньи?

Или сказано, что ее удавили?

Или когда Данилка сообщил, что тело подняли возле Крестовоздвиженской обители?

Точно!

Гвоздь что-то знал про бабу, которую кинули возле той церковки, и свел в голове ту покойницу с Устиньей и ее пропавшей душегреей!

Уж не его ли рук дело?

Но коли так, за что бы ему давить бабу, которую он и по имени-то не знал? Да еще раздевать? И вещи ее прятать? Душегрея уж точно была отдана на сохранение дородной бабе, которая ее среди ночи притащила и чуть за нее жизнью не поплатилась. Для того и ждал Гвоздь, для того и не ставил лошадь в стойло, чтобы порешить бабу, душегрею забрать, а тело вывезти куда подальше…

Так что же за душегрея такая страшная? Почему из-за нее людей убивают?

Данилка лежа надел шубу в рукава, чтобы сохранить тепло, потом встал и, взяв с лавки свою добычу, пошел с ней в красный угол, поближе к лампадке.

Он мало дела имел с бабьей тряпичной казной и, распялив перед собой душегрею, мог только разглядеть двухвершковых, вытканных золотом птиц наподобие пав. Покойница красиво расположила их спереди, выстроив, как по ниточке, сверху вниз. И это было все, что ему поведала душегрея.

Снаружи она была примечательна и только, но нет ли чего внутри?

Когда белорусский полон гнали к Москве, многие зашивали в одежду деньги, было кое-что прикоплено и у Данилкиных родителей, да все дорогой ушло. Не может же быть, чтобы в собранную из лоскутьев душегрею тысячи зашиты! И все же парень загрубевшими от работы и холода пальцами стал прощупывать швы.

И обозначилось что-то, не твердое, но вроде бы хрусткое!

Данилка попробовал ногтями разодрать шов. Не получилось. Устинья, видать, швейное дело знала и гнилых ниток в хозяйстве не держала.

Данилка вздумал было разбудить Авдотьицу, но в горнице, которая хоть и плохо, но освещалась лампадой, девки не было. Очевидно, ему все же удалось ненадолго заснуть, а она и ушла на цыпочках. Девки были соседками, все жили тут же, на Неглинке, и бежать ей недалеко…

Будить же Федосьицу, которая спала за крашенинной занавеской с крестником Феденькой, ему показалось неподходящим.

Данилка еще немного пощупал то, что было зашито в душегрее, и снова принялся перебирать в голове вчерашний день. И там, где ему бы следовало ругать самого себя за неуместное доверие к чужим людям, он старался мыслями проскочить побыстрее, поскольку шляхетская гордость таких вещей страх не любила.

Опять же, как не довериться человеку, который от зверя-целовальника спас?

Почему спас Подхалюга, Данилка, подумав, догадался. Скучно ему было пить в одиночку, решил развлечься. Но почему такой мертвой хваткой вцепился в него Гвоздь, назвав в конце концов нужным человеком?

Для чего бы Данилка покойнику мог понадобиться?

Какая ему нужда в Аргамачьих конюшнях?

О том, что конюхи — мастера на все руки, было известно каждому. Они и кафтан сшить, и шапку, и ферязь умеют. Многие наловчились книги переплетать. Есть мастера, которые слюду в окончины вставляют. И малыми кусками, и теми большими, дорогими, которые с огромным бережением из Сибири везут. Ваня сказывал — сам пластину видел, сажень вдоль да сажень поперек. Но коли нужна такого рода услуга, ступай себе, благословясь, прямиком в Кремль и сам с кем хочешь договаривайся!

Размышление было прервано — Данилке приспела нужда на двор.

Ел-пил за крестинным столом не в меру, вот и расплачивайся, вот и выскакивай на мороз. А поскольку утро уж близко, то и морозец крепчает.

Данилка обулся. От обувания испытал немалую радость, нога очень уж ладно проскакивала в сапог и ловко там устраивалась. Осторожно, хотя дверного скрипа избежать не сумел, вышел из горницы в сени, из сеней — на невысокое крыльцо. Подклет, на котором стояли Федосьины хоромы, был старенький, наполовину в землю ушел.

Облегчившись за углом, Данилка совсем было собрался обратно наверх, но взглянул через двор на домишко, куда привели его Настасья с Юрашкой, чтобы расспросить, и увидел, что окошечко тускло светится.