Все уезжают - Венди Герра

Продукты от СЭВ — Совета экономической взаимопомощи — пока еще болгарские консервы, польский фаршированный перец, русская тушенка, маленькие рынки, а запах, Ньеве, какой запах!.. Такое не забывается. „Россия уже столько не помогает, и это заметно“. Почему? 1985 год. Появляется Горбачев. Первый президент СССР. С его приходом все меняется, и мы ощущаем последствия этих перемен на расстоянии. На Кубе больше не продается „Спутник“, к огорчению твоей мамы, и запрещены слова „гласность“ и „перестройка“. Как все это сказалось на нас, живущих на улице Ховельяр? Для чего перечислять всех тех, кто родился одиннадцатого? Разве нам не нужно знать, что они означают для тебя? „Моя мать уже делится со мной тем, о чем раньше не осмеливалась говорить вслух“. Какая любовь?! Нам нужно знать, что скрывала от тебя твоя мать и почему.

Разумеется, я помню, что у нас был свой космонавт. Ох! А еще „Сто лет одиночества“. Не забывай и недавнее прошлое: фильмы, появившиеся в ушедшем году.

„Бэтмен“

„Новый кинотеатр „Парадизо““

„Женщины на грани нервного срыва“

„Секс, ложь и видео“ (Золотая пальмовая ветвь в Каннах)

„Общество мертвых поэтов“

„Пир Бабетты“

Не забудь, что 5 октября прошлого года Далай-лама получил Нобелевскую премию мира, и это уже история. И что 7 марта того же года возник скандал вокруг „Сатанинских стихов“ Салмана Рушди, и Иран разорвал отношения с Великобританией.

Не забудь, что все это имеет то значение, которое ты ему придашь. Только твое тело и твоя душа, твой внутренний мир могут судить меня и понять, что я чувствую, зная, что когда ты все это прочтешь, я уже стану прошлым. Отнесись к прошлому с уважением. Не забывай меня.

Не сотрудничай с беспамятством. Следуй за воспоминанием, пусть оно даже пустое, но какое уж есть! Какое нам было дано понять. Где ты была, когда происходило все то, о чем я тебе рассказываю. Где ты сейчас, что делаешь, пожалуйста, не лги Дневнику, пиши всегда правду — это самое маленькое, что ты можешь потребовать от самой себя… Кто-нибудь сообщит тебе, где я нахожусь. Где я оказался, вместо того чтобы быть рядом с тобой и диктовать это тебе в Дневник.

Хорошо я поступил или плохо, со временем узнаю.

А пока главное — не забывать.

Сто раз умру я и еще сто раз,И мои жизни явятся в обличье того, кто так тоскует по тебе,Нагой и влажной, устремившейся навстречуЖеланию пронзенной быть самой же.В конце концов, когда уж от души почти иль вовсе ничего не остается,Лишь в этом суть влюбленных двух союза.Твой

Антонио, 1964–1990»Апрель не знаю какого числа 1990 года

Дорогой Дневник! Все уезжают, все меня покидают. Большинство устремляется наружу, Антонио же избрал безыскусный путь внутрь, сопряженный с удушьем, клаустрофобией и сыростью.

Различные образы, ассоциирующиеся с неким коллективным чувством, способны захватить человека в плен.

Дорогой Дневник! Разве мы этого достойны? Не загоняйте меня больше в ловушку, я этого не выдержу.

Два маленьких алмаза, что были в ушах у Антонио, прикреплены к письму и поблескивают двумя стрекозками, даря мне свой свет, в то время как перед ним сейчас непривычная темнота. Пусть кто-нибудь скажет мне, что делать. Я совсем растерялась. И хотя пытаюсь перейти улицу, чтобы встретить его, и вхожу в кинотеатр, все напрасно — я его не увижу. Он скрылся, отправился в неизвестное мне внутреннее путешествие. Что это за путешествие? Как могла подвести его к этому какая-то идея или чувство?

Снимаю свои прежние сережки, те, что подарил мне Освальдо, освобождаюсь от них не без боли. Алмазики Антонио блестят на их месте как никогда в эту странную гаванскую ночь. Это только наша ночь, и я, обнаженная, «на седьмом небе и в алмазах», позирую для него и смотрю его фильмы. Ем из его любимой тарелки, готовлю те же блюда, которыми мы лакомились вместе, я — это он и одновременно я, слившиеся в особом прекрасном танце. Он всегда встретит во мне небывалую свободу.

Таков ритуал, связанный с алмазами, с их светом, с моей памятью о тебе.

Touche[40]

Никто до тебя не смог к этому прикоснуться… Это как расколоть орех.Как вдребезги жизнь разбить и обратно вернуться.Никто не смог погрузиться туда так сокровенно, как это делаешь ты.Мы с тобой одной крови и соединены таинством прикосновения.Никто до тебя не мог разгадать шифр моего желания.Ты помнишь, откуда я родом.Я рядом всегда, с самого рождения.Ты владеешь тайной прикосновения, и когда раздеваешься,Я уже предвкушаю его,Ощущаю своею плененной плотью.Никто не в силах нас оторвать друг от друга.Мы с тобой наверху,На самой вершине,И пусть Гавана за окнамиНас подождет.

22 апреля 1990 года

Иду к маме, на улицу Ховельяр, к себе домой… Начинаю понемногу прощаться. Иду на цыпочках, глядя себе под ноги, чтобы не угодить в лужу. Вот где меня бросил Освальдо, но теперь я уже знаю о существовании Антонио, а это означает, что я тоже существую и что мое тело мне повинуется.

Улица напоминает сцену из фильма Томаса Гутьерреса Алеа[41]. Ничего не меняется, и все продолжается. Я гляжу на людей, а люди издали глядят на меня, и вместе мы составляем один компактный механизм, перемещающийся по пропитанному солью городу. Вижу газету и подхожу, хотя никогда не читаю газет.

Думаю об Антонио. Он просил быть в Дневнике откровенной, сохранять ясность и твердость. Он просил, чтобы я изливала душу и прямо говорила о том, что рассказывала ему. Так и сделаю. Мама давно и безуспешно разыскивает журнал «Спутник»; в поисках любимого журнала она обошла все киоски, но вместо него там теперь продаются какие-то желтые издания типа буклета под названием «Афиша». Культурный гид по городу. Путеводитель, который за пять сентаво направит нас в кино и театры, где мы сможем поднять себе настроение и немного отвлечься, чтобы время прошло побыстрее.

Пытаюсь раздобыть для матери хотя бы старый номер «Спутника», но тщетно.

Как мне отыскать Антонио? Какой ритуал поможет добраться до него?

Играть с огнем. Играть со страхом.

Кто я? Чего хочу? Куда стремлюсь? Ощущаю на губах налет соли, которую приносит ветер в моем городе.

Почему Антонио появился в моей жизни как какой-то сигнал? Что теперь будет? Что ты хочешь мне сказать?

Окончательные итоги и исповедь

Все последние годы я была для него натянутой стрелой, обнажаясь каждый день, как впервые, учась преображаться, как того требует связь двух художников, чтобы иметь продолжение. Я ускользала, словно плавучие водоросли, когда, охваченный страстью, он искал меня под простынями, и тайком вытягивалась перед зеркалом, в то время как его модели раздвигали ноги в мое отсутствие.

Я знала ревность и маску ревности, зависимость и терзания, начала переводить ложь в великолепные версии, чтобы успокоить мучительную тревогу. Он научил меня пользоваться всеми приборами на его стеклянном столе, едва возвышающемся над полом, управляться с китайскими палочками и разбираться в самых дорогих духах.

Я побывала в роскошных местах, в театрах, устланных коврами, неизвестных отелях и недоступных учреждениях. Мне никогда больше не понадобилось перелезать через ограду, чтобы попасть на приемы для самых избранных, но и не пришлось испытать удовольствия от тайного купания голышом в посольской резиденции.

Я познакомилась со множеством людей, заурядных и гениальных, ничтожных и могущественных, приятных и незабываемых. Выучила французский и в течение трех лет — чересчур часто на мой вкус — посещала «Бермудский треугольник», то есть международный аэропорт имени Хосе Марти, где исчезают навсегда все, даже Освальдо, чтобы не ходить далеко за примерами.

Я умолчала в Дневнике о долгих уроках доверия, преподанных мне художником. Я была для него девочкой с тяжелым детством, жертвой своих родителей, существом, которое должно было участвовать в процессе собственного выздоровления. Он восстанавливал во мне веру. Благодаря своей магической силе он перенесет меня в мир мечты.

Для всех этих игр Хесус подарил мне шикарное меховое пальто, чтобы я носила его в суровую зиму, которая ожидает меня в Европе. Я получила из Франции обручальное кольцо, усыпанное бриллиантами. Надев его на палец, я, как водится в волшебных сказках, могла ехать хоть на край света.

В свой район я возвращалась очень редко. Это стало частью ритуала, вечной данью прошлому. Резким отказом от того, чем я была, носившейся в воздухе угрозой вернуться назад. Страхом, что карета превратится в тыкву, а мои черные бархатные туфельки утонут в грязи разбитых, неубранных улиц.