Кельтская волчица - Виктория Дьякова

После зазвучала музыка. Итальянские танцоры, украшенные лентами, исполняли тарантеллу. Софья С трудом следила за их танцем — последние их головокружительные пируэты оказались для нее роковыми. Вырвав свою руку из руки Василия, она зажимая рот, побежала по коридору дома и оказавшись на обширной веранде, упала на колени — ужин вышел из нее, да и не только ужин. Все, что съела за последние сутки оказалось на гладком мраморном полу.

Открыв глаза, Софья обнаружила, что лежит на широкой кровати. Князь Василий Ухтомский, наклонившись, держит ее за руку и вытирает ей лоб носовым платком.

— Вам надо еще поучиться пить вино, — строго заметил он, увидев, что Софья пришла в себя: — чтобы не пьянеть.

В этот момент Софья почувствовала, что ей так плохо и стыдно — слезы навернулись на ее глаза.

— О, нет, нет, Софья Ивановна, — Василий заметил, что она готова расплакаться, и его голос до того резкий, прозвучал вдруг до странности нежно. — Не нужно плакать. Только не в день своего рождения. Он продолжал прикладывать ко лбу Софьи платок.

— Я…я., ни-никогда раньше не ела жа-жаркое из лебедя, — произнесла княжна, заикаясь и зажмуриваясь при одном только воспоминании о еде.

— Это не столько от жаркого, сколько из-за бургундского вина, — проговорил он, — полежите, скоро Вам станет лучше.

Во все это время, как она начала осознавать, что произошло с ней, Софье хотелось провалиться на месте от отчаяния. Но у нее по-прежнему сильно кружилась голова, и она не могла не испытывать к Василию признательности.

Ей почему-то не казалось странным, что она лежит в темной, незнакомой комнате, а князь Василий Ухтомский ухаживает за ней, вполне удачно справляясь с обязанностями сиделки.

— Сначала я возненавидела Вас, — призналась она. — Теперь Вы мне начинаете нравиться.

— Печально, сударыня, что я снискал Вашу милость только после того, как Вас стошнило, — ответил он. Софья рассмеялась, но тут же снова застонала — начинался новый приступ дурноты.

— Вставайте и обопритесь на мое плечо, — предложил он. — Бедняжка, какое неудачное окончания дня рождения!

При всей жалости к своему положению, Софья чувствовала, как он трясется от бесшумного смеха, хотя голос его и руки по прежнему оставались нежными и заботливыми — ей на удивление было с ним хорошо.

— Вы не похожи на Вашу сестру, — проговорила она, повернув голову.

— Не похож, — легко подтвердил он, — и на отца не похож тоже. Я всегда был паршивой овцой в нашем благородном, старинном семействе.

— Как же Вы уживались с Евдокией?

— Никак. В детстве мы ссорились до драки. А потом… Каждый пошел своим путем. Моя сестрица ни с чем не считается, кроме собственных интересов. Вам следовало понять это, как только она вышла замуж за Вашего брата.

— Я ненавидела ее всем сердцем с самого первого дня, — призналась ему Софья.

— Уверен, что вряд ли в том есть Ваша вина, — спокойно согласился он, — Евдокия жадна до богатства и до обожания мужчин. Она ни одного не пропускает, не добившись от него внимания.

— Даже тех, кто значительно младше ее по возрасту, — добавила Софья, вспомнив об Артеме

— У вас не по возрасту длинные уши, — и иронией заметил ей Василий, — и сообразительная голова.

Присев на диван, Софья поправляла смятую прическу, пока князь разглаживал ей оборки на платье.

— Вы были очень добры со мной, — произнесла она, напуская на себя важность, чтобы скрыть растерянность за произошедшее с ней. — Я не забуду этого вечера, Василий Романович.

— Я тоже, — едва заметно усмехнулся он. — Все вышло забавно.

— Может быть, будет лучше, если Вы отведете меня к моему отцу, — попросила она, — он наверняка, сбился с ног от беспокойства.

— Если Вы желаете, Софья Ивановна…

Потупив взор, чтобы не встречаться с ним глазами, Софья неуверенно шагнула из темной комнаты в освещенный коридор.

— А где мы были все это время? — спросила она, взглянув на князя через плечо. Он засмеялся и покачал головой.

— Ума не приложу, честное слово. Возможно, это супружеская опочивальня четы Перепейновых, или одна из многочисленных комнат для гостей, — он взглянул на Софью с широкой улыбкой и прикоснулся рукой к ее длинным пепельным локонам. — Никогда мне еще не доводилось ухаживать за женщиной, которую рвет, — сказал насмешливо, но вовсе не обидно.

— Так же как и я никогда не позорилась так перед мужчиной, — достойно парировала Софья и покраснела от смущения.

Увидев ее румянец, он наклонился и приподнял на руках, словно ребенка. — А мне, — проговорил, понизив голос, — никогда не доводилось оставаться в темной комнате с такой красавицей как Вы, Софья Ивановна, и при том даже не прикоснуться с ней лаской, не говоря уже о том, чтобы заняться с ней любовным наслаждением. — Софья вспыхнула еще пуще и почти враждебно уперлась кулачками ему в грудь. Преодолев ее сопротивление, он прижал ее к груди, потом опустил на пол.

— А теперь, если позволите, — сказал он, — я отведу Вас к Вашему батюшке, как Вы просили.

Она кивнула. Так Софья в первый раз увиделась с братом Евдокии, князем Василием Ухтомским, о котором услышала от матери сразу после свадьбы ее старшего брата Антона.

По возвращении в Андожу молодой княжне пришлось выслушать много неприятного. Узнав обо всех ее приключениях в Белозерске, матушка непрестанно упрекала дочь в нескромном поведении, которое не подобает благородной барышне.

Из ее слов выходило, что сама того не подозревая, Софья нанесла ущерб буквально всем. Она осрамила своих воспитателей нелепым реверансом адмиралу Белозерскому, позже оскорбила его жену Наталью Николаевну, заняв почетное место рядом с ней, вовсе не предназначенное для юных незамужних девиц. Более того, она позволила себе дерзость без сопровождения папеньки прогуливаться по парапетной стене крепости в обществе ужасного дебошира князя Ухтомского, скандальная репутация которого не уступает его военной славе. И наконец, ее видели выходящей с ним из личных покоев хозяев дома в весьма помятом и растрепанном виде.

Подобное поведение, строго выговаривала Софье матушка, может окончательно скомпрометировать ее в глазах высшего света, и для того, чтобы впечатление забылось, стоило бы отправить молодую княжну в монастырь послушницей на исправление, годика на два на три. Но добросердечный батюшка решительно возражает против этого, а потому Софью все же решено перевоспитывать дома.

Так сразу после своего шестнадцатилетия Софья оказалась запертой в Андоже наедине со своим бесчестием. Несколько недель она пребывала в дурном настроении. И вот однажды, когда в самый разгар весны она сидела на старой яблоне, посаженной еще ее прадедом, — любимом укрытии ее детства, — она увидела вдалеке всадника, поднимающегося вверх по долине. Он на какое-то время скрылся за деревьями. Затем топот его лошади стал отчетливее, и Софья поняла, что направляется он в их усадьбу.