Чистосердечно привирая - Керстин Гир

Мне надо было идти.

– Поищи хомячка, – сказала я Юстусу и пошла к машине. С переднего сиденья мне улыбался ящик с капустой, луком, сельдереем и помидорами.

Да, жизнь была прекрасна, а вечер только начинался.

Дома за кухонным столом сидели Хелена, Филипп и мама. На столе лежали карты Таро. Мама страстно обожала Таро – она была уверена, что является настоящим медиумом.

– Как здорово, что вы учите! – сказала я, выставляя ящик с овощами на рабочий стол. – Когда тебе сдавать работу о сомнительных техниках предсказания будущего, Филипп?

– Тс-с-с, – зашикала мама. – Мне надо сконцентрироваться. – Затем она поведала о Тройке Мечей в прошлом, которые указывали на Хеленино тяжёлое детство, и о Верховном Жреце, символизировавшем её родителей и их духовную блокаду.

– Твоя мать ну вообще, эй, – восхищённо прошептала Хелена. Тяжёлое детство, надо же. Наверно, хеленины родители настаивали, чтобы она регулярно мылась.

– Ты принесла что-нибудь поесть, Ханниляйн? –спросил Филипп.

– А как же, – ответила я. – Вкусную капусту, полезный лук, лакомый сельдерей…. Я сделаю из этого замечательный супчик, совершенно без соли. Ты сможешь тоже отведать.

Филипп вздохнул.

– Ты была более милой, пока не увлеклась бредовой идеей похудеть.

– Ты находишь идею бредовой? – во мне проклюнулся зародыш надежды.

– Правда! Ты мне нравишься такой, какая ты есть, – подчеркнул Филипп. – Толстая молодчина! У меня уже есть две худые хаотичные сестры, зачем мне ещё третья.

До этого момента я периодически играла с мыслью не бегать сегодня вечером, но после этих слов я молча рванула к своим кроссовкам.

Толстая молодчина! Толстая молодчина! В ритме этого ужаснейшего из всех оскорблений я побежала к воротам.

Мне пересекла дорогу улитка, на спине которой было написано «heart». Я посмотрела на пульсометр: моё «heart» стучало с частотой сто шестьдесят семь ударов в минуту, пульсометр заходился в писке. Так не пойдёт. Я остановилась у фонаря, до которого добежала утром.

«Не меньше получаса упражнений на сжигание жира», – строго приказала мне Карла, а я была в движении всего лишь две минуты – если учесть время, затраченное на надевание кроссовок. То есть мне ни в коем случае нельзя было поворачивать назад.

Пыхтя, я подождала, пока пульс не упадёт до ста двадцати, а потом опять побежала, на этот раз не быстрее виноградной улитки. В этом темпе я порысила по тёмной улице, затем свернула на другую, вдыхая и выдыхая так размеренно, как только могла. Это сработало: пульс оставался ровным и не превышал ста двадцати пяти ударов в минуту.

Это был первый успех дня. Я буквально почувствовала, как в моём теле запускается процесс сжигания жира, и очень надеялась, что он начнётся с бёдер.

У густой изгороди я повернула, причём в том же улиточном темпе, и слава богу, потому что, беги я побыстрее, я столкнулась бы с другим ночным бегуном и его собакой, внезапно вышедшими из дома.

Собака была золотистый ретривер.

Бегун был Бирнбаум.

– Неужели Йоханна? – воскликнул он. – Какое забавное совпадение!

– Дддаааа, – едва переводя дыхание, ответила я. Действительно совпадение, но вот забавное ли? Нет, при всём желании я не видела в этом ничего забавного. Пульсометр заходился в бибиканье, хотя я застыла столбом.

– Вы живёте где-то неподалёку? – осведомился Бирнбаум.

– Да, – ответила я. – А вы?

Бирнбаум показал на дом у себя за спиной.

– Моя квартира на третьем этаже. Но не отвлекайтесь из-за нас от бега. Мы с Якобом на короткое время составим вам компанию, если вы не возражаете. Мы бегаем каждый вечер.

Я очень даже возражала, и пульсометр тоже. Когда я наконец стронулась с места, он всё ещё верещал как сумасшедший,. Но мне пришлось вольно или невольно приноравливать свой ритм к Бирнбаумову темпу. Он мчался как бегун на восемьсотметровой дистанции в финальном спурте. Для его пса этого было недостаточно – он буквально рвался с поводка.

– Подожди до парка, Якоб, – сказал ему Бирнбаум. – Вы ведь тоже побежите в парк, Йоханна?

– Дддаааа, нет, я там была уууужжжжжееее, – выдохнула я так отчётливо, как только могла. – Ййййааа уже бегу дддддомоооооооой.

– Жаль, – сказал Бирнбаум. – Я не отказался бы от компании. Якоб не очень разговорчив, особенно по вечерам. Что это такое?

Это был пульсометр. Он переживал своего рода электронный коллапс. Я в отчаянии озиралась в поисках улицы, на которую могла бы свернуть и спокойно там умереть.

Бирнбаум, очевидно, был очень хорошо натренирован. Он мог одновременно бежать и при этом безо всяких усилий болтать.

– Я немного беспокоюсь о настроении в редакции. Сегодня Анне Клостерман пожаловалась, что я вас всех называю по имени, в то время как ко мне вы должны обращаться «господин Бирнбаум». Я сказал ей, что это недоразумение и что она спокойно может обращаться ко мне по имени, но она совсем рассвирепела. Она настаивала, что я непременно должен называть её «фрау Клостерманн». Как, собственно, вы и другие ко мне обращаетесь, Йоханна?

– Хееееееее… – прохрипела я. Глаза мне застилала красная пелена. Если бы я могла говорить, я охотно объяснила бы Бирнбауму, что, обходя острые углы, я вообще никак к нему не обращаюсь. А когда я о нём говорю, то называю его попросту Бирнбаум. Без «господин». И это наилучший для него вариант, причём с большим отрывом. Лерой называет его «мутант», для Марианны он – «мерзкая верховная задница», тоже без «господин», а Карла попеременно именует его то бичом человечества, то тошнотворным тошниловом.

– Я думаю, что в редакции журнала можно обращаться друг к другу не так формально, как в правлении какого-нибудь банка? Как вы полагаете? – спросил Бирнбаум.

Да, как я полагаю? Это было трудно объяснить словами, но перед моими глазами одна за другой стали возникать картины моей жизни.

Ах, наконец поворот на другую улицу!

– Ну вот! – прохрипела я и добавила из последних сил: – Мне сюда! Приятного бега! И до завтра!

– Да, конечно! – откликнулся Бирнбаум несколько уныло. – Доброй ночи, Йоханна. – К моему большому облегчению, они с собакой потрусили дальше. Я упала животом на перегородку между мусорными контейнерами и минут пять кряхтела, пока у меня перед глазами не исчезла красная пелена. Потом я кратчайшим путём поплелась домой. На всём обратном пути мой пульс находился в жиросжигательном интервале, хотя я скорее ползла, чем шла.

Дома в ванной я посмотрела в зеркало на своё красное как рак лицо и прокляла судьбу. Вопреки Карлиным правилам я нарисовала себе в календарь четыре тучки: одну за то, что я забыла разбудить бедную Вики, другую за то, что оставила Тони в ужасном хаосе одну, третью за то, что опозорилась перед Бирнбаумом во время бега, а четвёртую за то, что при всех этих неприятностях я не съела ничего вкусненького.