Разрушенные (ЛП) - Пэппер Винтерс

Решив сосредоточиться на поцелуе больше, чем на последствиях, я перестал расхаживать и повернулся к ней лицом.

— Что ты чувствовала, целуя меня? Я хочу знать.

Ее щеки вспыхнули.

— Мне не нужно говорить тебе. Ты знаешь.

— Что я знаю? — я знал, что все еще чувствовал ее вкус у себя во рту. Я знал, что мой член изнывал от того, как сильно я хотел погрузиться в нее, но я, черт побери, понятия не имел, о чем она думала. Я хотел убедиться, что ее, как и меня, затронуло то, что произошло между нами.

«Потому что, если нет, я докажу, что ты недостойна любви».

Мысль пришла из ниоткуда, и я вздохнул. Бл*дь, это так чувствуется реабилитация? Разрывая себя на части, я хотел быть свободным от зависимости в моих венах. Не было сомнения, что у меня была ломка — не от вещества, а от состояния, что владело моим телом и разумом.

Хейзел пробормотала:

— Когда ты целовал меня, я чувствовала всё. Я любила движения твоего языка. Тепло твоего тела. Я могла чувствовать, — она остановилась, прежде чем продолжила: — Я чувствовала твой член у своего живота, и это заставило меня хотеть тебя. Этот поцелуй шептал обещания, а мое тело плавилось для тебя. Я ответила на твой вопрос?

Черт побери, это сделало меня твердым как скала и заставило пустить слюни.

Зел отличалась от других женщин. Она была кометой, пылающей в моем мертвом мире.

Я трахнул, в общей сложности, одну женщину. Она была, как я: принадлежавшей. Однажды ночью, мы выбрались из учреждения и занимались этим, потому что видели, как люди делают это по телевизору. Это не было отлично, больше, как опыт, в котором я нуждался, и это дало мне краткий вкус связи. Мы не целовались. Мы не обнимались, о том, чтобы касаться друг друга помимо необходимого, не могло быть и речи.

Позже, мы вернулись в наши клетки и никогда не упоминали об этом.

Две недели спустя наше обучение закончилось, и она отправилась на свое задание, а я на свое. Остальная часть моей жизни была большим пятном, и я не хотел бы копаться в воспоминаниях.

Почему я купил ее? «Ты знаешь, что это не закончится хорошо».

Я, мать вашу, не знал. Я был под влиянием момента, желания, которого не мог ослушаться. Я должен был удержать ее. Я должен был знать, что она может излечить меня. Я не мог описать свое безумство — затащить ее наверх. Знакомство не имело никакого смысла. Я никогда ни в ком не был так заинтересован, как в ней. Это было нелогично для мужчины с моим прошлым, вообще заботиться о человеке, не говоря уже о том, чтобы страдать безумием от мысли дать ему уйти.

Поцелуй сбивал с толку. Потеряв жесткую хватку над своим контролем, я сосредоточился на ее тепле и теле. Я вспомнил каждое движение ее языка. Я не заметил, как она разъединила свои руки.

Большая ошибка. Огромная гребаная ошибка.

Это не могло случиться снова.

Нахмурившись, я напряженно опустился в свое кресло, благодаря огромному пространству между нами.

Она направилась к креслу напротив и села. Я прищурился, рассматривая следы на ее шее. Я жаждал связи, хотел, чтобы она касалась меня, и хотел найти утешение от жизни, полной боли, но не мог.

Самое большее, на что я мог пойти — грубо ее использовать. Никогда не позволять ей подбираться слишком близко, никогда не делиться прошлым и какими-либо мыслями.

Это было к лучшему, что она ничего обо мне не знала.

Я предупреждал ее, не трогать меня. Это не моя вина, что я ее ранил.

Это херня.

Казалось необходимым, принять другие меры предосторожности, чтобы убедиться, что она снова не ослушается и не спровоцирует меня убить ее.

Я встретился с ее взглядом, и мое сердце запнулось. «Беги. Оставь меня. Никакое количество денег не стоит того, чтобы оставаться с таким монстром, как я».

Нуждаясь в том, чтобы развеять чувство настороженности между нами, я пробормотал:

— Я сожалею.

Зел кивнула, немного морщась от боли в поврежденной шее.

— Я знаю. Ты не должен говорить это снова. Назовем это освоением.

В ее глазах, вместе с прощением, я увидел яростную решимость.

Я хмыкнул. Она думала, что может исправить меня, и я хотел, чтобы она это сделала. Жаль, что это никогда не будет иметь счастливого конца.

Вздохнув, я схватил листок бумаги и свою любимую авторучку. Склонив голову, я написал:

«Соглашение между Обсидианом Фоксом и Хейзел Хантер».

Соглашение, которое не обладало юридической силой. Я лишь хотел иметь что-то, чтобы удержать ее, если она внезапно попытается уйти. Я бы хотел, чтобы она ушла ради собственной безопасности, но я был эгоистичным мужчиной, и буду использовать ее так долго, как смогу.

«Хейзел соглашается безоговорочно подчиняться Фоксу, в течение согласованного периода времени: один месяц. В этот период, она должна ходить, куда он хочет, делать то, что он хочет, но при этом должна уважать его и не спорить с ним. На это время Фокс обязуется относиться к Хейзел с уважением и не выдвигать чрезмерных требований. Хейзел соглашается быть доступной для Фокса в любое время дня или ночи, для его нужд, и будет подчиняться любым его приказам. Фокс соглашается сохранять ее безопасность, не причинять какой-либо боли… »

Остановившись, я зачеркнул последнюю строку. Я уже причин ей боль, толкнув ее на пол.

Чертов идиот. Чертова машина.

Мои наставники испортили мне всю жизнь. Автоматическое нанесение увечий от прикосновений было укоренившимся, и это уже никогда меня не покинет. Я был идиотом, думая, что это может измениться.

Тяжесть у меня в груди росла, когда я принял неизбежное: я никогда не буду свободным.

Я был в состоянии разрушить другие команды, но прикосновение имело на меня особое влияние. В конце концов, они имели массу проблем, чтобы выработать мой первый инстинкт.

Розги пришли из ниоткуда, ударяя меня под коленями. Я сжал руки вокруг ножа, когда я столкнулся с мишенью в виде стога сена, одетый в детский комбинезон и зеленую футболку.

— Вонзай нож в него, Фокс.

Они ударили меня снова. В момент, когда боль отозвалась во всех моих суставах, я ударил манекен изо всех сил.

Снова и снова они били меня, пока сено и одежда не оказались разорванными на клочки, и беспорядком валялись у моих ног. Пот струился под моей толстой зимней курткой, даже когда снег холодной русской зимы кружил вокруг нас.

Боль равнялась боли. Быть тем, кто наносит удары, означало причинять боль. Касаться — означало убивать. Просто.