Унесенные ветром - Митчелл Маргарет

До него постепенно стало доходить, что эта «хорошенькая головка» отлично справляется с цифрами, – по правде говоря, намного лучше, чем он сам, – и Фрэнк забеспокоился. Он был просто поражен тем, с какой легкостью она складывает в уме длинные столбики цифр, в то время как ему на операции более чем с тремя цифрами требовались карандаш и бумага. Даже дроби не представляли для нее никакой трудности. Он полагал, что женщине не подобает разбираться в деловых вопросах и в математических дробях, а если уж ей повезло родиться с таким даром, она должна тщательно его скрывать. Теперь ему настолько не нравилось говорить с ней о делах, насколько он радовался этому до женитьбы. Тогда он думал, что подобные вещи выше ее понимания, и с удовольствием растолковывал ей азы торговли. Теперь же он ясно видел, что она даже слишком хорошо все понимает, и негодовал, как любой мужчина, столкнувшийся с двуличностью женской натуры. К этому примешивалось обычное мужское разочарование от того, что женщина, оказывается, тоже наделена мозгами.

Никто так и не узнал, как скоро Фрэнк раскрыл обман, с помощью которого Скарлетт женила его на себе. Возможно, он обо всем догадался в тот день, когда в Атланте появился Тони Фонтейн, явно свободный от сердечных привязанностей. Возможно, ему все напрямую разъяснила в письме из Джонсборо пораженная его внезапной женитьбой сестра. Как бы то ни было, он узнал об этом не от Сьюлин. Она не писала ему, а он, разумеется, не мог сам написать ей и объяснить случившееся. Да и что толку в объяснениях, когда он уже женат? Его терзала мысль о том, что Сьюлин так никогда и не узнает правды, а будет искренне полагать, что он обманул ее. Вероятно, все думали о нем именно так и не одобряли его поступка. Он оказался в неловком положении. И не было никакого выхода, не было возможности оправдаться: ведь настоящий мужчина не пойдет рассказывать о том, что потерял голову из-за женщины, а настоящий джентльмен не может признаться, что его супруга завлекла его к алтарю обманом.

Теперь Скарлетт его жена, а жена вправе рассчитывать на поддержку со стороны мужа. К тому же Фрэнк не мог заставить себя поверить, что она вышла за него по холодному расчету, не питая к нему никаких чувств. Его мужское самолюбие не вынесло бы самой мысли об этом. Куда приятнее было думать, что она полюбила его до безумия и пошла на хитрость, чтобы заполучить его. И все же Фрэнк пребывал в мучительном недоумении. Он знал, что его никак нельзя счесть завидным женихом для красивой и умной женщины почти вдвое моложе его, но, будучи джентльменом, оставил эти мысли при себе. Скарлетт – его жена, и он не может поставить ее в неловкое положение, задавая глупые вопросы, которые все равно уже ничего не исправят.

Нельзя сказать, чтобы Фрэнк хотел что-то изменить, поскольку брак обещал быть счастливым. Скарлетт была прелестнейшей из женщин, он находил ее совершенной во всем… вот если бы только она не была такой упрямой. В первые же дни супружеской жизни Фрэнк понял, что его жизнь может быть чрезвычайно приятной, если он не будет мешать Скарлетт поступать по своему разумению. Если же она не получит того, что хочет… Получив желаемое, она радовалась как ребенок, смеялась и отпускала глупые шуточки, садилась к нему на колени и щипала его за бороду, пока он не заверял ее, что помолодел на двадцать лет. Она бывала удивительно милой и заботливой, подогревала у огня его домашние туфли, когда он возвращался домой по вечерам, спрашивала, не промочил ли он ноги, беспокоилась о затянувшемся насморке, помнила, что он любит куриный желудок, а в кофе ему надо класть три ложечки сахара. Да, жизнь со Скарлетт была прекрасна и безмятежна… если только не гладить ее против шерстки.

Спустя две недели после свадьбы Фрэнк подхватил грипп, и доктор Мид прописал ему постельный режим. Еще в начале войны Фрэнк два месяца провалялся в госпитале с воспалением легких и с тех пор жил в ожидании нового приступа болезни, поэтому он был даже рад попотеть под тремя одеялами, попивая горячие отвары, которые каждый час исправно приносили Мамушка и тетушка Питти.

Болезнь затянулась, и с каждым днем Фрэнк стал все больше и больше беспокоиться о положении дел в лавке. Все дела были оставлены на приказчика, торговавшего за прилавком. Он приходил каждый вечер и докладывал о том, как прошел день, но Фрэнку этого было мало. Он так тревожился, что Скарлетт, только и ожидавшая удобного случая, подошла к нему и, положив прохладную ладонь ему на лоб, сказала:

– Дорогой мой, вы разобьете мне сердце, если будете так переживать. Пожалуй, я сама отправлюсь в город и посмотрю, что творится в лавке.

И она отправилась в город, заглушив очаровательной улыбкой слабые протесты Фрэнка. Все три недели своего нового брака Скарлетт просто сгорала от желания заглянуть в бухгалтерские книги и выяснить, как обстоят финансовые дела. Какое счастье, что Фрэнк оказался прикованным к постели!

Лавка находилась у Пяти Углов. Ее новая крыша сияла на фоне старых, закопченных кирпичных стен. Деревянные навесы протянулись над тротуаром, а к длинным железным перекладинам, соединявшим опоры, были привязаны покрытые рваными стегаными одеялами лошади и мулы, понурившиеся под холодным дождем. Изнутри лавка чем-то походила на магазин Балларда в Джонсборо, разве что у раскаленной докрасна, ревущей огнем печи не толпились бездельники, беспрерывно нарезающие, жующие и сплевывающие в песочницу плиточный табак. Помещение у Фрэнка было просторнее, чем у Балларда, но здесь было гораздо темнее. Деревянные навесы практически отрезали путь скудным зимним лучам, тоненькие струйки света проникали лишь через маленькие, засиженные мухами окошки где-то под потолком. Пол был усыпан грязными опилками, грязь и пыль бросались в глаза повсюду. Лишь в передней части магазина, где к темному потолку поднимались полки с яркими тканями, фарфором, кухонной утварью и галантереей, поддерживался относительный порядок. Но дальше, за перегородкой, царил настоящий хаос.

Здесь не было никакого настила, товары валялись беспорядочной грудой на плотно утрамбованной земле. В полумраке Скарлетт с трудом различала ящики и тюки с товаром, плуги, сбрую, седла, дешевые сосновые гробы. Подержанная мебель – от самой простенькой, клееной, до дорогой, красного и розового дерева, – высилась во тьме; богатая, но потертая старая парча, местами с прорвавшейся набивкой из конского волоса, нелепо поблескивала среди убогого окружения. Фарфоровые туалетные наборы из ночных горшков, тазов и кувшинов беспорядочно загромождали пол, а вдоль всех четырех стен тянулись вместительные сундуки, такие глубокие, что ей приходилось вплотную подносить к ним лампу, чтобы понять, где хранятся семена, а где – гвозди, болты и плотницкий инструмент.

«А я-то полагала, что такой суетливый и мелочный человек, как Фрэнк, – настоящая старая дева в штанах! – будет держать вещи в большем порядке, – подумала Скарлетт, вытирая носовым платком запачканные руки. – Настоящий свинарник! Как же можно довести лавку до такого состояния? Стоило только стряхнуть пыль со всего этого добра и выставить его на обозрение людям, дела пошли бы куда лучше».

А если товар в таком состоянии, то что же творится с бухгалтерией?

«Проверю-ка я сейчас его счета», – подумала она и, подхватив лампу, направилась в переднюю часть лавки. Приказчик Уилли, торгующий за прилавком, с большой неохотой подал ей засаленный гроссбух: несмотря на свою молодость, он явно разделял мнение Фрэнка о том, что женщинам нечего совать нос в торговые дела. Но Скарлетт быстро заткнула ему рот и отправила обедать. С его уходом она почувствовала себя увереннее: теперь он не будет с неодобрительным видом стоять у нее над душой. Подложив под себя ногу, она устроилась на стуле с треснувшим сиденьем у шипящей печки и раскрыла книгу на коленях. Было время обеда, улицы опустели. Посетители не заглядывали, вся лавка находилась в ее распоряжении.

Медленно переворачивая страницы, Скарлетт внимательно изучала строчки с именами и цифрами, выведенные мелким, но каллиграфически четким почерком Фрэнка. Ее опасения оправдались, и она хмурилась, находя все новые и новые подтверждения тому, что у ее мужа начисто отсутствует деловая жилка. За хорошо знакомыми ей фамилиями числилось долгов долларов на пятьсот, некоторые сроком в несколько месяцев. В списке должников оказались и Мерриуэзеры, и Элсинги, и другие известные ей жители города. Фрэнк так небрежно и походя отвечал на ее вопросы о том, сколько «некоторые люди» ему задолжали, что у нее создалось впечатление, будто речь и вправду идет о какой-то мелочи. Но это!