Один лишний труп - Эллис Питерс

В ответ монах степенно поведал о своем деле и о том, как он доволен результатами лечения.

— Воистину, нет предела твоим дарованиям, — восхитился Берингар, и в глазах его вспыхнули огоньки. — Я-то думал, что после того, как вчера мы заработались допоздна, ты спал как сурок.

— Я не сразу заснул, всякие мысли одолевали, — ответил Кадфаэль, — впрочем, выспался неплохо. А у тебя, я вижу, осталось, на ком прокатиться верхом.

— А, ты об этом! Я ошибся! Мне следовало самому сообразить, что хотя приказ и был отдан в воскресенье, никто не бросится выполнять его в праздничный день. А вот завтра — сам увидишь.

Судя по всему, он говорил правду, во всяком случае, был уверен в том, что говорит.

— На сей раз они все обшарят, — добавил Берингар, и Кадфаэль понял, что он имеет в виду не только поиски лошадей и припасов. — Однако король Стефан озабочен тем, как складываются у него отношения с церковью и прелатами. Я должен был предвидеть, что в воскресенье он на такое не решится. Так или иначе, мы получили отсрочку на один день. Сегодня вечером можно будет остаться дома, чтобы все видели, что у нас совесть чиста — а, брат Кадфаэль?

Он рассмеялся, похлопал Кадфаэля по плечу и, пришпорив коня, поскакал к часовне Святого Жиля.

Тем не менее, когда после обеда монах вышел из трапезной, Берингар уже маячил напротив, на пороге странноприимного дома. Он глазел по сторонам с рассеянным видом, но на самом деле все примечал. Удостоверившись, что Хью его заметил, Кадфаэль направился в крытую монастырскую аркаду, пригрелся там на солнышке и задремал, рассчитывая, что за это время Годит успеет улизнуть и выследить ее не удастся. Уже проснувшись, он для большей уверенности посидел еще немного, закрыв глаза и размышляя о значении недавних событий.

Само собой разумеется, Берингар пристально следил за каждым его движением. Не доверившись ни своим оруженосцам, ни наемному соглядатаю, он занимался этим сам, и, по всей видимости, не без удовольствия. И уж если он позволил себе хотя бы на час уступить Элин Курселю, значит, придавал этому занятию исключительное значение.

«Он избрал меня средством для достижения своей цели, — размышлял Кадфаэль, — и эта цель — сокровища Фиц Аллана. Похоже, парень твердо решил не спускать с меня глаз, а коли от него все одно не избавиться, надо постараться извлечь из этого пользу. — Монах рассудил, что наблюдателя не следует слишком выматывать, и главное — не спугнуть его. Пусть себе следит да гадает, что к чему».

Придя к такому заключению, Кадфаэль отправился к своим травяным грядкам и весь день возился с настойками и отварами, пока не пришло время идти к вечерне. Он даже не дал себе труда задуматься над тем, где затаился Берингар, однако надеялся, что тому, при его деятельной натуре, это бдение изрядно осточертело.

Курсель либо так и не расставался с Элин, — возможность побыть с ней была послана небесами, и грешно было бы ее упускать, — либо вернулся за ней после отлучки, но к вечерней службе он пришел с девушкой, которая застенчиво опиралась на его руку. Завидев Кадфаэля, он остановился и тепло приветствовал монаха.

— Очень рад, брат, что вижу тебя не при таких обстоятельствах, при каких мы встречались в прошлый раз. Надеюсь, что больше тебе не придется выполнять подобные обязанности. Между нами говоря, ты да Элин придали хоть какую-то благопристойность всему этому отвратительному делу. Жаль, что я не могу смягчить сердце его милости — он по-прежнему имеет зуб на вашу обитель из-за того, что лорд аббат не слишком торопился встать на его сторону.

— Это была оплошность, но кто не ошибается, — философски заметил Кадфаэль, — ну да ничего, наша обитель и не такое переживала, как-нибудь и на этот раз сдюжим.

— Верю, что так. Однако пока его милость не расположен предоставлять аббатству какие бы то ни было привилегии по сравнению с городом. И если я вынужден буду применить силу даже в стенах обители, выполняя приказ, который, будь на то моя воля, потерял бы силу у монастырских ворот, не суди меня строго, а пойми, что хотя я и не хочу этого, выбора у меня нет.

Он заранее просит прощения за завтрашнее вторжение, догадался Кадфаэль. А значит, все это правда, и ему предстоит не слишком приятная работа. Оттого-то он и заявляет наперед, что это дело ему не по душе и он был бы рад от него уклониться. Впрочем, о том, что все это так уж ему неприятно, он, скорее всего, загнул, чтобы покрасоваться перед Элин.

— Если это произойдет, — успокоил его Кадфаэль, — будь уверен, что любой из братьев нашего ордена поймет, что ты, как и всякий солдат, просто исполняешь свой долг, повинуясь приказу. Тебе не надо бояться того, что монахи тебя осудят.

— Я много раз твердила это Адаму, — с теплотой в голосе вымолвила Элин и заметно покраснела оттого, что неожиданно для себя назвала своего спутника просто по имени. Может быть, она сделала это впервые. — Но он такой упрямый, — добавила она. — Ты напрасно казнишься, Адам, будто убил Жиля собственными руками — ведь это не так. Как могу я винить даже и фламандцев? Они ведь тоже исполняли приказ. В такие страшные времена никому не дано больше, чем возможность самому выбрать свою дорогу, руководствуясь велениями собственной совести. И уж коли выбрал, должен принимать свою судьбу до конца.

— В добрые ли времена, в худые ли, — назидательно заметил Кадфаэль, — человеку большего не дано. А сейчас, моя госпожа, раз уж мне представился такой случай, я хочу рассказать тебе, как я распорядился милостыней, раздать которую ты мне поручила. Пожертвованную одежду я роздал обездоленным беднякам. Имен их я не спрашивал, и потому ты просто помолись за троих нищих, которые, я уверен, тоже молятся за тебя.

Так она и поступит, думал он, глядя, как девушка вошла в церковь, опираясь на руку Курселя. В столь тяжкий период своей жизни, лишившись родных и оставшись единственной хозяйкой родовых владений, она принесла ленную присягу королю Стефану, но, как казалось Кадфаэлю, сердце ее отчаянно разрывалось между монастырем и миром. И хотя сам он в зрелом возрасте избрал монастырь, ей от всей души желал остаться в миру и того, чтобы мир этот был хоть чуточку добрее, особенно к молодым.

Направляясь к своему обычному месту среди братьев, он встретился с Годит, которая спешила в уголок к послушникам. Глаза ее блеснули, и монах кивнул: «Да! Делай, как я сказал».

Теперь главной задачей Кадфаэля было весь вечер удерживать Берингара подальше от тех мест, где предстояло действовать Годит. Все, что бы он ни делал, должно было происходить на глазах у Хью, тогда как Годит надлежало оставаться незамеченной и вне подозрений. Этого трудно было добиться, неуклонно придерживаясь строгого монастырского распорядка. Ужин всегда был краток, и Берингар наверняка будет болтаться где-нибудь поблизости, когда они выйдут из трапезной.

Однако чтение житий святых в здании капитула брат Кадфаэль частенько пропускал — все это знали и никто не удивлялся.

Так он поступил и на сей раз, благодаря чему увел за собой ненавязчивого преследователя сначала в лазарет, где навестил маявшегося суставами престарелого брата Реджинальда, который был рад компании, а потом в личный сад аббата, находившийся далеко от его сарайчика, а еще дальше от ворот.

К тому времени Годит уже должна была освободиться после вечернего урока и в любой момент могла появиться где-нибудь между сарайчиком и воротами обители, а потому было крайне важно, чтобы Берингар неотрывно следил за Кадфаэлем. Он и следил, хотя самым волнующим занятием, которому предавался монах, была прополка гвоздик да обрезка розовых кустов. Время от времени Кадфаэль проверял, ведется ли за ним наблюдение, но нечасто, поскольку был уверен в том, что Берингар будет продолжать слежку с отменным терпением. Весь день Кадфаэль будто ненароком оглядывался по сторонам, но на самом деле он был стреляный воробей и умел улучить подходящий момент.

Однако самым важным событиям предстояло случиться только с наступлением темноты. Как всегда бывает в погожий вечерок после повечерия, братья отдыхали — кто в келье, а кто в садах, — прежде чем отойти ко сну. К тому времени уже почти стемнело, и Кадфаэль с удовлетворением подумал о том, что Годит наверняка давно уже там, где ей следует быть, да и Торольд с нею. Тем не менее монах решил, что ему все равно не повредит задержаться еще малость, прежде чем отправляться спать вместе с остальными братьями. По какой бы лестнице он ни вышел из церкви, тот, кто наблюдает за ним через большой двор со стороны странноприимного дома, заметит его без особого труда.

Кадфаэль предпочел выбраться по черной лестнице через открытую северную дверь церкви: он обогнул восточный придел часовни Пресвятой Девы и здание капитула и двинулся через двор по направлению к садам. Оглядываться или прислушиваться не было нужды: монах знал, что Берингар неотступно, как тень, следует за ним — не спеша, не приближаясь, но и не упуская его из виду. Ночь стояла темная, но не слишком, глаза его освоились достаточно быстро, а он знал, как уверенно чувствует себя в темноте Берингар. Следовало ожидать, что неутомимый преследователь, как и в предыдущую ночь, переберется через ручей вброд — ведь тому, кто занимается темными делишками, не с руки мозолить глаза привратнику, особенно если он не хочет потерять репутацию почтенного и уважаемого человека.