Моя дурацкая гордость (СИ) - Эр Анастасия

— Да что за бред? — не выдержал Гордей на эликсирике. — Никто не сможет запретить нам трахаться. Да я назло буду трахаться как можно чаще и у всех на виду. Это мое человеческое право, отправлять естественные потребности.

— По-моему, отец преувеличивает. Ну залетела эта Дорофея…

— Доротея.

— Да насрать. Проблема ведь уже решена, так? К чему все это?

— Советник пошел на принцип, — пожал плечами Прогноз, и я с ним согласился.

Залесский в другом углу подземелья громко и велеречиво расхваливал зелье Хари.

— Слышь, Исаев. — Мы с Ветроградовым подошли ополоснуть котлы одновременно. — А ты Елизарову один ебал или всей честнОй компанией?

Моя башка была настолько занята мыслями о словах отца, что я всего лишь отмахнулся:

— По себе не суди. — Даже палочку доставать не стал. — Вы там Харю всей спальней имеете в жопу, что ли?

Когда я вернулся к столу, Леха яростно скреб дно котла. А у него, между прочим, зелья редко подгорали.

— Если Павел Андреевич объективно оценил обстановку, — наконец сказал Хьюстон, — в трусы теперь будем только заглядывать. И то издалека.

Мы покидали вещи в сумки и с кислыми рожами уселись на места.

***

— Ну как? К вам приходили уже? — из кабинета Шереметьева выметались пятикурсники, когда мы подтягивались к нему после чарологии.

— Приходили?..

В этот момент в дверях показался один из магистров с хмурым лицом и козлиной бородой. Шереметьев что-то говорил ему, а он быстро строчил в блокноте.

— Глянь, я прямо вижу, как он нас всех сдает, — присвистнул Псарь, кивая на Шереметьева.

— Приперся перед началом пары, уселся за последнюю парту, — делился Никита, остановившись возле нас, — сделал девчонкам замечание из-за излишне вызывающего вида и велел всем пересесть. Совсем идиот, — Верейский сочувственно покачал головой, словно от всей души жалел выжившего из ума старика. — Скоро сами увидите, короче, — он хлопнул меня по плечу и свалил.

Мы переглянулись. Никита как в воду глядел — Шереметьев явился не один, за ним, хромая, плелся Альберт, тот самый, что вчера беседовал с отцом.

Мистер Альберт (так я мысленно окрестил его) тихо просидел в конце кабинета все занятие и так же молча исписал листов семь в своей тетради.

На обеде все пятеро членов комиссии, включая отца, встретились за преподавательским столом, пожрали и быстро вышли из зала. Я едва успел наложить себе жареной картошки, а их уже и след простыл.

— Не нравятся мне они, — процедил Хьюстон, с силой втыкая вилку в бифштекс. — Мутные. И цели их неясны.

— Очень даже ясны. Советник отрастил зуб на Цареградского.

— Нет.

— Что «нет»? Отец же прямо сказал…

— А я говорю — нет, — замотал башкой Хьюстон, помахивая вилкой. — Советник не собирается смещать Цареградского с должности. Во-первых, у него нет никаких оснований, во-вторых, Советник достаточно умен, чтобы не смешивать личное и политическое. Сечете?

— Не совсем, — признался Прогноз, и Рома вздохнул. На удивление, Гордей взял сторону Хьюстона.

— Не похоже на спланированную акцию по увольнению Цареградского. Мелковат повод. Скорее, потрепать нервишки, а может, Советник после того случая всерьез обеспокоился демографической ситуацией в Виридаре и вообще в чародейском мире, — под конец он уже сам ржал. — Ну, издадут какой-нибудь закон, запрещающий в коридорах лапать девок за сиськи. Как будто кто-то будет его исполнять, — Гордей фыркнул и глотнул из кружки. — К тому же, люди начнут задавать вопросы, вдруг кто-нибудь припомнит таинственный случай с исключением Ларцева, сложит два и два… Словом, Советник не станет так рисковать: автономию Виридара еще никто не отменял.

— Хьюстон, что говорит нам Устав?

— Устав только нецензурно выражается. — Рома почесал в затылке. — Цареградского могут снять с должности, только если будет доказано, что он пренебрегает своими должностными обязанностями. В должностные обязанности ректора входит э-э-э, ну, если короче, то Цареградский должен заботиться о физическом и духовном здоровье студентов. И, кажется, в данном случае мы с вами говорим о категории «физическое здоровье».

— Не вижу связи, — я запутался и в качестве компромисса тоже почесал в затылке.

— Тебе пересказать содержание доклада Анжелики Сергеевны, который она готовила для летнего консилиума знахарей? Я прочел его в вашей библиотеке, и говорилось там о неблагоприятном влиянии ранней беременности на организм женщины.

— Не знал, что мама пишет ужасы.

— То есть, — несся Хьюстон дальше, — если комиссии удастся доказать, что Цареградский прилагает недостаточно усилий, чтобы пресечь связи между студентами, его ждут неприятности. И это легально. Ну, либо, если Цареградский будет мешать комиссии в насаждении благих нравов, его могут обвинить в саботаже…

— А это что такое? — не врубился Прогноз.

— Так или иначе, я за Цареградского. И я собираюсь помочь ему выдворить комиссию из усадьбы в кратчайшие сроки. Вы со мной?

— Тупой вопрос, брат, — спокойно ответил Псарь.

— И что мы будем делать? — загорелся Прогноз, хотя ни один из нас еще и понятия не имел, с чего начать.

— Вечером, за ужином, переговорим с другими факультетами, а я попробую вытянуть из отца секретные сведения…

— …которые непременно должны знать все, — усмехнулся Псарь и лениво почесал в затылке, за компанию.

— Именно.

Отец ничего определенного не сказал.

— Скорее всего, через пару дней хождения по кабинетам и дежурств в коридорах члены комиссии велят мне написать закон о введении новой должности. Появится какой-нибудь Хранитель ключей от поясов верности или Главный Подсвечник…

— Подсвечник?! — я уже подумал, что отец совсем плох.

— Тот, кто свечку держит, — он подмигнул, и мне показалось, что папа надо мной издевается.

В общем, отделался парой дежурных фраз и свалил жрать фирменный мамин пирог.

А мы поперлись в общагу, чтобы составить план.

— Итак, «Как вывести комиссию из себя», — я жирно подчеркнул подзаголовок.

— Постоянно трахаться, и днем, и ночью, и желательно прилюдно, — внес предложение Псарь.

Я записал и мысленно одобрил.

— Лапать девок в коридорах.

— Хвалить почаще Цареградского. Вслух. Их это раздражает.

— Постоянно трахаться.

— Это я уже записал.

— Изучить нюансы законодательства и пользоваться ими.

— Это еще зачем? — я с подозрением поглядел на Хьюстона, прежде чем внести его фразу в список.

— Если попадемся, будет чем отбиваться.

— Ну окей. Еще?

— Тра-ха-ться!

— Заткнись, Псарь.

— А я вообще планирую пить Перевертыш-эликсир, и пусть кто-нибудь другой отбывает мои наказания. Пусть потом какой-нибудь Меркулов докажет, что это не он сосался с девкой на глазах у всех.

— Стоп. Что ты сказал, повтори? — я нацелил на Леху карандаш.

— Я планирую пить…

— Хьюсто-о-он, — протянул я, ухватив восхитительную мысль Прогноза. — А как работают лестницы в женские спальни?

— Брось, Эмиссар, мы еще два года назад признали свое поражение. Помнишь трехнедельный траур по растоптанным мечтам? Мы смогли все: научились обращаться, создали Поводырь, довели Уфимцева до седых волос, но одолеть эту лестницу нам так и не удалось. Первые магистры были жуткими ханжами. — Уязвленная гордость Псаря до сих пор не давала ему покоя.

Рома приподнял брови и с явным нехорошим предчувствием пояснил:

— Чары, наложенные на лестницы, распознают, грубо говоря, наличие отдельных частей тела…

— Наличие члена, — догадался Псарь.

— Ага. И блокируют лестницу, если член есть.

По этой причине ни один из парней не мог пробраться в девичьи комнаты.

— То есть если у меня не будет члена, чары меня пропустят? — я уже чуял любимый вкус безобразного беззакония.

— Эмиссар, это оно. А мы — долбанные лузеры! — Гордей вытащил сигареты, забыв, что мы в общей комнате.

— Мы были долбанными лузерами.

Рома слабо улыбнулся и передернул плечами.