ПВТ. Лут (СИ) - Ульяничева Евгения

Или привиделось мне?

Звякнуло.

Юга круто обернулся и женщина рядом затряслась от нутряного, немого смеха. Сама покатывалась и звенела, как наизнанку вывернутая шкатулка с драгоценностями.

— Испугался, испугался, маленький! Миленький!

Третий сощурил злые глаза, но от ответа удержался. Она — оно? — была не живая, словно дорогая кукла. Забавлялась его испугом, наслаждалась своей силой, но нападать не спешила.

— Кто ты? Что тебе нужно?

— Я Грета, плоть от плоти Лутовой, от сокровищ в нем рассыпанных, от кладов утерянных, кровью политых.

Светлые топазы, замещавшие ей волосы, горели собственным внутренним светом. Юга никогда не очаровывался роскошью. Для него она звучала так же фальшиво, как всхлипы люблютебя изливающихся в него клиентов.

— Хочешь, я помогу тебе выйти отсюда?

— Ай, и что с меня спросишь?

Она придвинулась ближе. Она пахла гниющей мягкой рухлядью, подмором и горячим золотом. Провела пальцем по скуле, царапнула алмазным ногтем.

— Ты красив. Дай мне примерить твою красоту, и я выведу тебя к твоему спутнику. Отпущу вас обоих. Дай.

Юга моргнул, даже не сразу найдясь с ответом. Красоту? Вывернуть, стянуть через голову, как рубашку? Разве так можно?

Так просто?

— Или у тебя есть что ценнее взамен? — Грета улыбалась ярким рубиновым ртом.

Ярким и жадным, будто у шлюхи.

Ничего у меня нет, понял Юга. Вот уж действительно, проще простого. У него не было ничего ценного, кроме собственной шкуры и массы волос.

И Второго — который был определенно сам по себе. И его бы Юга не отдал никому, никогда, ни за что.

— Да подавись! — отчаянно выкрикнул Юга, словно швыряя себя самого в морду Греты.

***

Пустота. Как в выброшенной на берег ракушке. Как между ладонями.

Выпь положил ладонь на шею, коснулся груди. Голос ушел из него, ушел в копилку жадной Грете. Ему остались жизнь и свобода. Она обещала отпустить их обоих, значит, Юга тоже должен был найти выход.

Тварь шла прямо на него. Выпь замер, не шевелясь. Она была странной, выломанной, как искореженная, искромсанная тупыми ножницами тень; качалась на тонких ногах, меняла очертания. Она была страшна. И опасна — Выпь чувствовал это пожеванной многими созданиями шкурой.

Медленно отступил к стене лабиринта, слабо надеясь, что их разведет дорога, что чудовище не имеет к нему интереса. Оно и впрямь прошло было мимо — маслянисто-черный бок, выступающий горбом хребет, ступени ребер — и вдруг завернуло.

Узкое рыло — словно щучье — повелось в его сторону, глаза под прозрачными, склеенными веками заворочались. Узкие прорези ноздрей едва расширились, морда вытянулась еще, так, что выбегающие из-под черной губы холодные клыки коснулись одежды Второго.

И только тогда тот ударил.

Полоснул ножом, тварь взвизгнула, осела на подломившиеся задние ноги, затрясла головой, стряхивая черный бисер крови. Скакнула на пастуха, но тот уже был за спиной слепыша. Ужалил ножом вновь, прорывая тощую кожу. Нож царапнул кость, боль стрельнула в локоть.

Чудовище закружилось, путаясь в ногах, боком побежало на Второго, и тот ударил в третий раз, как раз в подставленный бок.

Выдернул оружие, мимоходом удивившись доверчивой тупости зверя.

Тот как раз осел, скукожившись, как издыхающий паук. Ткнулся тяжелой головой в пол, вывернув длинную шею, неподвижно уставился на Второго затянутым пленкой незрячим глазом.

Добить ли, прикинул Выпь. Шагнул назад. Освещение играло злую шутку — нескладное чудище, прибитое судорогами к месту, напомнило вдруг сложившегося от боли человека, ниц распростертого.

Желтоглазый покачал головой. Осторожно обошел чудного лабиринтного зверя кругом — тот дышал тяжело, едва ворочая боками — и направился в отголосок основного тоннеля.

Четыре шага прошел, на пятом встал. Проиграл в пальцах нож, обернулся. К силящемуся встать чудо-зверю уже тянули побеги местные травы, хотели обмотать, растащить по кусочку, утопить в толстый пружинистый ковер. Сделать своим. Частью лабиринта.

Выпь обрезал жилистые стебли, без лишней суматохи и страха огладил тварь по западочным бокам. Доходячая животина оказалась, слепая и глупая. У Второго же с детства укоренилась привычка слабых зря не обижать, теперь сам не рад был, что вдруг разохотился, не уклонился от встречи.

Может, мыслил, животное к нему не от злобы полезло, от страха и одиночества.

Зверь слабо огрызнулся, и Второй укоризненно шлепнул того по морде. Не балуй, мол. Мог — сказал бы. Увы, остались ему лишь жесты и навыки разговора руками.

Из коридора выведу и отпущу на все четыре, то и ладно будет, решил про себя. Тощага потянулась за ним, переставляя хрупкие суставчатые ноги. Прислушивалось к его шагам — Второй старался идти медленнее, чтобы зря не провоцировать. Грета не солгала, дорога сама шла под ноги, стелилась тканым ковром. А про то, что будет у него спутник, уговору не было, ну да беды в том желтоглазый не видел.

А потом тропа распалась. Из одной выросло три.

Выпь остановился, размышляя, глазами ища указку. Стены молчали, одинаково зеленел ковер, одинаково дышала жидкая тьма в округлых тоннелях.

Второй выбрал по себе средний коридор, но зверь вдруг прихватил его зубами за шкирку скинутого капюшона, шумно, горячечно выдохнул в голую шею.

Выпь дураком не был, зверячье чутье уважал. Осторожно высвободился, ткнулся в правый коридор и тут уже возражений не последовало. Шли так: пастух брел вдоль одной стены, тварь вдоль другой, друг дружке не мешали и вроде как вместе, но каждый сам по себе.

Очень знакомо.

Желтоглазого парня томило странное узнавание: движение зверя. Так, он помнил, умел двигаться Юга. Шатко и плавно, по-кошачьи ставя чуть вывернутые наружу ступни друг перед другом, и манеру качать бедрами из него ничто не могло выселить.

Дергающаяся походка чудовища казалась пародией на плавную поступь Третьего, и тем сильнее тревожился Выпь.

Потом коридор принялся сдвигаться. Плотнее жал спутников друг к дружке. Зверь опередил Второго, неожиданно гибко протискивался в тесноте, и Выпь старался не отставать, боком продираясь следом.

О том, что впереди может быть тупик, и они могли застрять, как две мыши, он старался не думать.

Но лжи в числе пороков Греты не значилось — все перебилось ее великой жадностью. Узкое место кончилось, они выбрались в залу, празднично заселенную сталактитами и сталагмитами. От живого, острого, горячего их блеска Выпь мгновенно вспотел и подобрался. Знал, какими хрупкими могут быть эти наросты, похожие на наконечники стрел, и что одного глухого рокота бывает достаточно для массового падения.

Зверь тоже пошел медленно, плавно огибая острые частоколы колонн. Как он ориентировался, с глазами в вечной темноте, Выпь оставалось только догадываться. Сам парень приспособился идти следом, той же счастливой дорожкой.

Они почти дошли — крутой аркой обозначился выход — когда вдруг бесшумно сорвался сталактит.

Зверь осекся в шаге, резко свернул, налетев боком на еще одну хрусткую глыбу, и вместо того чтобы кинуться к выходу, обернулся на Второго. Очнувшийся Выпь подлетел, хлопнул скотину по крупу — беги!

И сам сорвался следом.

Им не хватило пары шагов — Второй на ходу вскинул глаза, увидел, как дружным занавесом пошел вниз крайний ряд каменных копий. Успел понять, что они не успеют.

И споткнулся.

Пол кинулся в лицо, а затем так же стремительно исчез, когда Выпь прихватили за шиворот и буквально швырнули к выходу. Выпь кувыркнулся, проехавшись по полированному камню, и вылетел из пещеры.

Поднялся на четвереньки, оглушенно встряхивая головой.

Рядом завозилось, отряхиваясь, его спутниковое чудовище. Изогнулось, вывернулось вдруг под странным углом, и вылезло из сбитой черной шкуры.

— Мы выбрались, — хрипло сообщил Выпь, от удивления не сразу сообразив, что голос к нему вернулся, будто Грета им уже наигралась.

Юга криво оскалился.