Художник смерти (СИ) - Глебов Виктор

Всё оказалось готово примерно к пяти часам вечера. Лазарь Николаевич, чувствуя приятное возбуждение, в последний раз проверил контакты и убедился, что жидкости будут поступать по всем резервуарам так, как положено. Природу некоторых открытых им процессов он и сам не понимал до конца, — приходилось балансировать между наукой и интуицией. Но все проведенные по отдельности опыты, а также эксперимент с кроликами, оживлёнными гомункулом, показали, что Лазарь Николаевич двигался в правильном направлении. Сработает ли система с людьми — вот в чём вопрос! Здесь требовались большие мощности, которые профессор не испытывал. Но сегодня всё станет ясно — а это уже немало.

Лазарь Николаевич отступил, чтобы окинуть взглядом лабораторию, превращённую в единую машину, центром которой являлись два стоящих на столе гроба.

Он взглянул на запястье, где носил кварцевый хронометр. Батарейки к нему купить уже становилось проблемой. Что будет, если промышленность окончательно загнётся? Придётся переходить на механику, да только где её раздобудешь?

Оставалось меньше двух часов. Профессор невольно улыбнулся. Он чувствовал, что всё получится. Его семья вернётся из небытия вопреки всем известным человечеству законам природы! Они будут вместе, — как прежде.

Может, заказать охапку белых роз и украсить ими комнату? Мария будет рада увидеть их, когда… когда вернётся. И, к тому же, аромат цветов перебьёт неприятный запах разложения. Как это он раньше не сообразил? Сейчас же ехать в магазин, где торговала старушка, у которой он покупал розы, собираясь на кладбище! Было просто чудом, что кто-то ещё выращивал цветы. Хотя, наверное, куда большим — то, что находились желающие их покупать. С другой стороны, так многие потеряли близких за последнее время…

Взгляд Лазаря Николаевича упал на стеклянный короб, в котором жили воскрешённые гомункулом кролики. Учёный оставил их на некоторое время для наблюдения. До сих пор животные чувствовали себя прекрасно, хотя накануне казались сонными и двигались очень мало.

Но сейчас профессор смотрел на тяжело дышащих, гниющих заживо существ, лишившихся шерсти и покрывшихся язвами и нарывами. С одного кролика частично слезла плоть, обнажив рёбра и часть позвоночника. У другого изо рта, глаз и ушей сочилась кровь. Последний выглядел не намного лучше своих собратьев, хотя ещё и не достиг такой стадии разложения. Его кожа покрылась тёмно-лиловыми и жёлтыми пятнами, вены расширились и пульсировали, лапы судорожно подёргивались — животное охватили конвульсии!

Словом, все трое явно находились на последнем издыхании и едва ли могли протянуть долго.

Не веря своим глазам, Лазарь Николаевич отступил от стеклянного короба, попятился. Внутри у него всё сжалось. Как же так…?! Неужели он где-то просчитался, не учёл… Профессор понятия не имел, чего именно, однако прокол был налицо. Животные, судьбу которых должны были повторить его жена и сын, разлагались на глазах. Значит, и дорогих его сердцу людей ждала та же участь! А он-то, дурак, уже решил, что дело в шляпе, что обманул природу, обошёл законы бытия.

Постояв секунд десять, профессор развернулся и стремительно зашагал к себе в спальню. Пока он шёл, ему показалось, что откуда-то доносится невнятное бормотание нескольких голосов — возможно, с улицы. Окна во флигеле ещё оставались открытыми, так что… Впрочем, неважно! Воскрешённые гомункулом кролики издыхали — это нарушало все планы, рушило надежды!

Но ничего. Ничего! Ещё не всё потеряно. Возможно, в тот раз просто не хватило мощности. У него есть время, чтобы сделать перерасчёты и внести изменения в процесс. Всё получится, если… если…

Лазарь Николаевич вошёл в спальню, на ходу снимая с себя заляпанный известью фартук. Часть химиката попала и на халат, так что требовалось переодеться. Профессор стащил с себя защитные перчатки и хотел бросить их на пол, но вместо этого в недоумении уставился на собственные руки.

Затем медленно поднял голову и взглянул в большое овальное зеркало, висевшее справа от кровати.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Кожу Лазаря Николаевича покрывала багровая сыпь…

Глава 40

Гомункула пришлось вытащить. Он мог понадобиться для исследований. Лазарь Николаевич должен был понять, что пошло не так. Но он осознавал, что мощности его домашней лаборатории не хватит для дальнейшей лаборатории. Более того, у него просто не оставалось времени рассусоливать: вскоре его должна была постигнуть участь гомункула. Поэтому он, скрепя сердце, созвонился со своими сотрудниками. О секретности следовало позабыть. Отныне профессору предстояло действовать открыто. Но не сегодня. Сегодня у него был шанс успеть провести ещё один эксперимент — с использованием тех самых технологий, которые он откладывал на крайний случай. Кто мог подумать, что он настанет так скоро?

Не прошло и часа, как к дому подкатила машина Университета. Гомункула погрузили в саркофаг, который велел привезти Лазарь Николаевич. Туда же отправили гробы и часть оборудования. Профессор уселся на сиденье рядом с водителем. Другие сотрудники остались в фургоне. Предстояли непростые объяснения — и с ними, и с руководством. Но Лазарь Николаевич сейчас об этом почти не думал. Несколько часов — вот всё, что ему требовалось. А там хоть трава не расти.

Когда машина прибыла в Университет, и всё выгрузили, он оставил двоих лаборантов подключать оборудование. Действовать требовалось очень быстро. Пока собиралась установка по чертежам профессора, сам он обследовал гомункула. Как ни удивительно, создание оказалось живо! Правда, едва-едва. И всё же. В душе Лазаря Николаевича шевельнулась надежда. Но он понимал: в состоянии, в котором пребывал гомункул, никого воскрешать невозможно. Значит, и он скоро станет на это не способен.

Больше всего учёного интересовала фиолетовая субстанция, заполнившая кровеносную систему гомункула. Она представляла собой странную мутацию крови. И она воздействовала на организм монстра. Собственно, восстанавливала его, при этом перестраивая, беря за основу человеческое ДНК. Фактически — уродец превращался в хомо сапиенса. Открытие было поразительным, но Лазарь Николаевич интересовался другим. Он хотел понять, как сохранить свою жизнь, при этом не утратив способности воскрешать. Дело в том, что фиолетовая кровь постепенно уничтожала эту функцию — словно вирус, от которого организму следовало избавиться. И чем «живее» становился гомункул, тем меньше оставалось в нём от воскресителя. Очевидно, одно не сочеталось с другим. По крайней мере, не в случае гомункула.

Когда установка была готова, Лазарь Николаевич решительно вытолкал из лаборатории сотрудников, несмотря на активные протесты. Он приблизительно представлял, что будет делать, но хотел остаться один. Если выйдет, все и так узнают о том, что он сотворил. Победителей, как говорится, не судят.

Заперевшись, Лазарь Николаевич открыл сейф и достал два сосуда — один с чёрной, а другой с ядовито-зелёной жидкостью. Загрузив их в машину, он запустил процесс смешивания. «Вот содержимое ящика Пандора и вырвалось на волю», — подумалось ему, пока он наблюдал за тем, как создавался «дым» — так профессор называл своё изобретение. Рука потянулась к предплечью, пальцы содрали нарыв, и из него потекла бледно-лиловая густая жидкость. Лазарь Николаевич невольно вздрогнул. Пора! Сейчас или никогда.

Он поспешно покрыл саркофаг причудливыми символами, которые изучил по древним трудам. Затем ловко и аккуратно расчертил пол вокруг машины, стараясь ничего не забыть, не пропустить и не исказить. Когда с этим было покончено, Лазарь Николаевич забрался в прозрачный саркофаг, подключил датчики и вставил катетеры. Затем ввёл в компьютер через накопитель заранее подготовленную программу. Профессор понимал: если он выйдет из машины, то никогда не станет прежним. Всё изменится. Но он должен был сделать это. Ради любви.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Пуск!

Система активировалась, и процесс начался. Часть прозрачных трубок откачивала из тела учёного кровь и фиолетовую субстанцию, а другие закачивали в него «дым». Тот теперь сиял, словно люминофор. Лазарь Николаевич испытывал нарастающую боль. Рот его исказился от крика, не слышного снаружи саркофага. Его мышцы горели, перед глазами плавала багровая пелена. Уши заполняло смутное бормотание. Оно становилось всё громче, и вскоре профессор уже не ощущал ничего, кроме этих звуков, походивших на речь. Но прошло не меньше нескольких минут, прежде чем он смог разобрать слова. Как будто в его мозгу включился синхронный переводчик.