Клиника в роще - Евгения Грановская

Она взялась за край одеяла, потянула на себя. Потом произнесла – спокойно, холодно:

– Пошел вон.

Тенишев подчинился. Когда он вышел, Ольга упала лицом в подушку и прорыдала до самого рассвета. В ту ночь она оплакала все – навеки ушедшую красоту, любимого человека, который остался лежать в овраге с разбитой головой, когда ее, полумертвую, искалеченную, вытащили из машины и погрузили на носилки, любовь к матери и сестре, которая когда-то была (ведь была же!) в ее сердце. Она оплакала все. И главное, свою жизнь. Выплакала в ту ночь все слезы и с тех пор не пролила ни слезинки.

…Ольга качнула головой, выходя из задумчивости, и снова взглянула на свое отражение.

Еще год назад мужчины готовы были драться из-за нее, а теперь она калека, с которой спят из жалости. Черт бы побрал их проклятую жалость!

Когда-то Ольга обожала мужчин, жила любовью, а теперь готова была убить их всех. Искоренить весь поганый мужской род, выкосить, как выкашивают сорняки. Ах, если бы она и правда могла!

Ольга хотела швырнуть стакан в свое отражение, но сдержалась. Вместо этого она взяла со стола бутылку и наполнила стакан до самых краев.

Как бы она хотела поменяться местами с Верой… Пожалуй, за такое стоило бы продать душу дьяволу. Ольга усмехнулась и отсалютовала своему отражению стаканом.

– За любовь! – тихо проговорила она и залпом осушила его.

8

Промаявшись бессонницей до двух часов ночи, Алексей Тенишев встал с кровати и зашлепал босыми ногами в комнату с окнами на север, которую превратил в мастерскую.

Там он щелкнул выключателем, в очередной раз подумав о том, что надо заменить лампочку на более яркую, затем подтащил мольберт с картиной поближе к свету.

Мальчишка, сын Натальи Астаховой, разглядел в кустах какого-то мужчину… Разумеется, никого там нет. Просто игра света и тени на влажной листве. Но, черт возьми, какой интересный эффект!

Тенишев усмехнулся. Поднял руки к лицу и с силой сжал виски. Ему не давала покоя какая-то мысль, вернее – какое-то странное ощущение. Ощущение того, что все это уже было и когда-то он вот так же стоял посреди комнаты, сжимал пальцами виски и старался что-то вспомнить… Но что вспомнить? О чем вспомнить?

Внезапно Алексею захотелось пить. Он зашагал на кухню. Идя через прихожую, споткнулся о сумочку жены, которая упала с тумбочки, машинально поднял сумку с пола и повесил ее на вешалку. Повернулся, чтобы идти, но вдруг увидел на полу флакон валиума. Вероятно, выкатился из сумочки.

Подобрав его, Алексей открыл крышку, достал одну таблетку и швырнул ее в рот.

На кухне, подставив под струю воды стакан, Тенишев вспомнил недавний приступ паники, охвативший его жену. Ей померещилось, что на кухне кто-то был. Наверное, задремала, стоя у холодильника. И потом еще лужица на линолеуме… Вера закатила по этому поводу настоящую истерику.

Вера, конечно, сильная, умная и все такое, но нервы у нее ни к черту. Определенно. А с валиумом ей надо завязывать. Что бы ни говорили психиатры, но от таблеток, любых, больше вреда, чем пользы.

Напившись, Алексей вернулся в мастерскую. Спать по-прежнему не хотелось, и он решил немного поработать. Прицепив к футболке плеер и надев наушники, он подтащил к мольберту столик с палитрой и красками, взял в руку кисть и неторопливо принялся за работу.

Музыку он выбрал самую нейтральную – популярные джазовые мелодии в современной обработке. Алексей любил джаз, хотя ни черта в нем не смыслил и не мог запомнить ни одного имени, кроме, конечно же, Луи Армстронга и Эллы Фицджералд (кто не знает Луи Армстронга и Эллу Фицджералд!).

Одна мелодия сменялась другой, работа набирала обороты и вскоре полностью захватила Тенишева. Спустя двадцать минут он позабыл о времени, о слишком тусклом освещении, о том, что на дворе ночь…

Лицо девушки на полотне наполнялось жизнью. Оживал и пейзаж у нее за спиной.

Краски, картина, комната, вибрирующие звуки саксофона – все сливалось и кружилось вокруг Алексея. В какой-то момент он опустил кисть и, закрыв глаза, приказал себе дышать глубоко и размеренно, чтобы избавиться от внезапно охватившего его страха. Ему вдруг показалось, что он находится внутри картины и что девушка стоит рядом с ним.

Проработав почти час, Алексей отложил кисть и решил отдохнуть. Выключил верхний свет, оставив гореть лишь настольную лампу, и уселся на диван.

В мастерской царил полумрак, среди которого выделялось только одно яркое пятно: портрет молодой женщины, стоящий на мольберте и освещенный настольной лампой. Тиканье часов на стене, сопровождавшееся легким металлическим призвуком всякий раз, когда маятник достигал крайнего левого положения, действовало на Тенишева успокаивающе.

Алексей подобрал босые ноги и обхватил руками колени. На лицо ему упала прядь волос, глаза с расширенными зрачками были устремлены на картину, но видели ее нечетко, словно сквозь легкую пелену.

Он не знал, сколько времени уже сидел так, не меняя позы, чувствуя, как музыка колышется в его мозгу вместе с парами растворителей и красок, и ощущая кожей обнаженных рук тепло своих коленей…

9

Тенишев хотел встать с дивана, но внезапно у него закружилась голова. Он зажмурил глаза и вдруг услышал отдаленный лай собак.

Алексей открыл глаза и вздрогнул от неожиданности, так как вдруг понял, что скачет на коне по ночному лесу. Он тряхнул головой, и тут туман перед глазами рассеялся.

Лошадь, на которой сидел Алешка Гржебов, шла галопом. Ночь была лунная, и Гржебов отлично видел всадников, скачущих по полю.

Собачий лай слышался теперь далеко впереди. Псы напали на след зверя и гнали его к болоту. Хорошо! Но что это за охота? И почему он, Алешка Гржебов, не помнит, как она началась?

– Ату! – гаркнул впереди Багор. – Ату!

Его распаленный скачкой конь заржал. Вскоре поле кончилось, и Гржебов вместе с десятком других всадников въехал в черный, промозглый лес. Он стегнул лошадь по крупу и нагнал атамана.

Впереди виднелся широкий ручей. Конь атамана на полном скаку врезался в ледяную воду, подняв тучу белых, ослепительных брызг. Алешка направил своего коня следом. Лицо, шею и руки обожгло ледяными каплями, и Гржебов поежился.

– Она здесь! – заорал Ванька Багор. – Собаки чуют ее!

– Она где-то рядом! – поддакнул Бугаев.

Их нагнал Крот. Его жеребец заплясал на месте, а сам Крот весело прокричал:

– Атаман, а можь, у твоей подружки выросли плавники и она уплыла?

– Заткнись! – рявкнул на него Ванька Багор.

Он прислушался к лаю собак и повернул коня туда, где чернели заросли бузины. Казаки последовали за своим атаманом.

Где-то неподалеку вскрикнула женщина, но ее крик потонул в яростном собачьем лае.