Между Амуром и Невой - Николай Свечин

Наконец он увидел того, кого искал. В шеренге киргизов, одетый, как киргиз, стоял человек другой крови. Агент барона в Вахане не обманул: индус-пундит действительно шёл в этой партии. Таубе остановился напротив, внимательно всмотрелся в шпиона: тонкое смуглое лицо, умный взгляд. Волнуется, но пробует это скрыть. Перебирает чётки, отводит глаза. Но не испуган, скорее раздосадован.

Таубе молча вырвал у пундита сандаловые чётки, быстро пересчитал шарики. Так и есть! Вместо ста восьми, как положено у буддистов, здесь их ровно сто.

Майор приказал старшему караванщику принести вещи индуса и открыть мешки. К ногам Яковлева вскоре был выложен целый арсенал военного топографа: призменный компас, лядуночная мензула с диопрами, карманная буссоль Шмалькальдера, гипсометры, барометры и тригонометрические цепи. В карманах самого пундита обнаружились кроки местности и зашифрованные записи.

— Смотрите, Максим Иваныч. Вот его чётки, на них сто шариков. В Большой Съемке туземных топографов учат специальному одномерному шагу. Человек будто бы просто идет, читает молитвы и перебирает чётки. Две тысячи шагов — ровно миля; один шарик отделяется от прочих. На стоянке пундит пересчитывает шарики и записывает расстояние перехода. Указывает также озера, реки, тропинки, стратегические перевалы, с помощью гипсометра определяет высоту над уровнем моря. Всё это англичане проделывают на наших и спорных землях уже более десяти лет. Знаменитый Мухтар Шах, легендарный пундит, четыре года вёл секретные съемки в Памире, Бадахшане, Шунгане, исследовал течение Аму-Дарьи, первым в мире описал озеро Гасколь. Очень образованный человек, пир — так мусульмане называют своих святых подвижников. Вернулся из своего опасного путешествия назад в Индию в прошлом году, и мы его упустили.

Использовать обученных пундитов под видом буддийских паломников первым предложил Томас Монтгомери; он же придумал и одномерный шаг. Мы встречались с этим господином в Гиммалаях… Шляются к нам не только индусы. В 1874 году капитан Троттер, заместитель начальника Большой Съемки, пробрался на российскую территорию и составил карту нашей части Тянь-Шаня; его мы так же не поймали. Зато этот вот попался!

Яковлев внимательно изучил отобранные у шпиона кроки и был поражен точностью произведенных им измерений.

— Замечательно! — воскликнул он, сверяя записи с секретной картой Главного штаба. — И это сделал туземец в походных условиях! У нас и офицеры-топографы не все могут столь точно снять местность даже при наличии инструментов и помощников…

Таубе конфисковал все отобранное снаряжение; казалось, можно было и уходить. Но что-то не нравилось ему в пойманном пундите. Слишком спокойный. Попался с поличным, лишился всех материалов и инструментов, начальство его убьёт за это — а ему хоть бы что! Или он сдал нам ерунду для отвода глаз, а самое важное припрятал? Они шли вдоль нашей границы с Кашгарией и вполне могли по северному склону Алая залезть на русскую территорию. Что здесь: контрабанда или серьёзная разведывательная операция?

Барон подозвал к себе старшего караванщика и приказал ему принести остальные вещи индуса.

— У него нет других вещей, таксыр[93], — вежливо, но твёрдо отвечал старый киргиз, — весь его багаж перед тобой.

Он стоял спокойно, отвечал охотно и смотрел на Таубе честно, почти простодушно. Какая, однако, может быть честность на Востоке? И майор решился. Он оглянулся на свой конвой. Казаки окружили караван редкой цепью и наблюдали за обыском; винтовки были у них за спиной, с седла никто не сошел.

— К бою! — зычно подал команду барон, и казаки мгновенно приняли оружие на руку и грозно передернули затворы. Но и киргизы, стоящие до этого толпою, не стушевались, а наоборот, начали растягиваться вдоль своих верблюдов, где в мешках у них наверняка было припрятано и оружие.

— Старик, — недобро усмехнулся Таубе, — ты забыл, кто такой Кара-Маджир? Сейчас будет кровь.

Старший караванщик колебался, но прищур у Таубе был устрашающий, и он крикнул своим:

— Назад!

— Я арестовываю твой караван и веду его в Иеркаштам к начальнику отряда генералу Абрамову. Который, кстати, был помощником самого Ярым-падишаха![94] В крепости караван будет тщательно обыскан. Если я обнаружу в мешках то, что ты не хочешь отдать мне сейчас, весь ваш груз и все верблюды будут реквизированы. А ты, как солгавший русскому офицеру и пособник британского лазутчика, пойдешь на каторгу в Сибирь. Знаешь, где это?

Момент был напряжённый: двадцать пять русских против ста сорока азиатов. Но Таубе хорошо знал, что делал, и старый караванщик не выдержал. Он оглянулся на затравленного пундита, покачал головой (мол, ничего не поделаешь) и дал знак одному из своих сыновей. Тот вынул из тюка и передал отцу, а тот — офицеру какой-то свёрток, тщательно завёрнутый в кожу. Барон тут же развернул её и увидел русские технические чертежи — белой тушью по синему фону. В нижнем углу листа было красиво выведено: «Для Военно-инженерного управления исполнил классный инженер С.К.Джевецкий»

— Ба! Вот и Степан Карлович обнаружился, — обрадовался Таубе.

— Кто это, и что за бумаги вы добыли? — полюбопытствовал Яковлев.

— Изобретатель Джевецкий разработал для нашего военного флота подводную лодку. Первую в мире, которая на самом деле плавает под водой и может действенно угрожать британскому владычеству на море. Вообще, это большая государственная тайна; нам исключительно повезло! И теперь меня больше всего интересует, как этот парень в халате достал в здешних безлюдных горах столь важные бумаги?

Таубе внимательно осмотрел все пожитки «парня», его записи, чертежи Джевецкого. На обороте последних он обнаружил запись, сделанную зелеными чернилами, всего две буквы: «BG». Надпись была совсем свежая…

Глава 16

Московская битва

Чёрный арестантский вагон подогнали на запасные пути Николаевского вокзала к часу дня. Московский конвой, славящийся своей лютостью, быстро всех принял, пересчитал и заковал в кандалы и наручи. В «Централку» пошли пешком. Два часа ходу до Бутырок, затем обыск, и восемьдесят питерских новосёлов растворились в огромной тюрьме.

Москва оказалась к невским жителям неласкова: в день прибытия довольствия им не полагалось. Шестерых из этапа, в том числе и Лыкова с Челубеем, направили во второй корпус. Только что завершился обед; пахло вкусным, по арестантским понятиям, варевом, ленивые мазурики растекались по камерам, ковыряя в зубах. Посреди этого обжитого и мирного пейзажа стояли питерцы с узлами и озирались. Подошёл субинспектор: морда каменная, усы щёткой, глаз ко всему привычный. Глянул в списки, выкликал из толпы старосту, указал ему новеньких и убежал дальше по делам.

Пошли в камеру. Огромный деревянный балаган вмещал до полутысячи узников, расселенных по восьми большим комнатам. Староста, угрюмый дядька с нечистым прыщавым лицом, привел питерцев в одну из них, кивнул в угол, где параша:

— Там есть три места. Ляжте пока по двое; в середу уйдёт этап, расселитесь получше.

Аборигены камеры с любопытством воззрились на пришедших. Новенькие — главное развлечение в тюрьме: есть над кем поиздеваться.

Бритый, как лакей, рыжий мордатый парень с наглыми глазами крикнул из угла:

— Неси сюда «влазного» по тридцать копеек с башки, черти столичные!

«Влазным» называется взнос от нового арестанта в пользу артели при прописке в исправительной тюрьме; в пересыльной брать его не полагается. Но ошарашенные толкотней, зашуганные и голодные люди не посмели возразить и послушно полезли за деньгами. Вдруг Лыков поманил рыжего к себе пальцем.

Камера сразу затихла. Парень окрысился:

— Ты чё, «спиридон»? Белены объелся? Ты мне чёрта в чемодане не строй!

Но Лыков смотрел сурово и звал к себе пальцем требовательно. Рыжий грузно спрыгнул с нар, подошел вразвалку.

— Ну?

— Передай Брудастому — прибыли двое, о которых ему писал «рапорт» из Питера Сашка Красный Туз. Желают встретиться.

И подтолкнул паренька к выходу. Толчок был как бы шутейный, но крепкий детина выскочил в коридор, как пробка, теряя на лету штиблеты.

В продолжающейся тишине — камера любит представления — Алексей подошел к майданщику, сидевшему возле двух помятых чайников, кинул ему на одеяло новенькую хрустящую трёшницу.

— Пару чая и мандру[95]: ситный, колбасу и ещё госпитального квасу.

— Госпитального нету.

— Так достань! Принесёшь вон туда…

И Лыков пошел к наре рыжего. Залез ловким прыжком, сбросил вещи прежнего хозяина. Посмотрел удивлённо на соседа слева, и тот молча и быстро ретировался со своим мешком; освободившееся место занял Челубей.

Через десять минут лобовцы уже, свесив ноги, употребляли чай с закусками. Алексей подозвал майданщика, дал ему ещё рубль и велел принести остальным своим попутчикам пирогов «с таком»[96] и щековины. Голодные питерцы оживились, повеселели и начали глядеть уже посмелее: уверенная наглость Лыкова внушала им надежду на защиту.