Голоса выжженных земель - Андрей Гребенщиков

— Очень мутно все, будто в пятнах, — сокрушенно покачал головой Иван.

— Радоваться надо, Иван Александрович. А еще ждать. Похоже, видеть будешь, если за курицами прекратишь гоняться.

Костя подошел к другу и вновь нацепил ему под противогаз плотную повязку.

— Но зачем, ночь ведь на дворе?

Федотов укоризненно вздохнул:

— Ванечка, дорогой, чего ты все спорить пытаешься? Твоей калечной сетчатке достаточно посмотреть на любую вспышку — огня или выстрела, чтобы отправиться в продолжительный или даже пожизненный нокаут. Будут еще вопросы, предложения, возражения?

Усеченная Луна искоса смотрела на двух безумцев, ищущих свою судьбу в гибельном Поясе Щорса. Слепец и поводырь. Изгнанники, бредущие во тьме.

Иван больше не чувствовал страха, не видел его… В пустоте бояться нечего. Есть только движение, в котором цель и смысл, оправдание и стремление. Так легче и проще, потому что иначе — безжалостные тиски памяти и горечь утраты.

Когда-то дед пел ему о Князе Тишины. Странном, но очень милосердном существе, идущем вослед своим слугам. Однако стоило кому-либо «впасть в безмолвие или уставиться на лик Луны», как «добрейший» господин растаптывал несчастного. Раньше песня казалась нелепицей, сегодня же все встало на свои места. За ним, Иваном Александровичем Мальгиным, шел свой, персональный Князь Тишины. И не дай бог, на миг замешкаться, забыться — пощады не будет… Есть только движение, и мосты за спиной сгорают, один за другим… Но почему следующий за ним без устали бормочет бессмысленные «мидзару, кикадзару, ивадзару»?..

По непонятной прихоти Фортуны зверье, завидев людей, разбегалось и пряталось. Никто не покушался на друзей, не вставал на их пути к запретной территории. Значит, не зря говорится: «Легка дорога в ад».

Живчик судорожно перебирал в уме известные данные о Поясе и не находил ничего ценного. «Щорса» всегда описывалась одними прилагательными — ужасающая, смертельная, губительная и так далее. Не было ни подробных рассказов выживших, ни толковых домыслов «сопричастных». Белое пятно на карте, а скорее даже — черная дыра. Нормальный человек сюда не сунется. Нормальный человек развернется и пойдет домой, в любимую палатку и теплую постель. Это ведь только когда возвращаться некуда, можно позволить себе быть отважным и безрассудным. Хотя даже бездомному совсем не хочется умирать…

Впереди показались предупредительные столбы по обочинам дороги. Наспех прибитые таблички гласили: «Опасная зона! Проход запрещен!» Буднично и просто. Весь Екатеринбург можно утыкать подобными надписями, да и само Метро тоже. Человек нынче жертва, всего лишь маленькое звено в чьей-то пищевой цепочке. Нет ему покоя ни на земле, ни на небе, и даже недра отвергают его…

— Почему мы остановились? — забеспокоился Иван.

Живчик ничего не ответил, лишь боязливо поежился. Про себя же сын убежденного атеиста и коммуниста прошептал: «Прошу, не оставь нас в этот час…»

Глава 10

СНОВА В ИГРЕ

Предупредительные надписи остались далеко за спиной — команда из двух безрассудных человек вступила на запретную территорию.

Поначалу все казалось обычным и привычным — насколько обычной и привычной может быть для подземного жителя поверхность. Ночь жила по своим извечным законам — вокруг шла битва за выживание: сильные поедали слабых, хитрые убивали глупых, осторожные питались падалью, а безумные… безумным судьба дарила возможность стать и охотником, и жертвой.

Живчик ощущал себя именно таким безумцем, бросающим вызов всем и каждому. Бескомпромиссным идиотом в логове неизведанного и оттого — страшного врага. Жаль, шансы на выживание обратны шальной храбрости и сумасшествию. Да и нет никакой храбрости, одна лишь безнадега — зато действительно сводящая с ума.

Сохранившаяся табличка на полусгнившем деревянном бараке гласила: «Ул. 8 Марта, 173/1». Живчик в очередной раз искренне подивился странной фантазии предков, именовавших улицы датами в календаре. Да что там улицы, даже центральная площадь города была некогда названа в честь дремучего года, всю значимость которого помнят разве что глубокие старики. 1905… Пропасть «глубиной» почти в сто тридцать лет, целая эпоха, уместившая в себя падение трех империй… Два раза родина встала с колен, но теперь вставать стало некому и нечему, и через пару поколений даже название великой страны навсегда забудется, выветрится из памяти потомков.

«Не о том думаешь», — зло прервал сам себя Федотов. Расслабляться не стоило: улица с утратившим значение наименованием была необычной: красивые высотные дома теснились с убогими двухэтажными «деревяшками», чей возраст наверняка приближался к пресловутому пятому году двадцатого столетия. В Ботаническом микрорайоне, являвшемся по меркам исчезнувшей цивилизации очень молодым, Косте такого нелепого смешения архитектур видеть не приходилось… «Где странности — жди беды» — железное сталкерское правило. В памятниках деревянного зодчества вполне могли обитать ильтыши — жутко неприятные создания, по странной прихоти природы являвшиеся не только «мясолюбами», но и «короедами».

Неизвестность, ожидавшая друзей в Поясе Щорса, страшила значительно сильнее знакомых и неплохо изученных мутантов, однако и тем было вполне под силу прервать недолгое путешествие… А он, Живчик, отвечал теперь не только за себя, как это бывало почти во всех вылазках, но и за незрячего (временно, как надеялись оба), беспомощного на поверхности Ваньку.

В уме немедленно всплыла жизнерадостная упрямица Света, за которую он также нес ответственность, только вот «не донес»… Погибла девчонка. А ведь это он, Костя, ее на погибель привел. Не останавливал, подначивал, будоражил девчачье воображение… Его вина. И самое ужасное — ничего, абсолютно ничего исправить уже нельзя… Значит, и груз на сердце — до конца жизни.

«Хватит! Если сейчас не сосредоточиться — конец жизни наступит очень быстро», — отругал себя Константин. Потом крепче сжал автомат и ускорил шаг, не забывая крутить головой и осматривать окрестности.

Постепенно шум истребительной и жестокой войны за каждый кусок мяса стихал, зверье куда-то исчезало, а мрачная местность становилась все пустыннее. Угрожающая и гнетущая тишина обволакивала, насмешливо заглядывая в лицо и потешаясь упрямой решимости идущих.

«Смелее», — шептал обессилевший, замерший в чахлой листве придорожных деревьев ветер.

«Не оглядывайся», — скрипела рама раскрытого настежь окна.

«Вперед!» — подбадривали журчащие радиоактивной жижей водостоки.

«Не останавливайся», — шелестел мусор под ногами.

Когда до улицы Щорса оставалось не более пятидесяти метров, тьма сгустилась перед людьми, превратившись в тугой, неподатливый кисель. Живчик уперся в непроглядный черный туман и, как ни старался, не мог сделать ни шагу. Странный, невозможный барьер пугал и сбивал с толку.

Как нелепо и глупо, решившись на отчаянный поход, застрять в самом начале! И тут…

— Жди здесь, — внезапно сильным и уверенным голосом приказал незрячий Иван.

Легко прошел сквозь темную пелену и исчез во мгле. Костя пытался что-то кричать другу, бежать следом — все напрасно. Туман пропустил лишь дозорного.

Обескураженный Живчик задумчиво вышагивал вдоль невидимой преграды, иногда останавливаясь, чтобы вслушаться и всмотреться в непроницаемую враждебную черноту Пояса. Тщетно.

Поведение Ивана поставило Федотова в тупик. Куда он отправился? Откуда знал, что сможет пройти? Почему вообще решился идти в полном одиночестве? Еще вчера слова «Ванька», «решительность» и «храбрость» представляли из себя полнейшие противоположности, а сегодня… Мальгин сильно изменился после подземелья. Конечно, смерть любимой его крепко перекорежила, а потом еще и изгнание с родной станции… Но было еще нечто, чего Живчик уловить не мог, и оттого чувствовал себя особенно неуютно.

Когда Костя совсем было, отчаялся вновь увидеть товарища, отсутствовавшего уже более часа, Иван появился из ниоткуда, буквально прорезав плоть разделительного барьера. Он шел неверной походкой, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, словно пьяный. Живчик бросился к нему и вдруг застыл на месте — Ваня хоть и двигался неуверенно, спотыкаясь и запинаясь на ровном месте, однако крупные препятствия обходил загодя.

— Ты что, снял повязку?! Совсем рехнулся? Ослепнешь ведь!

Мальгин рассеянно повернул голову в сторону кричащего товарища и очень медленно, с трудом подбирая слова, произнес:

— Мы уходим… Здесь не пройти…

Противогаз на его лице по-прежнему бугрился плотной, обернутой на несколько раз тряпкой. Он же не видел! Не видел?..