Путешествие на тот свет, или Повесть о великом хаджже - Фазлиддин Мухаммадиев

― Дохтур-джан, давайте подымим?

Исрафил прыснул.

― Чему смеетесь, братец?

― Да так, кое-что вспомнил.

― Расскажите, чтобы и мы посмеялись.

Исрафил рассказал: жил-был на свете курильщик наса, который всю жизнь пользовался чужой табакеркой. Однажды, увидев нового знакомого, он воскликнул: «Асалам алейкум, как поживаете, все ли у вас в порядке, как ваша семья, как ваши родные, все ли в добром здравии? Позвольте-ка вашу табакерку».

На второй день они встретились снова. «Асалам алейкум, как поживаете, все ли у вас в порядке, как ваша семья, как ваши родные, все ли в добром здравии? Позвольте-ка вашу табакерку». Новый знакомый протянул ему табакерку, но при третьей встрече не успел любитель чужого табачка раскрыть рот, как он начал сам: «Алейкум салам, я поживаю хорошо, здоров, все у меня в порядке, родные и знакомые тоже здоровы, но если вам опять понадобилась моя табакерка, то отправляйтесь-ка сами знаете куда…» И хозяин табакерки произнес такие слова, которые неприлично повторять вслух.

Мулла Урок-ака покраснел, затем повторяя:

― О господи, прости, всевышний, ― взялся за обшлага халата и вдруг рассмеялся. Он смеялся долго и с наслаждением. Его огромный живот колыхался. Наконец, насмеявшись всласть, он сказал:

― Господи, каких удивительных людей ты сотворил на свете! Такие штуки выкидывают, что просто… О милостивый Аллах, прости прегрешения рабов своих…

С высоким титулом!

По опустевшим улицам Мина мы направляемся обратно в благословенную Мекку. Наши хозяева хоть и взимают с нас риалы и доллары без устали, но когда речь заходит об услугах, не столь ретивы и подвижны. Мы сами ищем себе автобус. К счастью, моя нога поправилась и я могу обходиться без палки.

Лавочники уже убрали свои товары, сложили тенты и паласы. Теперь ничто не мешает осмотру места празднества. Каждый сантиметр земли покрыт шкурами, головами, ногами баранов и овец, гниющими кишками и внутренностями, горами обглоданных костей. И всюду человеческие испражнения. Сделать неосторожный шаг настолько опасно, что пешеход, зажимая нос тряпкой, должен беспрестанно глядеть перед собой, выбирая место, куда бы поставить ногу. Поскольку другая его рука занята зонтом, сумкой или какими-нибудь вещами, а туча мух кружится вокруг, он вынужден отгонять их все время мотая головой.

Третье и последнее побиение шайтана прошло без прежнего энтузиазма. Видимо, силы у правоверных иссякли. Или до сознания некоторых дошла наконец смехотворность этого деяния.

Несмотря на мои неоднократные и настойчивые запреты, один из старых кори остановил уличного водоноса. Третий день в святой долине Мина я без устали повторяю, чтобы не пили сырой воды: только чай или кока-колу. Да, да, ваш покорный слуга стал горячим пропагандистом кока-колы. Если об этом проведают хозяева компании, производящей этот напиток, авось поставят где-нибудь памятник советскому врачу — их рекламному агенту.

Мы ищем автобус. На каждом шагу встречаются свободные машины, но они заблаговременно заняты представителями других групп.

Сеид Абдуль Керим семенит впереди и время от времени успокаивает нас, говоря, что и мы, иншалла, найдем себе машину.

У обочины дороги мы увидели лачугу, вокруг которой был разбит огород и росли три-четыре финиковые пальмы; земля, разделенная на грядки, засеяна укропом, луком и чем-то напоминающим салат. Наши старики заявили, что они не в силах больше идти, пусть сеид Абдуль Керим отправится один и отыщет какой-нибудь транспорт.

Почесав в затылке, сеид исчез. Мы расположились в тени лачуги. Следуя нашему примеру, и другие паломники, топча ногами, взращенный на приносной воде огород, устремились б тень пальм. Хозяин гнал их суковатой палкой. Его уста, не умолкая ни на секунду, исторгали громкие ругательства.

― Хаджи, ― обернулся ко мне Исрафил, ― осознаешь ли ты свое счастье?

― В каком отношении?

― В том, что не знаешь арабского языка и не понимаешь, какими словами награждает хозяин сада ни в чем не повинных жен и матерей этих паломников.

― Если так, то я действительно счастлив.

Сеид Абдуль Керим вернулся ни с чем. Опять пешком пустились мы на поиски транспорта. Впереди нас вышагивала большая группа хаджи из какой-то страны. Примерно через час нашелся свободный автобус. Все разом бросились к нему. Наши конкуренты действовали дружнее и поэтому сели в автобус раньше нас. Я и Исрафил нарочно отстали.

Нещадно толкаясь, паломники заполнили автобус, но и там схватка за места поудобнее не прекращалась. Подняв сумку с термосом на плечо, я начал пробиваться в хвост машины, как вдруг чья-то палка обрушилась на термос и его хрупкий стеклянный баллон мелкими осколками осыпался внутри помятого кожуха. Один из чужеземных паломников метил палкой в голову Махсума-Жеваки, с которым подрался из-за места. Мой термос принял на себя удар.

Настроение у Исрафила снова испортилось. Он не произнес ни слова. Я уже немного изучил его характер. Почему-нибудь рассердившись, он ни на кого не смотрит, только бросает гневные взгляды на небо или потолок и все время покашливает. Мулла Нариман обернулся ко мне и выразил сочувствие:

― Уважаемый дохтур-джан, какой красивый термос пропал зря! Как жаль, что пропал такой красивый термос. Нет, не возражайте, пропал.

― Все к лучшему, домулло. Легче купить новый термос, чем лечить разбитую голову.

― Ваша правда, сударь, нет, не возражайте, ваша.

Исрафил, услышав этот любезный разговор, улыбнулся. Лицо его прояснилось и, вынув из моей сумки смятый термос, он выбросил его через окно.

― Напрасно, ― сказал я.

― А что бы ты с ним делал? — спросил Исрафил.

― Довез бы до благословенной Мекки и поставил там как памятник братства паломников, которое они проявляют с таким темпераментом.

― Как же, позволят тебе расставлять по благословенной Мекке памятники! Здесь тебе не тетин кишлак!

― Не позволили бы, так отвез бы в соборную мечеть в Душанбе.

Достигнув благословенной Мекки, мы устремились совершить таваф-аль-вида, то есть прощальный таваф дома божьего. На этом завершилась основная часть паломничества. Все поздравляли друг друга с высоким титулом хаджи. «С хаджжем, со святым хаджжем! С высоким титулом!» Старики бросались друг другу в объятия, исторгая по нескольку капель слез радости и умиления.

Согласно программе, теперь мы отправимся в город Таиф, осмотрим священные места, затем поедем в лучезарную Медину, где почтим гробницу последнего пророка. Правда, мы и без этого считаемся хаджи в полном смысле слова, но посещение Таифа и Медины, учитывая, что мы уже очищены от грехов, позволит нам прихватить на родину благословение про запас.

Мои спутники выпили из колодца Замзам столько воды, сколько могло вместиться в их утробе. Одного из стариков, у которого живот разбух так, что он не мог двигать ногами, пришлось тащить под руки до самого дома…

Исрафил отправился вместе с кем-то в Идарат-ул-хаджж[83] за разрешением на дальнейшее путешествие. В одиночестве вышел я пройтись по улицам и базарам благословенной Мекки. В одном месте мое внимание привлек невиданный шашлык. Около пуда мяса было нанизано на большой шампур, вертикально стоявший над большой жаровней. По форме нанизанное мясо напоминало деревянный бочонок. Шашлычник, сообразно полученным деньгам, отрезал мясо с подрумянившейся стороны, взвешивал и, положив на мягкую булку, протягивал покупателю.

Удалившись от Каабы метров на триста, я оказался в западной части города. Я еще, кажется, не говорил, что центр благословенной Мекки находится в похожей на котлован низине, посредине которой расположен дом Аллаха. Во все стороны отсюда ползет наверх множество улиц и переулков. Беспечно поглядывая сверху вниз, я вдруг открыл пресловутую тайну «висячего камня». С тех пор как мы прибыли в Мекку, я при каждом тавафе внимательно рассматривал аль-хаджар-уль-асвад и дом Аллаха, но не замечал ничего похожего на висящий в воздухе камень.

Сама Кааба — это кубическое каменное здание, каждая сторона которого равна в ширину примерно шести метрам, а высота метрам семи. Сверху оно покрыто парчовым покрывалом, скрывающим от крыши до фундамента все, кроме золотых дверей, у которых всегда стоят один или два солдата ― те самые, что лупили жгутами по головам не в меру усердных богомольцев. Это покрывало называется кисвой и ежегодно накануне праздника Курбан-байрама обновляется. Прежнюю выцветшую кисву шейхи продают жаждущим благодати правоверным, которые платят за клочок этой реликвии цену одного-двух баранов.

Метра на полтора ниже крыши Каабы покрывало окаймлено широкой, чуть меньше метра, полосой с густо-густо написанными золотой арабской вязью святыми аятами. В жарком полуденном мареве, под ослепительными лучами солнца и издали, если прищуриться, могло показаться, что кисва разделена надвое и верхняя часть Каабы словно висит в воздухе. Если, повторяю, посмотреть прищурившись. Ну, а если посмотреть широко раскрытыми глазами? Или через темные очки? Или подойти поближе? Или посмотреть до восхода солнца или после его захода? Увы, тогда ты будешь лишен счастья лицезреть «божественное чудо».