Злюка - Татьяна Тронина

…Они вошли в квартиру. Рита была здесь когда‑то, очень давно, во времена своей юности, и тоже в тот момент, когда Зои Викторовны не было дома. И Ивана…

Чисто, уютно, современная мебель.

— Вот, располагайся. Макс будет минут через пятнадцать. Он никогда не опаздывает. Ну все. Я пойду. Если что, звони.

— Спасибо, — с трудом произнесла Рита. Села в кресло посреди гостиной.

Хлопнула дверь — это ушел Иван.

— Сережа, Виталик, не надо меня сопровождать. Без этого… Мой дом родной как‑никак.

— Максим Павлович!

— Не надо, я сказал. Ждите в машине.

Обычно Максим не роптал, позволял охранникам делать свое дело. Но в дом своего детства он с охраной не ходил. Пусть мамы сейчас там не было, но даже заочно Максим не хотел ее оскорблять. Между матерью и старшим сыном существовала особая, нежная и трепетная любовь…

Позвонил и одновременно, торопясь, открыл дверь своим ключом. «Только бы не плохие новости!»

— Иван, это я. Ты здесь?

Максим распахнул дверь в гостиную и вздрогнул. Там, в кресле, поджав ноги, сидела… Рита. «А где Иван? Он хотел поговорить со мной насчет мамы…» — чуть не вырвалось у Максима. Но он сразу же сообразил, что все подстроено. Придумано. Спланировано.

— Здрасти‑здрасти… — задыхаясь, весело произнес Столяров. — Вот дурак, попался. Ванька все устроил?

— Да, — сказала Рита. — Я его попросила.

Она изменилась. И не изменилась одновременно. Ее голос — тот самый и новый.

— Что тебе от меня надо?

— Ничего. Просто хотела увидеть тебя.

Несколько мгновений Максим колебался — уйти, остаться… Остался. Откинул полы черного пальто, сел перед Ритой на стул — лицом к лицу.

Глаза. У нее все те же глаза — огромные, голубые, прозрачные… Пальцами она теребила ниточку жемчуга на шее, словно та ее душила.

— Рита, ты уже взрослая девочка, — строго произнес Максим. — Это смешно и глупо даже… Пора меня забыть.

Она протянула руку, осторожно коснулась его щеки.

— В конце концов, я недостоин такой любви. — Он отвел ее руку. — И такой ненависти…

— Я ничего не могу с собой поделать.

— А зачем написала о нас? Зачем?

— Ты читал? — Она широко открыла глаза.

— Читал. Ты мне можешь очень подгадить этим своим романом, — усмехнулся Максим. — Ох, Рита! Рита‑Рита‑Маргарита…

Он притянул ее за руку к себе на колени, обнял. «Если нас в этот момент снимают, то неплохой компромат…» Но он знал, что не снимают, поскольку знал Риту. Написать роман, а потом позволить сделать фривольные снимочки с тем, кого любит больше жизни… Несовместимо.

— Брось ее. Она плохая, — плачущим голосом произнесла Рита. — Брось ее!

Она говорила о Варе. О ком же еще!

— Ты либо так и не вышла из детства, либо впала в него, — засмеялся Максим. — «Брось ее!» — передразнил он. — Я с ней всю жизнь прожил. Больше двадцати лет. У нас трое детей. И я люблю ее, Рита.

— Неправда, — зло сказала она. — Любишь… Эту каменную бабу из скифских степей?.. Просто тебе с ней удобно.

— Удобно, да. — Он поцеловал ее в шею. Потом еще раз. Маленькая, легкая. Говорит о том, о чем говорить нельзя. Упрямая и капризная. Жадная. Полная страстей. Вся — как натянутая стрела. Огонь! Она все та же, его Рита… — А с тобой — нет. Ты бы мне жизни не дала. Ты бы мне ничего делать не дала, я бы все время с тобой как пришпиленный… А она дает мне свободу, понимаешь?

— Ты просто на длинном поводке, наивный.

— Рита, перестань, ты ее не знаешь…

Они поцеловались несколько раз — быстро, судорожно.

— Все. Сейчас я уйду, слышишь? — наконец строгим, непреклонным голосом произнес Максим. — И ты обещай мне, что больше не станешь искать со мной встреч. Обещай.

Она молчала. Губы сжаты, из‑под дрожащих ресниц льются слезы. Она правда любила и ненавидела его. Это не могло не трогать.

— Обещай, Риточка. Ты же не хочешь испортить дело всей моей жизни? Ты же не хочешь, чтобы я проклинал тебя потом? Нет ведь?

Подбородок у Риты задрожал.

— Хо… хорошо, — шепотом ответила она. — Я обещаю.

— Никогда‑никогда.

— Ник… никогда‑никогда!

— Ну и славно. — Максим поднял ее, посадил обратно в кресло. — Ну и славно.

Он запахнул пальто и вышел из квартиры.

«Все, как в тех снах… — подумал Максим. — Но эти страсти не для меня уже».

Он вышел из подъезда. Февральский, промозглый ветер остудил щеки, заставил сердце биться ровнее.

Марго не помнила, как оделась, захлопнула дверь, как спустилась по лестнице на улицу.

Двор был уже пуст. Она побежала, не различая дороги. «Никогда‑никогда, никогда‑никогда…»

— Ну что, что еще сделать? Удавиться, отравиться, утопиться? — с бессильной яростью зашептала она. — Как мне выкинуть его из головы, как не думать о нем?

— Рита!

Она буквально уткнулась в Ивана.

— Что?

— Вы… поговорили?

— Да. Все. Спасибо, — пробормотала она.

— Быстро же… Я и уйти далеко не успел. Ты плачешь? Ох, нет!

Иван обнял ее.

— Я дура, — пожаловалась Рита. — И мне делать больше нечего.

— Все так живут, не ты одна, — философски, утешительно заметил Иван. — У всех какая‑то хрень в голове занозой сидит, не дает жить. Нет таких людей, которые не мучились бы чем‑то…

Рита вздрогнула, взяла себя в руки.

— Я зря сюда приехала. Все было зря! — с ненавистью произнесла она.

— Ты хочешь уехать? — без всякого выражения спросил он.

— Да. А что мне тут еще делать… — сказала Рита. И внезапно вспомнила: а Иван ведь — тоже. «Только его заноза в голове — я!» И она произнесла раздраженным, потерянным каким‑то голосом: — Ванечка, я тебя очень понимаю. Пойдем куда‑нибудь?

— Пойдем. Куда?

— К тебе нельзя, мама твоя скоро придет. Ко мне тоже… Ну вот, что за жизнь! Своего угла до сих пор ни у кого нет! Пошли в гостиницу, что ли.

— А, ты в этом смысле… — У него вдруг губы побелели.

Он не мог отказать. Она просит, а он в позу становится — ой, нет, не буду, готов только по взаимной любви, а если без любви, то этим ты унижаешь себя, Риточка. Скорее он унизит ее, если оттолкнет сейчас.

И потом, чего самому себе врать — всегда хотел этого. Чтобы с ней…

Но, с другой стороны, она предложила это от отчаяния. В порыве благородства, что ли. Сама сказала: «Ванечка, я тебя понимаю». Значит, потом не простит ему своей жертвы. Потому что люди скверно себя чувствуют после того, как в жертву себя принесут (если только не ради родного ребенка, там другое дело).