Дебри - Роберт Уоррен

— Вынести, — сказал Моис. Он сидел на корточках и улыбался. — Вынести, — повторил он. — На свете много такого, что тебе лучше бы научиться выносить, — он поглядел на Адама и широко улыбнулся.

Потом стал смотреть на корыто. Симс Пердью тыкал черную голову в корыто, Моис хмыкнул.

— Лучше сиди и не рыпайся, — сказал он. — Только попробуй, дурак ты чертов, снова тебя схвачу. Угу, — он хихикнул, — а то убьют тебя, кто меня тогда буквам выучит?

Он снова усмехнулся.

Вскоре начался дождь. Адам увидел, как первые капли упали в огонь, капли падали с темного неба и вспыхивали на свету, прежде чем исчезнуть в пламени. Солдаты потянулись под крыши. Но не Симс Пердью. Он выписывал круги и кренделя, улюлюкал и пьянел прямо на глазах.

Внезапно Симс Пердью уселся на землю. Он сидел посреди улицы, дождь лупил его по волосам, а он пел, и пение его больше походило на мычание:

Увито лаврами чело

Я пал за Линкольна в бою.

Мне ангел протянул крыло...

Но что же маму ждет мою?

Адам ждал, наблюдая. Дождь пошел сильнее. К певцу, который рыдал в три ручья от переполнявших его чувств, подошли четверо, подняли — по одному крепкому парню на каждую четверть Симса Пердью — и понесли его прочь, поющего и плачущего в голос.

Моис встал.

— Промок я, — сказал он. — Пойду.

Адам промолчал.

— Ты идешь? — спросил Моис.

— Нет, пока нет, — сказал Адам.

— Дурак чертов, — сказал Моис и ушел в дождь.

Адам ещё немного посидел. Он смотрел на пустую улицу, на капли, вспыхивающие над костром. Потом огонь начал гаснуть. Адам почувствовал, как за воротник потекли струйки, как пальто на плечах пропиталось влагой.

Весна была в разгаре.

Затягивая шнуровку на входе маркитантской палатки, Адам увидел людей, сидевших перед своими лачугами на ящиках или бревнах, а то и на корточках, они демонстрировали чудеса устойчивости и долготерпения. Было ещё достаточно светло, чтобы играть в карты. Или в "ножички". А то и в стеклянные шарики. Перед одной хижиной мужчины бросали шарики, ползая на карачках, как мальчишки. Адам тронулся по улице, неся коробку с выручкой и вдыхая душистый воздух.

Войдя в дом, он увидел, что Джед Хоксворт сгорбился над столом. При свете свечей лицо у него казалось вытянутым и бледным, со зловещими пятнами теней. На столе перед ним лежала раскрытая газета. Ничего не говоря, он уставился на Адама. Адам поставил на стол коробку.

— Вот, сэр, — сказал он и приготовился ждать.

Джед на коробку и не взглянул. Резко подвинул Адаму газету, не отрывая глаз от его лица.

— Прочти, — сказал он, тыча пальцем в страницу. Адам прочел заголовок.

СМЕРТЬ КРУПНОГО ФИНАНСИСТА

Он понял сразу, ещё не читая. Понял, что Аарон Блауштайн умер. Внезапно он почувствовал себя совершенно потерянным. Он заставил себя читать дальше, но подробности и без того казались ему давно известными.

Аарон Блауштайн умер от инфаркта. Нездоровилось ему давно, с тех пор, как в битве при Ченслорсвилле погиб его сын, единственный ребенок, и вслед за этим покончила с собой жена. Да, даже это казалось Адаму давно известным, но теперь, увидев это напечатанным на серой бумаге, он ощутил вину. Как будто он сам дал ей в руки веревку, нож или бутылку. Нет, безжалостно думал он, не в этом моя вина, а в том, что с самого начала я слепо отвергал эту догадку. Погруженный в собственные мечты, он отказывался признать догадку.

Он заставил себя читать дальше. Бедный коробейник нажил огромное состояние. Размер его пока не определен, но оно огромно. На то, чтобы вычислить точную цифру, потребуется время. Завещание существовало, но оно устарело, ибо писалось до смерти жены и сына. Никаких ближайших родственников пока не выявлено, по крайней мере, в Америке. Мистер Блауштайн владел крупными акциями железных дорог, таких, например, как...

— Знаешь, зачем я тебе это показываю? — голос Джеда Хоксворта прервался.

Адам посмотрел на него.

— А затем, чтобы ты перестал заниматься пустяками, — сказал Джед. Этот старый еврей дал мне кредит, очень большой кредит. Неизвестно, как они теперь поступят. Скажут — давай срочно выплачивай. Хрен тебе, а не кредит. — Он поднялся и стукнул по столу кулаком, отчего пламя свечей заплясало. Так что берись за ум и вкалывай, понял? Если я прогорю, знаешь, что тогда будет? Да, с вами — знаешь что? Вот и подумай. Ты и этот ниггер.

Джед Хоксворт сел. Он уставился на коробку, не узнавая её. Посидел так, потом негромко сказал:

— Пожалуйста, уйди. Я хочу, чтобы ты ушел.

Адам вышел в ночь. Он бесцельно побрел прочь, к кромке леса. Отойдя немного к западу, сел на поваленное дерево. Его охватила слабость. Он спросил себя: Неужели я всегда думал, что когда придет время, я смогу вернуться? Смогу вернуться и быть его сыном?

Мысли остановились. Как будто им понадобилось сломать невидимую преграду, чтобы пойти дальше.

Они пошли дальше: Смогу вернуться и быть богатым?

Да, подумал он, какая-то часть его цеплялась за возможность когда-нибудь вернуться и стать богатым. Он сидел под высокими деревьями с поникшей головой. Он ждал, пока ему станет лучше. Пока он примирится с этой мыслью.

Но лучше не стало. Стало хуже. Вдруг вспомнилось, что он чувствовал после побега с "Эльмиры", когда никто его не преследовал, никто даже не крикнул вслед. Снова он почувствовал себя полностью обесцененным, печально призрачным. Да, понял он, только существование Аарона Блауштайна помогло ему почувствовать себя настоящим, узнать, кто он.

Теперь он остался один.

Он поднял лицо. Небо было исколото миллионами звезд прекрасной ночи. Он глядел вверх и удивлялся: как можно быть одиноким и в то же время не одиноким? Как можно ничего не стоить и все же чего-то стоить?

Он подумал: Я должен это понять. Если собираюсь жить.

Он обдумывал эти слова, когда послышался шум. Он испуганно оглянулся, во тьме проявилась фигура. Она приблизилась и склонилась над ним.

— Как насчет овечки, парень? — прошептал голос. — Не желаешь овечку?

— Нет, — сказал Адам. — Прошу вас, нет.

— А то, гляжу, ты тут совсем один сидишь, — сказала она и присела на бревно, не слишком близко к нему.

Помолчав, она сказала:

— Полтинник. Всего-то полдоллара.

Он не ответил.

Она сказала:

— Не каждой девушке достается то, чем Молли владеет по милости Отца Всемогущего. Я готова оказать тебе честь. Так что уверяю, молодой человек...

— Я хочу посидеть здесь, — сказал Адам.

— Ну, посиди, отдохни, — сказала она.

И больше не проронила ни звука. Стало так тихо, что он даже забыл, что она здесь. Потом услышал её дыхание. Незаметно скосил на неё глаза. По тому, как мерцало во тьме её белое лицо, было ясно, что она смотрит вверх.

Чуть погодя он сказал:

— Молли.

— Да?

— Откуда ты родом?

Немного помолчав, она ответила:

— Клойн.

— Где это?

— В Ирландии, — сказала она. — Я ирландка.

— Красиво там? — спросил он.

Секунду было так тихо, что ему показалось, она не расслышала вопроса.

Потом она вскочила. Она наклонилась к нему под темными деревьями.

— Сукин ты сын! — сказала она дрожащим от гнева голосом. — Ты тупой, паршивый сукин сын. А ведь я чуть было не дала тебе это. За так, дурак. Клянусь — клянусь святыми ранами Господа нашего.

Она ударила его. Он удивился, насколько слабым оказался удар, пришедшийся в бровь, и второй, задевший плечо. Она снова ударила, но он почему-то не мог пошевелиться.

— ... а теперь... теперь и за миллион долларов не проси, — говорила она, — за миллион долларов не дам тебе этого, дурак.

Она отступила на шаг.

— Не дам, — голос её прервался, — святыми ранами Отца Нашего клянусь!

Она повернулась и побежала в чащу, спотыкаясь и продираясь сквозь темнеющие кусты, как старая корова, которую спугнули с места ночлега.

Глава 10

Однажды вечером, перед закатом, Адам вышел к полям, простирающимся на север. По крайней мере, когда-то там были поля. Теперь сетка ограждения была снесена, а столбы и заборы сгорели в печках обитателей лагеря, либо были выломаны, чтобы вытащить увязшее в глине орудийное колесо, или использованы в качестве стропил для хижин. Но кусты и заросли сорняков выдавали старую разметку, и симметричные волны грунта, которые некогда легли за плугом, а ныне почти сровнялись с землей, выдавали давнее расположение борозд. Но когда это было? Адам задал себе этот вопрос. Всего-то три года назад, посчитал он. А похоже, что все пятьдесят, думал он, глядя через поля на обуглившиеся развалины дома, из которых торчали две высокие кирпичные трубы.

Он подошел ближе. Когда-то сюда вела обрамленная деревьями аллея, слишком узкая, чтобы назвать её улицей. Теперь по бокам торчали пни, а сама дорога заросла травой. Три-четыре дерева рядом с руинами остались не срубленными. Но они обгорели. И листьев не дали.