Старые моряки, или Чистая правда о сомнительных приключениях капитана дальнего плавания Васко Москозо де Араган - Жоржи Амаду

И вот старый моряк с гордо поднятой головой и развевающейся на ветру шевелюрой стоит на вершине скалы.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Где растерявшийся рассказчик, готовый на компромиссы, сдается на милость судьбы

Только подумайте, сеньоры: отважный историк, решившийся выловить правду в таком мутном источнике, нападает вдруг на две совершенно противоположные версии, причем как одна, так и другая кажутся вполне заслуживающими доверия. Как же быть? Одна из версий принадлежит самому капитану, человеку неоспоримых достоинств, вторая — Шико Пашеко, но в ней столько убедительных подробностей… Какую же предпочесть и предложить благосклонному читателю?

Колодец завален рулевыми колесами и развратными женщинами, и я не знаю, как добраться до дна, чтобы вытянуть оттуда сияющую наготой правду и прославить имя одного из противников, а другого выставить на всеобщее поругание. Но кого же прославить, кого разоблачить? Если быть искренним, следует признаться, что на данной стадии развития событий я пребываю в полном смятении и растерянности.

Я посоветовался с сеньором Алберто Сикейрой, нашим выдающимся, хоть и спорным светилом юридической науки. Он столько лет прослужил судьей в провинции и в столице штата, что, казалось, должен был научиться различать свет правды в любом запутанном деле. Однако почтенный сеньор уклонился от ответа, сказав, что не в состоянии вынести приговор и даже составить себе какое-либо мнение без углубленного анализа всех документов. Как будто его попросили быть судьей на знаменитом процессе Шико Пашеко, а не сказать свое мнение об историческом исследовании, претендующем на премию государственного архива!

Такое отношение к моей работе меня оскорбило, и я высказал судье свое недовольство. На это самоуверенный юрист сухо отвечал, что у меня будто бы нет самого элементарного представления о том, что такое вообще историческое исследование: в работе не указаны точные даты, и поэтому нет никакой возможности разобраться толком, в какое время происходят описываемые события, какой срок протекает между одним и другим происшествием, когда именно родились и умерли главные действующие лица. «Где это видано — историческое произведение без хронологии? Что такое история, если не последовательный перечень дат, к которым приурочены определенные события и подвиги?»

Я молча проглотил замечание, ибо не придаю значения таким пустякам. Кстати, пользуясь случаем, можно тут же разъяснить кое-что насчет дат. Сведений о том, когда родились и когда умерли персонажи моей истории, у меня нет. Даже неизвестна дата смерти старого Москозо, мало того — самого губернатора. Капитан же умер в Перипери в 1950 году в возрасте восьмидесяти двух лет, и таким образом мы можем подсчитать, что он родился в 1868 году, а когда он сдружился с упомянутыми выше влиятельными лицами, ему было тридцать с лишним. Факты, рассказанные Шико Пашеко, подлинные или вымышленные, имели место, как известно, в начале века, в период правления Жозе Мареелино, которое началось в 1904 году, а переезд капитана в Перипери датируется 1929 годом. Какие еще даты надо уточнять? Откровенно говоря, не знаю.

Я никогда не мог запомнить ни одной даты из учебника истории и ни одного названия рек и вулканов из учебника географии.

Впрочем, почтеннейший судья отнюдь не беспристрастен, его критика рождена недоброжелательством, которое он испытывает ко мне в последнее время. Уже несколько дней он не проявляет ко мне прежней симпатии, не приглашает сопровождать его по вечерам к Дондоке, и чем больше я льщу ему и превозношу его таланты и добродетели, тем холоднее он держится и глядит на меня укоризненно. Не могу понять причины такой резкой перемены, тут, должно быть, какая-то интрига: ведь сплетников в Перипери хватает, и многие из этих негодяев завидуют моей близости с известным юристом, работы которого публикуются в журналах.

Я даже заподозрил самое худшее — не догадывается ли почтенный судья о моих отношениях с Дондокой, Это было бы просто катастрофой. Я поговорил с нашей нежной красоткой и встревожился еще больше, потому что, оказывается, она тоже заметила, что судья как-то изменился, без конца расспрашивает ее и то и дело заставляет клясться в верности.

Только этого еще не хватало, у меня и так довольно забот! Ведь я поставил перед собой труднейшую задачу восстановить всю правду относительно приключений капитана. Вот здесь передо мною лежит целая куча бумаг, результат моих исследований. И что же получается? Я беру одну тетрадь и попадаю в открытое море, судно плывет в Океанию вдоль азиатских берегов, и Дороти, печальная жена грубого миллионера, влюбившись в капитана, покидает мужа и умирает от страсти и лихорадки в объятиях любимого в грязном порту Макассар. Я беру другую тетрадь, и Дороти оказывается продажной женщиной из пансиона «Монте-Карло» (пансион, как я выяснил, действительно существовал, он помещался в том здании, где теперь находится редакция газеты «Диарио да Баия»), она переходит от одного к другому, отдается тому, кто платит, и кончает сожительством с провинциальным полковником. Швед Иоганн, судя по одной тетради, — старший офицер на судне, по другой — коммерсант, Менендес по одной — судовладелец, по другой — компаньон торговой фирмы… Впрочем, характер у него отвратительный в обеих версиях. Дьявольская неразбериха!

Говорят, будто со временем правда всегда обнаруживается, но я не верю этому. Чем больше проходит времени, тем труднее проверить факты, найти конкретные доказательства, выяснить подробности. Если даже в те времена жители Перипери не могли разобрать, кто говорит правду, а кто лжет, то, представьте, как это трудно сейчас, через тридцать два года, в январе 1961 года. Я пришел к заключению, что только вмешательство судьбы, одна из случайностей, которым мы еще не нашли объяснения, может действительно привести к выяснению истины. Иначе сомнение остается навеки: была ли, например, Мария Антуанетта легкомысленной и продажной, как утверждают приверженцы Французской революции, или цветком целомудрия и добродетели, как ее рисуют сторонники роялистов? Кто может выяснить правду, когда прошло столько лет?

Если бы судьба не вмешалась в нужный момент, не знаю, что было бы в Перипери в начале зимы 1929 года. Все население предместья, взволнованное историей Шико Пашеко, разделилось на два лагеря. Сторонники капитана потрясали дипломом и орденом Христа, противники поносили Васко и повторяли повсюду рассказ бывшего инспектора. Образовались две группы, две партии, две секты, полные ненависти одна к другой. Между ними то и дело возникали перебранки, немногие, сохранившие ясную голову (например, старый Проныра), каждую минуту опасались драки. Отставные чиновники и торговцы, старики, больные ревматизмом, еле живые, осыпали друг друга угрозами и оскорблениями, а в один прекрасный день Зекинья Курвело бросился на Шико Пашеко, крича во весь голос о своем намерении вырвать его поганый язык. Как сказал начальник станции, «в старикашек вселился бес».

За расколом последовал раздел территории — на станции сторонники капитана занимали скамейки, обращенные к морю, сторонники Шико Пашеко те, что обращены к улице, первые собирались теперь на набережной, вторые на площади. Узнав обо всем этом, отец Жусто схватился за голову: как он будет избирать в будущем году старейшину праздника святого Жоана?

Среди общего смятения только один человек оставался спокойным и безмятежным и по-прежнему добродушно улыбался; он все так же лазил на скалы и наблюдал в подзорную трубу за прибытием кораблей, готовил по вечерам горячий грог, выигрывал в покер и рассказывал чудесные истории. Этот человек был капитан Васко Москозо де Араган.

Когда до него дошли первые слухи о суматохе, поднятой в Перипери Шико Пашеко, он снисходительно сказал друзьям:

— Это он просто со зла…

Пожал плечами и решил не обращать внимания.

Однако это оказалось невозможно — некоторые из прежних слушателей поворачивались теперь к нему спиной, а многие смеялись над его рассказами. Даже сторонники капитана требовали от него каких-то действий, которые решительно доказали бы, что в рассказе бывшего инспектора все ложь — от начала до конца.

Зекинья Курвело, после того как он чуть не подрался с Шико Пашеко, открыл капитану свое сердце:

— Простите меня, капитан, но надо что-то делать, надо заставить клеветников умолкнуть.

— Вы правы. Я хотел было не обращать внимания на все эти мерзости. Но раз нашлись люди, которые им верят, мне остается лишь один выход…

Как он был хорош в эту минуту! Рука опирается на подоконник, взгляд устремлен на море, волосы развевает легкий бриз.

— Дорогой друг, вас и Руя Пессоа я прошу быть моими секундантами и сообщить клеветнику о моем вызове. Как оскорбленный, я имею право на выбор оружия. Я требую, чтоб это был шестизарядный револьвер, с правом использовать всю обойму. Дистанция — двадцать шагов, место дуэли — обрыв. Убитый упадет в море.