Оборотень - Сергей Михайлов

— В смерти Потапова есть и доля моей вины, — нахмурился Щеглов, думая о чем-то своем. — Ни в чем не повинный человек убит буквально на моих глазах, а я не только не смог предотвратить убийство — я даже помыслить не смел о чем-либо подобном.

— Вы не правы, Семен Кондратьевич, — возразил я. — Вашей вины здесь нет. Потапов убит, и только убийца в ответе за его смерть.

— Курить охота, — вздохнул Щеглов. — Пойду на лестницу, покурю, а ты меня здесь подожди. В восемь выход в эфир, попытаюсь еще раз связаться со своими. Боюсь, в прошлый раз передача не состоялась. Наверное, с рацией что-то.

Он ушел, а я вдруг подумал, что, если Щеглову не удастся вызвать опергруппу, нам с ним вдвоем (на больного Мячикова теперь надежды не было) придется противостоять во много раз превосходящим силам бандитской шайки. Силы были настолько неравны, что бандиты, по-видимому, не воспринимали нас всерьез, — потому-то они и не трогали Щеглова, предоставляя ему возможность копаться в их грязном белье. Пусть, мол, суетится, все равно вреда от него не больше, чем от мухи: жужжит, у самого носа вьется, чуть ли не в рот лезет, а ужалить не может.

Из-под двери вылетел сложенный в несколько раз листок бумаги. Я удивленно вскинул брови, вышел в коридор, но никого не увидел: коридор был пуст, и лишь в холле маячила фигура Фомы, да с лестницы тянуло табачным дымком. Я вернулся в номер, аккуратно прикрыл дверь и развернул загадочный листок. Это была записка с весьма странным содержанием: «М. Чудакову. Ждите меня с 22.00 до 23.00 на лестничной площадке третьего этажа. У меня есть для вас очень важные сведения. Боюсь, за мной следят. Если не приду, не ищите меня. Д-р Сотников».

Не успел еще смысл послания дойти до моего сознания, как дверь отворилась, и в номер вошел Щеглов.

— Письмо? — спросил он, сразу же заметив в моих руках записку. — От кого же?

Я молча протянул ему листок. Он бегло пробежал его глазами, нахмурил брови, потер подбородок и произнес:

— Странно, я почему-то думал, что доктор еще не очухался. Кто передал?

Я рассказал ему, каким образом записка попала ко мне, и в свою очередь спросил, не заметил ли он кого-нибудь в коридоре, когда курил. Щеглов покачал головой и ответил, что кроме лохматого молодого человека ни в холле, ни на лестнице, ни в коридоре не было ни души.

— Фома, — сказал я.

— Вот именно, Фома. Но Фома болтался в холле все то время, пока я курил, и никуда не отлучался. Записку передал не Фома, это факт.

Я вынужден был согласиться. А Щеглов снова принялся мерить комнату широкими, уверенными шагами.

— Что ж, тем лучше, это для нас большая удача. — Он посмотрел мне в глаза, и от его взгляда мне стало тепло на душе. — Я не вправе настаивать, Максим, но было бы просто великолепно, если бы ты переговорил с доктором.

— О чем речь! — воскликнул я, воодушевляясь от чувства своей полезности такому человеку, как капитан Щеглов. — Разумеется, я пойду на встречу с ним.

— Смотри в оба, Максим, — предостерегающе произнес Щеглов и положил руку на мое плечо. — Это может быть ловушка. Я буду начеку, если что — зови на помощь, не стесняйся… Только бы он пришел!..

Где-то пропикало восемь. Щеглов достал рацию и начал колдовать над ней. Спустя минут десять он с ожесточением отбросил ее и мрачно произнес:

— Чертова техника!

— Что случилось? — с тревогой спросил я.

— Случилось? Хм… Случилось то, что нас с тобой только двое против целой банды головорезов. Рация безнадежно испорчена.

— Испорчена? — Я боялся поверить в самое худшее.

— Вот именно. Боюсь, что без вмешательства злой воли здесь не обошлось. Наверняка это дело рук Артиста. Помнишь, о чем говорили алтайцы в душевой? — Я кивнул. — Вот они меня и обезвредили. Проклятие!..

Удар был нанесен в самое сердце. Нас обезвредили в буквальном смысле этого слова, положили на обе лопатки, перекрыли кислород — и тем самым обезопасили себя. Недаром твердит народная мудрость, что один в поле не воин. И хотя к Щеглову это относится в меньшей степени, чем к кому бы то ни было другому, — его гений стоит десятка самых светлых голов, — все же в открытой схватке с двумя дюжинами головорезов он вряд ли выстоит. На меня же — и это я вынужден признать — надежды было мало.

— Я должен пробраться к своим, — сказал он решительно, и я понял, что возражать ему бессмысленно. Глаза его сверкнули металлом, он приблизился ко мне вплотную и вцепился в мою руку. — Иного выхода нет. Но пойду я не сегодня, а завтра утром. Боюсь, ночью здесь будет слишком жарко.

Время тянулось бесконечно медленно. Мы молча ждали десяти, то и дело поглядывая на часы, а за стеной маялся Мячиков, изнывая от зубной боли и не находя себе места. Сквозь тонкую перегородку отчетливо были слышны его торопливые шаги и невнятное бормотание, порой переходящее в стоны или даже брань. Да, не повезло нашему добряку Мячикову, сдал в самый ответственный момент, когда его участие в ожидаемых событиях было бы как нельзя более кстати. Что ж, зубы болят тогда, когда им заблагорассудится…

10.

Без трех десять я был в холле. Холл был пуст, если не считать Фомы, который неподвижно стоял у окна и смотрел сквозь пыльное стекло в ночной мрак. Пальцы его методично выбивали дробь по подоконнику, а сам он издавал какие-то звуки, напоминающие то ли мычание, то ли мурлыканье. Я не стал отрывать его от этого важного занятия и сунулся было на лестницу, но лестничная площадка оказалась занятой: две женщины из числа «отдыхающих» собирали тряпками воду с кафельного пола и выжимали ее в ведра. Эта процедура теперь выполнялась систематически, в течение всего дня женщины сменяли друг друга, работая парами, и, хотя устранить причину течи они были не в силах, лестница у них всегда блестела и сверкала чистотой. Подозрительно покосившись в мою сторону и убедившись, что опасности для их жизни я не представляю, они тут же забыли обо мне и продолжили прерванный разговор:

— Ваш тоже в столовую не пошел?

— Какое там! Он и так-то ходил со скрипом, а теперь его туда и силком не затянешь. Боится.

— Еще бы не бояться! Такая страсть приключилась. Жить-то всем охота.

— По-моему, на ужин вообще никто не пошел.

— Ужин! Да какой может быть ужин, когда все повара разбежались. Готовить-то некому.

— Да неужто разбежались?

— Точно говорю. Сама видала, как они куда-то вниз помчались. Говорят, у них там притон.

— Ой, да что ж это теперь будет?

— А то и будет, что перережут нас всех ночью, как собак, и следов потом никто не найдет.

— Да что же это такое делается!

— А вы как думали? У них это запросто. Народ сейчас злой пошел, ни на что не смотрит, чуть что — в морду норовит, да еще тебя же и обхамит. Нет, я не удивлюсь, если нас всех… ну, словом, готовьтесь к худшему.