Столкновение миров - Стивен Кинг

Если бы его мама не пришла почти сразу же проверить его…

Холодный пот покрыл все его тело.

Так ли это было? Это могло быть так. Сердце подсказывало ему, что так должно было быть. Все совпадало слишком хорошо, слишком полно.

В возрасте шести недель сын Лауры Де Луиззиан, Королевы Территорий, умер в колыбели.

В возрасте шести недель сын Фила и Лили Сойер чуть не умер в колыбели… и там был Морган Слоут.

Мама всегда заканчивала рассказ шуткой, как Фил Сойер едва не разбил их крайслер, мчась в госпиталь, когда Джеки, наконец, начал дышать.

Очень смешно, конечно. Да.

— Теперь пойдем, — сказал Капитан.

— Хорошо, — согласился Джек. Он чувствовал себя слабым и потрясенным. — Ладно, но…

— Шшш!

Капитан резко оглянулся на звук приближающихся голосов. Стена справа от них была не деревянной, а из толстой парусины. Она на несколько дюймов не доходила до пола, и Джек увидел сквозь щель ноги, обутые в сапоги. Пять пар. Солдатские сапоги. Из-за стены донесся голос:

— Не знал, что у него есть сын.

— Ну, — отозвался другой, — про незаконнорожденных ублюдков ты должен знать, Симон.

Раздался грубый, пустой хохот. Такого типа смех Джек слышал от некоторых старших школьников, которые собирались за сараем и называли младших мальчиков какими-то пугающими именами: «педи-мальчишками» или «хумка-джумка», и еще как-то. Все эти «термины» сопровождались таким вот грубым смехом, как этот.

— Ладно! Заткнитесь! — раздался третий голос.

— Если он услышит, то вы будете маршировать вдоль Внешней Границы еще до того, как тридцать раз сядет солнце!

Бормотание. Взрыв смеха.

Еще какие-то слова, и опять смех.

Джек посмотрел на Капитана, который глядел на короткую парусиновую стену, растянув губы в жесткой ухмылке. Понятно, о ком они говорили. А если они говорили, то кто-то мог слушать… Кто-то плохой. Кто-то, кто может поинтересоваться, кто на самом деле этот внезапно возникший незаконный сын. Даже ребенку это понятно.

— Ты слышал? — спросил Капитан. — Нужно двигаться.

Он оглянулся и посмотрел так, будто хотел привлечь внимание Джека, но не мог этого сделать.

— Ты должен, тебе велено… да, идти на запад, так?

«Он изменился, — подумал Джек. — Дважды изменился». Первый раз, когда Джек показал ему зуб акулы, который был медиатором для гитары в том мире, где по дорогам вместо телег ездят грузовики. И опять изменился, когда Джек подтвердил, что собирается на запад. Он хотел помочь… в чем?

— Я не могу сказать… Я не могу говорить тебе, что делать.

Что-то вроде религиозного благоговения… религиозного ужаса?

«Он хочет уйти отсюда, потому, что боится, что нас поймают, — подумал Джек. — Но не только. Он боится меня. Боится…»

— Пойдем, — сказал Капитан. — Пойдем во имя Джейсона.

— Во имя кого? — непонимающе спросил Джек, но Капитан уже тянул его прочь. Он тянул Джека влево по коридору, который слева был огорожен деревом, а справа — парусиной.

— Мы шли сюда другой дорогой, — прошептал Джек.

— Я не хочу проходить мимо тех ребят, которых мы видели, когда заходили, — прошептал в ответ Капитан. — Это слуги Моргана. Ты видел высокого? Такого тощего, что его почти видно насквозь?

— Да.

Джек помнил тонкую усмешку и неулыбающиеся глаза. Окружающие смотрели весело. А этот смотрел строго. Он казался сумасшедшим. И еще: он казался каким-то знакомым.

— Осмонд, — сказал Капитан, поворачивая вправо.

Запах жареного мяса стал сильнее, им был наполнен воздух.

Джек никогда в жизни так не хотел попробовать этого мяса. Он был испуган, все душевные силы напряглись, может быть, он балансировал на краю безумия… но рот его наполнился слюной.

— Осмонд — правая рука Моргана, — добавил Капитан. — Он слишком много видит, и мне не хотелось бы, чтобы он видел тебя второй раз, малыш.

— Что вы хотите сказать?

— Тс-с-с!

Он еще крепче сжал руку Джека. Они приближались к занавеске на двери. Джеку она показалась театральным занавесом, только была сплетена из таких грубых и толстых ниток, что казалась рыбачьей сетью, да кольца, на которых она висела, были не хромированными, а костяными.

— Теперь плачь, — горячо выдохнул Капитан в ухо Джека.

Он откинул занавес и втолкнул Джека в огромную кухню, полную сильных ароматов (а над всем преобладал запах мяса). Было жарко. Джек глянул на жаровни, на огромный камин, на лица женщин под белыми платками, которые напоминали сестер милосердия в больнице. Некоторые склонились над огромными печами, их лица раскраснелись и вспотели. Другие стояли у стойки, которая проходила вдоль всей комнаты, нарезая, шинкуя и готовя продукты. Третьи несли корзины с продуктами. Все они уставились на Джека и Капитана, которые шли через кухню.

— Никогда больше! — орал Капитан на Джека, тряся его, как терьер пойманную крысу… и они продолжали идти через комнату, к двойной двери в дальнем углу. — Никогда больше, слышишь? В следующий раз, когда уклонишься от работы, я спущу тебе шкуру со спины, очищу, как картофелину!

И, переведя дыхание, прошипел:

— Они все запомнят и будут говорить, так что плачь, черт возьми!

И, подталкиваемый Капитаном со шрамом через кухню, Джек захотел представить ужасный образ матери, лежащей в гробу. Он увидел, как она лежала в гробу в свадебном платье, вся совершенно белая. Ее лицо все четче вырисовывалось в мозгу Джека, и он увидел, что на ней были серьги, которые он подарил ей на Рождество два года назад. Затем лицо изменилось. Подбородок округлился, нос стал прямым, и более патрицианским. Волосы стали чуть светлее и немного грубее. Теперь в гробу лежала Лаура Де Луиззиан. Сам гроб стал другим. Это был не обезличенный гроб из похоронной конторы, а нечто, вырубленное из цельного куска дерева. Гроб викингов, если у них были такие вещи. Проще было представить себе, как этот гроб сгорает на политом маслом костре, чем то, что его зарывают в несопротивляющуюся, мягкую землю. Это была Лаура Де Луиззиан, Королева Территорий, но в его воображении она была одета в мамино свадебное платье и серьги, которые Дядя Томми помогал ему выбрать в магазине на Беверли Хиллз. Внезапно из глаз Джека полились горячие и жгучие слезы, и не только по матери, а по обеим покинутым женщинам, умирающим в разных вселенных и связанных невидимой нитью, которая никогда не порвется, пока обе они не умрут.