Супервольф - Михаил Ишков

Вновь пауза, легкий дымок, затем продолжение.

— Об этом случае я никому не рассказывал, тебе первому и только затем, чтобы ты трезво взглянул на окружающую действительность. Этот разговор надолго развел нас с Адди. Я не мог понять, зачем стрелять в соратников по пивной, однако спустя годы мне стало ясно — это была проверка, попытка сыграть с судьбой в угадайку. Простенькая логика божественного предначертания заключается в том, что Божий дар не выбирает, в чьем теле поселиться, в еврейском, австрийском или славянском. Это есть первая заповедь, которой должен придерживаться разумный человек. Это, в первую очередь, касается тебя.

— И Адди, — подсказал я.

Вилли никогда не понимал и не принимал иронию. Он ответил с солдатской прямотой.

— Конечно. Вообрази, Вольфи, насколько проще Создателю было бы управлять миром, если бы он дарил способности исключительно достойным, безукоризненным в нравственном отношении двуногим. С каким энтузиазмом мы все двинулись бы за ними в райские кущи! Какая сила смогла бы свернуть нас с истинного пути?! Кому в голову пришло бы убивать, прелюбодействовать, красть и сквернословить! Но промысел Божий неисповедим. Вообрази, полгода назад мне по долгу службы пришлось послушать Адди. Он выступал в берлинском цирке, на предвыборном митинге. Это, я скажу тебе, что-то…

Вилли вновь надолго замолчал, затем взбодрился, повернулся ко мне и принялся тыкать указательным пальцем в мою грудь.

— Человек, которого я знал тринадцать лет, псих, который стрелял в своих товарищей, полицейский осведомитель, с которым никакой здравомыслящий человек не стал бы связывать свое будущее, — сокрушил меня. Я забыл, где я, что со мной. Я, обладающий хотя и не законченным, но все-таки университетским образованием, жаждал слов, которые безграмотный ефрейтор с напором провидца бросал в зал. Он настолько уверовал в свое предназначение, что сумел увлечь за собой всех присутствующих.

На следующий день, я долго ломал голову, что же такого мудрого сказал Адди. Вот запомнившийся мне абзац: «Как национал-социалисты мы видим нашу программу в нашем флаге. Красное поле символизирует социальную идею движения, белое — идею националистическую. Свастика — борьба за победу арийского движения, и в то же время свастика символизирует творчество».[43] Обычная политическая чушь, риторический прием, не более того, но как объяснить жажду, которую я испытал на митинге.

Вилли усмехнулся и добавил.

— В его словах было что-то дьявольское…

— И такому человеку ты предлагаешь мне заложить душу? У тебя странные понятия о дружбе.

— Это не я предлагаю, это ты сам тянешься к необычному. Адольф знает больше, чем говорит. Он во многом прав, Вольфи. Будущая война — это война нервов, это война духа, война в потустороннем измерении.

— Ты сознаешь, что говоришь?

— Я — да.

— В любом случае моей ноги не будет в Германии, тем более в компании с Гитлером.

— Как знаешь, Вольфи, — саркастически вздохнул Вайскруфт.

Перед самым отъездом адъютант пана Юзефа Лепецкий попросил меня на пару слов.

— Пан маршал желает поговорить с вами.

Уже в кабинете, оставшись один на один, Пилсудский поздравил меня с добросовестным исполнением долга по отношению к родине. Такое вступление мне очень не понравилось.

И не зря.

— Родина, — пан Юзеф строго взглянул на меня, — требует от каждого из нас готовности жертвовать собой.

Сердце у меня упало. В голове началась несусветная кутерьма, которая настигала меня всякий раз, когда я, пытаясь избежать колотушек, убегал от отца. Здесь бежать было некуда. Пан Юзеф принялся рассуждать о том, что пустяковое поручение, исполнить которое он просит, не стоит разговора, что он привык доверять людям, готовым пожертвовать собой ради возрождения Польши. Наконец перешел к сути — маршал предложил мне доставить в Германию личное письмо, адресованное одной из крупных политических фигур.

Скажите, нужна ли способность заглядывать в будущее, чтобы угадать имя этой фигуры?

— Он прислал мне послание, — пан маршал хмыкнул. — Хорошенькое начало — «вождю польского народа от вождя немецкого народа». Несколько нескромно, но со вкусом! Честь подсказывает, мне нельзя оставлять это послание без ответа. Сами понимаете, пан Мессинг, по официальным каналам письмо не пошлешь, и с облеченными властью господами не отправишь. Вы очень подходите для этой миссии. Письмо надо передать из рук в руки.

Я чуть не испортил все дело, поддакнув маршалу в том смысле, что в случае огласки придавить меня как муху не составит труда ни первому, ни второму вождю. От сарказма удержался, ума хватило — за сарказм назначалась немедленная смерть.

Выразился следующим образом.

— Я готов послужить вашей чести. Но как же я исполню это деликатное поручение, если меня арестуют на границе?

Маршал, вздыбив брови, поинтересовался.

— А что, есть грешки, Мессинг?

Я неохотно кивнул.

— Наверное, по женской части? — лукаво подмигнул начальник государства, и в этот момент я догадался.

Пан Юзеф знал обо мне все, и этот глумливо-неуместный вопрос являлся всего лишь соблюдением правил игры, в которой мне, гадкому еврею из Гуры Кальварии, предлагали сыграть роль козла отпущения.

Ради возрождения Польши!

Разве могла такая дьявольская хитрость обойтись без Вилли Вайскруфта?..

Маршал успокоил.

— Вся мощь Польского государства защитит вас во вражеском стане, пан Мессинг. У вас будут надежные гарантии. Так что отправляйтесь на гастроли, пан Мессинг, и до видзення.

Глава 2

Но сначала, господа, история банкира Денадье, случившаяся со мной в Париже, где я никогда не бывал, как, впрочем, и в Индии, где, судя по моим воспоминаниям, индуктором мне служил сам Махатма Ганди, с которым я никогда не встречался. Мы с соавтором играли по-крупному и, как видите, выиграли — такой великий гражданин и редчайшей доброты человек, каким был Ганди, отметил незаурядный дар, каким наградила Мессинга мать-природа.

Итак, Париж, двадцать седьмой год, жизнь на полную катушку. До обвала двадцать девятого года еще несколько месяцев. Время коротких юбок, чарльстона, Коко Шанель — о, знаменитая Коко с которой я тоже никогда не встречался. Мне посчастливилось целовать ей руки. Первые песенки Азнавура и Мориса Шевалье, с которыми я впервые познакомился в Москве, в разгар оттепели. Невольно вспоминается кабачок, в котором я никогда не бывал. Там можно было послушать Эдит Пиаф.

Или Миррей Матье?

Точно сказать не могу, но веселились на все сто…

Дело было нашумевшее.

Банкир Денадье был очень богатый и невыносимо скупой человек. Уже в достаточно преклонном возрасте после смерти жены он женился вторично на совсем молоденькой женщине. Была у Денадье дочь, с которой отец скандалил всякий раз, когда ему приходилось оплачивать ее счета. По парижским понятиям настолько мизерные, что и говорить не о чем, а папаша в крик — ты меня разоришь! Обыкновенная история, как раз для телесериала. Кстати, я люблю телесериалы — создатели этих шедевров чем-то напоминают Вилли Вайскруфта. Стоит им вцепиться в какую-нибудь бредовую идею — например, в сверхмогущество, каким обладал Мессинг, — не отцепятся.

Что касается Денадье, смею заверить, господа, что жизнь стареющего воротилы приятной не назовешь. С семейными ссорами еще можно было бы смириться, если бы в них не начала вмешиваться потустороння сила.

Прислуга на вилле была приходящей, на ночь никто из чужих в доме не оставался, а между тем в комнате Денадье начали твориться довольно-таки странные вещи. Началось с того, что однажды вечером Денадье вдруг обнаружил, что портрет его первой жены качнулся сначала в одну, потом в другую сторону. В разговоре со мной банкир признался — «я вытаращил глаза!» По словам Денадье, покойная женушка завертела головой, затем схватилась руками за края рамы, и попыталась соскочить с полотна. Но это ей никак не удавалось, тогда она принялась раскачивать картину!

Денадье был суеверный человек, поэтому он не только вытаращил глаза, но спрятался за креслом. Там просидел с полчаса, потом начал звать на помощь, ибо не смог разогнуть спину. На его крики прибежали вернувшиеся к этому времени из театра жена и дочь…

С тех пор портрет начал вести себя просто неприлично. Прежняя женушка взяла в привычку подмигивать супругу, а то и колотить в стену. Денадье утверждал, что по характеру звуков можно сказать, что они рождаются внутри стены. Я не стал разубеждать его, тем более, что в рассказе старика проскользнула интересная деталь — вся эта чертовщина происходила именно тогда, когда ни жены, ни дочери не было дома. В их присутствии портрет вел себя вполне пристойно.