Страшная Мария - Николай Чебаевский

Фроська важничала, а у Марии яростью закипало сердце. И неизвестно, как бы излилась эта ярость. Скорей всего, Мария погубила бы себя, сцепившись с Фроськой и Степаном, объявив, что им не место среди борцов за Советскую власть. Но тут произошла, видимо, заранее подготовленная сцена.

На улице показалась ватага верховых, которые волокли за собой на веревке колчаковского солдата с землисто-серым от страха, плоским, как доска, лицом.

— А, беляка сцапали! — игриво воскликнула Фроська — Ну-ка, Костатин Варфоломеич, покажь, как в нашем отряде с вражинами поступают!

— Что ж, это мы завсегда готовы, — отозвался Коська, выдергивая саблю. — Мы не распускаем живодеров по домам, как Путилин, у нас суд скорый — партизанский.

И едва колчаковец поравнялся с конем Коськи, он резко, с подергом, взмахнул саблей. Голова солдата скатилась под ноги Степана. Отрубленная, она еще продолжала беззвучно шевелить губами, меняться в цвете: землистый оттенок кожи быстро переходил в синеватый, потом щеки стали покрываться смертельной бледностью. Степка небрежно отпихнул голову в сторону, будто конский кругляш.

— Ну как, умеючи смахнул? — повернулся Коська к Марии.

— А кто этот колчаковец? Где его схватили? — неожиданно для самой себя взволнованно спросила Мария.

— Мне это знать без надобности. Беляк попался — значит с житухой расстался… И все тут! И ты так могешь поступать, коли ко мне перейдешь… Да ты чего кожей запупырилась? Али крови боишься?.. А я вот… — он провел окровавленной саблей по своим потрескавшимся от перепоя губам. — Кровушка вражья для меня скусная!

У Марии закололо в груди. Она с ужасом подумала, в какую банду чуть не угодила! Ведь сама, добровольно хотела остаться в отряде кровожадного Коськи, стала бы жить рядом с этой поганой Фроськой, с ее муженьком! Это ж с ума спятить надо — на такое решиться!.. Разве есть этим тварям какое-нибудь дело до Советской власти, до судьбы народной, хоть и называют себя партизанами?

Мария круто развернула коня, поскакала прочь, даже забыв, что приехала в Лапаевку рассказать людям о Власе Капустине, о том, что погиб он за Советскую власть, хотя и носил форму колчаковца.

Коська захохотал ей вслед:

— Баба — всегда баба!

А Фроська, хихикая, добавила:

— Страшной кличут, а она крови боится.

Степка ничего не сказал, только сплюнул презрительно. Пьяная же ватага, притащившая на веревке колчаковца, разухабисто засвистела вдогонку Марии.

Лишь на самом выезде из деревни Мария вспомнила, зачем она приезжала. Но возвращаться не имело смысла. Да и кому здесь, как можно было рассказывать, что Влас был красным партизаном, если о партизанах в Лапаевке судят на примере таких типов, как Коська и Фроська с муженьком. Нет уж, лучше она приедет, расскажет все людям тогда, когда в Лапаевку придет настоящая Советская власть. А если ей не суждено будет выполнить просьбу Капустина, то передадут людям ее друзья-разведчики.

26

Вернувшись из Лапаевки, Мария тотчас передала Путилину, что сказал Коська, когда получил его пакет. Можно было ожидать, что коммунар помрачнеет, скажет сурово: это лишний раз подтверждает, что Коська не партизан, а грабитель. Но Путилин просто обрадовался:

— Ну-ну, выкладывай, выкладывай все подробнее! — весело произнес он, вскочив на ноги.

Так уж у него было заведено. Он никогда не выслушивал донесений разведчиков и командиров боевых эскадронов, небрежно развалясь на стуле или в седле. Он стоял, как на смотре. И это невольно подтягивало подчиненных, придавало особое значение тому, что они должны были сказать, заставляло говорить только о главном. Если же приходила с донесением Мария, коммунар сверх того снимал фуражку, взглядом требовал, чтобы и все окружающие сделали то же: этим он подчеркивал, что постоянно чтит память Ивана и других партизан, погибших за революцию.

На этот раз Путилин хотя и вскочил перед Марией, но не был серьезен, как на смотру, а по-приятельски улыбался. И Мария поняла: рад, что вернулась. Знать, серьезно опасался — не переметнулась бы к Коське. Так что же он, проверял ее надежность, посылая с пакетом к Кривопятому, или хотел, чтобы она поближе познакомилась с анархистами? Какие безобразия творятся у Коськи, Путилин знал давно, рассказ Марии не имел для него никакого значения. Он даже весело засмеялся, когда Мария с возмущением сказала, кто ходит у Коськи в комиссарах и начштабах.

— Да ты не смейся! — обиделась Мария. — Ты же не знаешь, какая это тварь — Фроська. А я знаю ее с детства. Я у Борщова жила в прислугах при больной старухе, так Фроська даже жрать не давала мне и била походя.

Путилин сразу оборвал смех, сказал серьезно:

— Ничего, в конце-то концов будут биты все эти паразиты. Крепко биты!

На прощание коммунар тепло пожал Марии руку. И хотя он этого не сказал, было ясно, что теперь он полагается на нее, как на самого себя.

И вскоре Мария вполне заслужила уважение и доверие коммунара.

Из соседнего отряда партизаны получили сведения, что их атаковал есаул Петух. Первую атаку они отбили, но требуется помощь.

Собственно, фамилия есаула была Птицын, но за горластость, задиристость, поминутную готовность влезть в драку все звали его не иначе, как Петухом. И фигурой он смахивал на тощего, обдерганного петуха — худоногий, поджарый, длинношеий. Прозвище было насмешливое, однако к Петуху относились серьезно не только в рядах колчаковцев, но и партизаны. Рубакой он показал себя удалым, в схватки на шашках бросался бесстрашно, всегда впереди своих солдат. И недаром говорят, что смелого пуля боится и штык не берет: шрамов на теле Петух носил много, но тяжелой раны — ни одной. Помогало ему еще и то, что он мог рубить обеими руками: скакал на противника с шашкой в правой руке, а потом мгновенно перекидывал ее в левую и наносил внезапный удар с той стороны, откуда не ждали.

Словом, враг наседал там опасный, и Путилин срочно двинулся на выручку. Переход был большой, в полдень партизаны остановились на привал, чтобы и коням и людям дать передохнуть, попить, поесть.

Расположились на большой луговине у реки. Место удобное со всех точек зрения: вода — рядом, трава — в пояс, и к поляне всего два подхода — с севера и юга. На западе глубокая река, на востоке — непролазная согра. Чтобы не подвергнуться внезапному налету колчаковцев, на дорогах выставили заслоны, на ближнем холме наблюдал за окрестностями дозорный.

Все, кажется, предусмотрел Путилин. Но и Петух не дремал, проявил совсем не петушиную хитрость.

Разведчики снялись с привала раньше других. Обычно они двигались впереди главных сил версты за три — четыре. В случае опасности поднимали тревогу стрельбой, а если обнаруживали крупные силы карателей, которые значительно превосходили партизанские, то немедля возвращались обратно, или в отряд скакал с донесением связной.

Только на войне всего не предусмотришь. Часто события развивались не так, как ожидалось. Разведчики еще не миновали своей заставы, поэтому ехали без опасения. Ванюхой Совриковым овладело даже благодушие.

— Эх, как баско кругом! — умилялся он. — Небушко светлое да ласковое, а березки умыло утром дождичком, стоят чистые да пригожие, будто девки на выданье. Ягодка-рябинка краснеть начала…

Марии природа была близка. Когда она пасла борщовских свиней, то все светлое для нее связывалось с природой. Природа развеивала ожесточенность шумом вольного ветра, ласкала слух пением птиц — от зарянки, пускающей первую трель, когда солнышко только коснется вершин деревьев, до вечерних неуемных соловьев. Но теперь Марию не трогала ни земная красота, ни восторги Ванюхи Соврикова. Она понимала, что парень говорит искренно и слова его вызваны тем, что скучает он по мирной жизни. Но Мария едва сдержалась, чтоб не одернуть парня резким словом.

— Примолк бы ты хоть ненадолго, — все же попросила она. — А то вечно трезвонишь — уши болят.

Смелым разведчиком, надежным товарищем был Ванюха. Но водился за ним грешок: любил потрепаться, похвастаться своими боевыми подвигами. Да и Марииными тоже. Частенько все преувеличивал. И партизаны, за отчаянность звавшие Ванюху сначала сорви-головой, потом перекрестили его в «соври-голову». Ванюху это здорово обижало, вралем он себя не признавал. Оскорбился он и сейчас.

— Да ну тебя! С тобой ездить — язык отсохнет.

Все же примолк. Молча ехали и другие разведчики. Дорога уводила в небольшой березничек. Но не успели въехать в него, как Совриков поймал Марию за рукав, подавшись к ней, прошептал:

— Гляди-ка, что это за пичуга? Сроду такой не видывал…

Мария повела взглядом в направлении, куда показывал Ванюха, и обомлела. Увидела она вовсе не диковинную какую-то пичужку на березе, которую заметил парень.

Река здесь делала резкий поворот. Почти к самому обрыву берега подступал крутой косогор, поросший густым, как щетка, осинником. Безлесной оставалась только узенькая кромка берега. И по этой вот кромке крадучись двигались верховые. Каратели во главе с Петухом. А дальше на лугу виднелся многочисленный отряд.