История магии и оккультизма - Зелигманн Курт

Согласно Зосиму, именно эти события положили начало алхимии. Однако Зосим не просто повторил то, что уже неоднократно утверждали позднеиудейские и раннехристианские авторы. Он подробно развил эту тему и даже сообщил имя самого первого мастера алхимии. Этот легендарный праотец всех охотников за алхимическим золотом, таинственный Хемес, не оставил никаких достоверных свидетельств своего существования. Однако считалось, что Хемес написал книгу под названием «Хема» и что именно по этой книге падшие ангелы учили дочерей человеческих. От имени Хемеса и названия его книги якобы и произошло слово «химия», которым впоследствии стали обозначать изобретенное им искусство. По крайней мере, так гласит легенда. Алхимию называли греческим словом «chemia» («химия») до тех пор, пока арабы не добавили к нему артикль из своего языка — «al».

В одном из ранних алхимических манускриптов некая жрица, именующая себя Исидой и адресующая это сочинение «своему сыну Гору», заявляет, что обязана своими познаниями первому из ангелов и пророков — Амнаэлю. «Исида» без смущения сообщает, что эта мудрость была дарована ей в награду за соитие с Амнаэлем. Книга ее представляет немалый интерес для исследователя алхимической традиции, но еще более ценны сочинения другой женщины, известной под псевдонимом «Мария-еврейка». На самом деле Мария была гречанкой и, судя по всему, первым алхимиком Запада. Ни один из ее трудов не дошел до нас полностью, однако коллеги Марии-еврейки (например, тот же Зосим) часто цитируют ее, отождествляя при этом с Мариамью (Мириам), сестрой Моисея. Алхимик Олимпиодор (IV в. н. э.) приводит знаменитый отрывок, из-за которого Марию стали называть еврейкой. Говоря о «святости» своей книги, Мария предостерегает:

«Не прикасайся к ней (если ты не из рода Авраамова), когда ты и впрямь не из нашего рода».

Смысл этой фразы не вполне ясен, так как отрывок, заключенный в скобки, кажется глоссой, вставленной в текст позднейшим переписчиком. Но вопрос о том, к какой вере принадлежала Мария, не столь уж важен. Главное, что она была одаренным химиком. Ей приписывается изобретение нескольких новых технических приспособлений. Полагают, что именно она придумала помещать сосуд в ящик с горячим пеплом, который обеспечивал медленный и равномерный нагрев. Она же догадалась, что если поместить сосуд в навоз, то можно будет сохранять его теплым неограниченно долго. Наконец, считается, что Мария изобрела водяную баню, которую французы и по сей день называют «bain-marie» — «баня Марии».

Говоря о женщинах-алхимиках, нельзя обойти вниманием известную нам лишь под псевдонимом «Клеопатру», а также сестру Зосима, Феосевию. В следующих главах мы подробнее поговорим о книге Клеопатры «Хризопея» («Сотворение золота»). Тот факт, что изучением новорожденного искусства занималось так много женщин, словно бы подтверждает легенду о том, что своим появлением на свет алхимия обязана прекрасному полу.

Большинство алхимических трактатов, написанных в III–IV веках нашей эры, дошло до нас лишь в более поздних копиях. Например, «Сотворение золота» Клеопатры сохранилось в лишь в рукописи X или XI столетия. Однако существуют и оригинальные греко-египетские тексты — например, знаменитые Лейденский и Стокгольмский папирусы (оба они датируются приблизительно 300-м годом н. э.). Большинство этих древних манускриптов было найдено в одной из гробниц в египетских Фивах, но имя мастера алхимии, пожелавшего захватить с собой в могилу свою библиотеку, осталось неизвестным. К каталогу ранней алхимической литературы следует добавить также теоретические и апологетические сочинения Зосима, Стефана, Олимпиодора, Синезия и других авторов, аутентичность которых неоспорима. Труды Зосима и Олимпиодора датируются четвертым веком нашей эры, Синезия — пятым, а Стефана — седьмым. На основе этих произведений перед нами вырисовывается достаточно четкая картина состояния дел в ранней алхимии. Эти труды, подлинность которых не вызывает сомнений, позволяют распутать шелковую нить легенды, оплетшую истоки алхимии коконом тайн и чудес.

Утверждали, что алхимию — так же как магию и прочие запретные искусства — принесли человечеству проклятые ангелы, разгласители божественных тайн. За это преступление они были наказаны; проклятие легло и на запретное знание, позволявшее человеку соперничать со своим создателем. Именно такой точки зрения придерживается святой Августин, гневно осуждая «пустое и жадное любопытство», которое «рядится в одежду знания и науки».* Это соперничество между верой и знанием было известно еще древним римлянам. Лукреций Кар (ок. 98 — 53 гг. до н. э.) в поэме «О природе вещей» торжествующе восклицает: «Так, в свою очередь, днесь религия нашей пятою Попрана, нас же самих победа возносит до неба». А затем лицемерно просит читателя не считать, что он, Лукреций, желает внушить ему безбожие или толкнуть его на путь преступлений».

В первые века нашей эры традиционным символом этой «греховной» жажды знаний служило древо познания из Книги Бытия. Вкусив запретный плод, человек стал подобен Богу, знающему добро и зло. Несомненно, все это было известно алхимикам, но не мешало им продолжать исследования. Хвастливый рассказ «Исиды» о том, как она обрела свои знания, звучит открытым вызовом Книге Бытия. Таким принципиально новым отношением к библейской легенде мы обязаны гностикам, ибо многие гностические секты проявляли полное безразличие к проблеме добра и зла на земле. Офиты поклонялись библейскому змею как благому творению: ведь именно змей вручил человеку знание, которое тот смог использовать как оружие против своего злого создателя, Иалдабаофа. В результате древо познания и змей стали главными эмблемами алхимии.

Не удивительно, что к первым алхимикам отношение было ничуть не лучше, чем к язычникам. Гонения обрушились на них еще в то время, когда центром развития алхимического искусства была Александрия. Медицину и алхимию изучали в домах, примыкающих к Серапею — храму Сераписа. Распорядившись разрушить этот храм, Феофил, архиепископ Александрийский, столкнулся с сопротивлением; но прямое повеление императора Феодосия заставило ученых отступить. Серапей, как и другие храмы империи, погиб в огне. Но библиотека, уже однажды чуть не уничтоженная при Цезаре, была спасена, и занятия продолжались в Мусейоне, пока в 415 году не была убита Гипатия, женщина-философ.

Гибелью ее ознаменовался конец языческой учености в Египте. Спасаясь от преследований, александрийские философы нашли пристанище в Афинах, где в то время выступал с проповедью своего учения неоплатоник Прокл. Вместе с беженцами в Грецию проникла и алхимия. Но в 529 году император Юстиниан повел широкомасштабную войну против естественных наук и философии. Языческая культура погибла, но алхимии удалось выжить, несмотря на то, что указ Феодосия предписывал публично сжечь алхимические книги в присутствии епископа.

Знамя «проклятых» подхватили новые авторы. Включив в свою доктрину кое-какие элементы ортодоксального христианства, они привели ее в приемлемый для императоров вид. Стефан Александрийский посвятил свои «Девять уроков химии» восточноримскому императору Ираклию (575 — 641). Сочинение Стефана, хорошо знакомого с философией Пифагора и Платона, но, тем не менее, бывшего христианским мистиком, являет собой переходное звено от древней алхимии к средневековой. А вскоре наступили времена, когда византийские монахи принялись усердно копировать все древние сочинения, какие им только удавалось разыскать. Среди этих прилежных компиляторов, несколько веков трудившихся над воссозданием древней мудрости, уничтоженной фанатиками, был монах Никифор (758 — 829), интересовавшийся, главным образом, древнегреческими авторами. В XI веке Михаил Пселл возродил платоническую философию. С возвращением древней литературы появилось и множество комментаторов алхимических трактатов, среди которых особо следует упомянуть «Христианского философа». Такой псевдоним взял себе исключительно образованный для той эпохи монах, сочетавший в своем сочинении христианскую культуру с языческими воззрениями и алхимию — с теологией.