Губкин - Яков Кумок

Дорога выключает пассажира из цепи жизненных событий, из «чистого времени» жизни, как в современном хоккее судья останавливает секундомер, когда шайба выскакивает из игры.

Дорога — ожидание, нега, грезы, в дороге грусть побеждает нетерпение. О чем думает молчаливый пассажир с котомкой? Легче сообразить, о чем он н е думает. Он не думает, он не знает, он и подозревать не может, что поезд мчит его на встречу с нефтью! Там, в Петербурге, она, наконец, состоится, эта столь долго откладываемая обстоятельствами личного и социального свойства встреча. Но пока стучат колеса, пока остановлена игра, шайба еще не вброшена и борьба не возобновилась — разве не любопытно взглянуть, как готовится к встрече другая сторона?

Другая сторона в последние годы вдруг стала остро занимать множество огромное разных людей. Торговцев, ученых, извозчиков, механиков, богачей, бродяг, журналистов и всякого пошиба ловкачей… В журнале «Образование», 1901, № 5–6, в котором появился губкинский злой и обстоятельный разбор школьной реформы, герой наш прочел (читатель об этом вспомнил?) заметку, подписанную псевдонимом Зэт, присланную из некоего расположенного на Апшеронском полуострове Черного города. Зная неутомимую и педантичную любознательность нашего героя, можно не сомневаться, что он тут же развернул всегда при нем бывшую карту Российской империи и осмотрел очертания крохотного полуострова: в длину семьдесят пять верст, в ширину сорок. Из приложенной к карте шкалы условных обозначений (так называемой легенды) нетрудно ему было вывести, что почва Апшеронского полуострова камениста, лесов нет, протекает всего одна речка — Суганты.

Черный город был еще молод. Его возникновение связано со вспыхнувшей в одно несчастное лето поголовно у всех бакинцев страстью гнать керосин. Во дворах устанавливались кубы наподобие тех, какие придумали братья Дубинины, разводился огонь, и денно и нощно на мостовые и на крыши города сыпались липкие хлопья сажи. В конце концов задыхающиеся и разгневанные власти запретили «варить» нефть ближе, чем в двух километрах от города. На таком расстоянии и возник поселок, названный по цвету облака, постоянно его окутывавшего.

Конечно, увлечение бакинцев имело свою экономическую причину, объяснять которую, вероятно, нет надобности; из главы 13 читателю известно о возникшем в последней четверги девятнадцатого столетия спросе на нефтепродукты. Цена за пуд составляла семь копеек, но пуды были даровые. Полуостров щетинился деревянными буровыми вышками. (Против них когда-то опрометчиво высказался академик Абих: «Буровая скважина… будет засоряться и сжиматься по мере углубления. Употребив даже… предохранительные трубы, цель точно так же достигнется несовершенным образом…» Почему? Абих решительно ошибался, однако его мнение некоторое время довлело над промышленниками. Первая скважина была пробурена на Апшероне в 1869 году; она стала извергать с газом воду, камни, песок и нефть; мастер испугался и велел забросать ее булыжниками. Вторая скважина зафонтанировала; это приписали действию нечистой силы. Прискакал уездный начальник, распорядился поставить крест и произвести расследование. Потом дело пошло. В 1895 году скважинами было добыто 400,9 миллиона пудов.)

Россия долго задавала тон в мировой добыче. Таких темпов не знала даже Америка. Профессор К.А. Пажитнов в своих «Очерках по истории бакинской нефтедобывающей промышленности» приводит интересные сравнительные цифры; «Если в 1873 году добыча нефти составляла 3,9 млн. пудов, то через десять лет она выросла до 49,9 млн. пуд., т. е. в 12,8 раза. Между тем в США в 1860 году, к которому и относится начало крупной нефтяной промышленности, добыто было 3,8 млн. пудов, т. е. почти столько же, сколько в Баку, а через десять лет — 32,0 млн. пуд., т. е. лишь в 8,5 раза больше. Через двадцать лет, в 1892 году, добыча нефти в Бакинском районе поднялась до 296 млн. пудов, т. е. в 76 раз против исходного момента, а в США добыча нефти за равный промежуток времени увеличилась до 151,3 млн. пуд., т. е. только в 40 раз. Наконец, в 1902 году нефтедобыча Бакинского района составляла 637 млн. пуд., а в США соответственно (т. е. в 1889 году) — 267,2 млн. пуд., что дает увеличение в первом случае приблизительно в 160 раз, а во втором лишь в 70 раз».

Конечно, такое количество горючего нельзя было переработать в допотопных кубах. Экспансивных бакинцев скоро прибрали к рукам капиталисты. Миллионеры Мирзоев, Кокорев, Лианозов, Рагозин, Нобель нанимают разорившихся дехкан из Южного Азербайджана, согласных на любую оплату, строят заводы, прокладывают нефтепроводы. Нефтепроводы лишают куска хлеба аробщиков, владельцев телег. Раньше они перевозили нефть от буровых к заводам и пристаням. Аробщиков тысячи. По ночам они подкрадываются к трассе и ломиками дырявят трубы; нефть вытекает…

Средний возраст рабочих и служащих, обследованных летом 1899 года, равнялся 26,7; рабочих старше сорока почти не было. По этому поводу журнал «Нефтяное дело», 1900, № 5 писал: «…к сорока годам он (рабочий. — Я. К.) превращается в большинстве случаев в инвалида, не способного от преждевременной старости и болезней к производительному труду… Особенно плохо обставлен труд тормозовых, ключников, тартальщиков и помощников буровых мастеров… У рабочих этой категории из ста человек переходят сорокалетний возраст всего только два-три человека».

Санитарный врач Л. Бертенсон посетил бакинские промыслы в конце лета 1896 года. Его отчет нелегко читать даже теперь, «…в казармах, предназначенных для спанья, приготовляется кушанье и печется хлеб… нечистоты и грязь составляют принадлежность всех казарменных помещений». Содержание воздуха ничтожно — 0,25 — 0,50 кубической сажени на человека; «приходится удивляться, как в них могут жить люди».

А люди все приезжали, влекомые слухами о легкой наживе, — из Костромы, Вятки, Нахичевани, из Персии… Национальный состав рабочих (среди них были и выходцы из западноевропейских стран) отличался редкой пестротой. Много было армян, грузин, персов, татар. Каждое землячество сколачивало свой барак. Между бараками шныряли продавцы гашиша и спиртного; драки «стенка на стенку» вспыхивали часто. Рабочий день длился двенадцать-четырнадцать часов. Читаем у профессора Пажитного: «…у тартальщиков под влиянием крайне однообразной работы, требующей сосредоточенного внимания на одном предмете в течение многих часов (не менее 12–14), появляется переутомление нервных центров и угнетение мозговой деятельности настолько сильное, что рабочие становятся апатичными, безучастными к внешнему миру, несообразительными и нередко даже близкими к состоянию идиотизма».