Дети Безымянного - Брендон Сандерсон

иметь одну или две живые пешки, исполняющие её приказы. Священники вполне могли впустить в церковь одинокого крестьянина, умоляющего о спасении. Как бы то ни было, истинное зло здесь — это Топь.

— Но зачем ей убивать собственных последователей? — удивился Давриел.

— Зло часто творится без причины.

Ошибаешься, подумал он. Как раз у зла всегда самые очевидные причины.

Он не стал говорить этого вслух, поскольку у него не было сил для продолжительного спора. Но лично его смущали вовсе не люди без морали — их поступки обычно соответствовали стимулам, и предугадать их не составляло большого труда.

Гораздо сложнее было понять высокоморальных людей, которые нередко действовали непредсказуемо, вопреки собственным интересам.

И всё же в словах приорессы был смысл. Сразу несколько нитей тянулось к Топи. — Ты вообще знаешь, что это такое? — спросил он её. — На самом деле?

— Ложный бог, — ответила она. — Нечто ужасное таится глубоко под водой, питаясь подношениями. Когда я впервые приехала сюда, — с миссией наставлять местных жителей на путь истинной веры, — я бросила ему вызов. Я подошла к этой Топи и заглянула в неё, используя свой дар. Там мне открылось нечто жуткое, непостижимое и древнее.

Я поняла, что не смогу бороться с ним обычными молитвами и священными чарами. Оно было слишком сильным. Я построила приорат над катакомбами и посвятила себя обращению жителей Подступов. Я чувствовала, что, если я не дам им приносить свои души в жертву этой твари, рано или поздно она умрёт от истощения.

— Ты обратила Виллию, — задумчиво сказал Давриел. — Одну из избранных Топью защитниц. Может, тем самым ты и спровоцировала всё это.

— Это... возможно. Не могу сказать наверняка, — она помедлила, — Когда ты только появился в этих краях, я решила, что ты собираешься изучать Топь или даже подчинить её себе. Наверное, потому-то я так легко и поверила, что ты виновен в этих смертях. Мне казалось невероятным, что человек с твоими талантами решил поселиться в этой глуши по чистой случайности.

— Я ничего не знал о Топи до того, как прибыл сюда, — заверил её Давриел.

Ах, прошептала Сущность в его голове, зато я о ней знала.

Что? Ты знала?

— Что бы там ни было, — продолжила приоресса, — оно явно голодно. Топь поглощает души всех, кто умирает здесь. Даже силы Зеленштайна едва хватает, чтобы противостоять ей, хотя он был подарен нам Безымянным Ангелом именно для этого.

Что ты знаешь о Топи? спросил Давриел Сущность. Ты утверждаешь, что нарочно привела меня сюда. Зачем?

Чтобы сделать сильнее, ответила Сущность. Скоро ты сам всё поймёшь...

Давриел нахмурился, затем взглянул на приорессу. — Похоже, у меня и впрямь нет иного выбора, кроме как пойти против Топи. Досадно. Впрочем, я вполне уверен, что, если мне удастся установить причину этих явлений, я смогу вернуть души жителям деревни. Ну, или хотя бы приемлемому их числу, учитывая все обстоятельства.

Приоресса замерла, а затем развернулась на стуле всем телом, чтобы посмотреть туда, где он стоял — в задней части комнаты, по-прежнему лениво вращая портрет Авацины.

— Спасти их? — переспросила она. — Это возможно?

— При большом желании любое действие можно отменить.

— Не думаю, что это всегда справедливо. Но будет достаточно, если ты хотя бы попытаешься. Что потребуется от меня?

— Когда всё закончится, ты должна будешь отправиться в Трабен и сделать всё возможное, чтобы тамошние остолопы поверили, что я умер. Или сбежал. Или с испугу забился в какую-нибудь нору.

— Я могу сделать кое-что получше, — воодушевилась она. — Я расскажу всем, как жестоко я ошибалась на твой счёт, и как ты спас всех нас! Если ты вернёшь людей к жизни, я прокричу это со ступеней самогó великого собора! Я объявлю тебя героем, и…

— Нет, — отрезал Давриел. Он оставил картину в покое и подошёл к её стулу, вновь нависнув над ней. —  Нет.  Все должны считать, что во мне нет ничего особенного. Просто очередной мелкий и жалкий лордишка, заявивший права на бесполезный кусок земли, до которого никому нет дела. Прощелыга, недостойный внимания. Ничего необычного. Совершенно не о чем беспокоиться.

Она медленно кивнула.

— А пока что, — добавил он, поднимая руку, — мне придётся позаимствовать твою способность чувствовать и заякоривать духов.

— Я охотно отдам её тебе, — сказала она, прикоснувшись к его руке своей морщинистой ладонью.

— Будет больно, — предупредил он. — У нас с тобой… разные натуры. И ты на какое-то время лишишься возможности пользоваться своим даром. Может быть, даже на целый день.

— Так тому и быть.

Он стиснул зубы и проник в её разум, почувствовав, как остриё боли одновременно пронзает его собственный череп. Адское пламя, да эта женщина просто источала мощь. Он не видел её мыслей, но его, как обычно, влекло к  силе. Энергии внутри неё, сиянию дара, могущества, магии.

Он вырвал её, морщась от ужасного ощущения. У него появилось новое заклинание, трепещущее и яркое: то, что позволяло отслеживать перемещение призраков, и — если потребуется — насильно удерживать их в осязаемой форме.

Приоресса безвольно обмякла на стуле. Он держал её за руку, не давая сползти на пол. Она действительно была крепкой старой легавой, и он — до определённой степени — признавал важность её работы. Людям было нужно что-то, во что можно верить. Что-то, что подарит им утешение и не позволит суровым реалиям человеческого бытия сокрушить их.

Правда — опасная вещь, и лучше оставить её тем, кто представляет, как ею пользоваться.

Наконец, приоресса пришла в себя и сжала его руку в знак благодарности за то, что поддержал её. Он коротко кивнул и повернулся, чтобы уйти, ощущая — до сих пор — острую иглу боли в своём мозгу.

— Итак, тебя вынудили действовать, — раздался за спиной голос приорессы, — но ты, похоже, всё так же безразличен. Что же должно случиться, Грейстоун? Чтобы ты по-настоящему начал переживать? Трупы. Смерть. Воспоминания.

— Не спрашивай, — ответил он, выходя в коридор. — Поверь, эти края ещё не готовы к той версии меня, которая переживает о чём-то, кроме пропущенного послеобеденного сна.

Конец второй части.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА XII. ТАСЕНДА

Разговоры, которые Тасенде доводилось слышать о Зеленштайне, были очень странными и противоречивыми.