Ведьма в Царьграде - Симона Вилар

– К воде? – заинтересовалась Малфрида. – Да и что это за Жерь такая?

Оказалось, что волхвы сами толком не знают. Жерь – существо странное и могучее. Раньше она очень жертвы человеческие любила, за то и прозвали ее Жерью. Но еще при прежних волхвах, какие подкармливали Жерь, она вдруг отказалась принимать требы. Но тогда же и силы чародейские у древа Хороса стали исчезать. Ведуны пытались вызнать, как такое происходит, но Жерь не стала отвечать.

Малфриду все это заинтриговало. Хотела было попросить, чтобы кто-нибудь проводил ее к Жери, но потом решила, что и сама разберется, куда идти надо. Ибо здесь, подле священного дуба Хороса, она уловила поток силы, какой утекал куда-то в сторону. Вот и пошла по нему, будто хищник по запаху дичи. Даже подумалось по пути: не Жерь ли эта высасывает силу из священного места?

Чародейка сначала шла по обжитым местам, селище и крепостицу местную миновала, тропинка вилась мимо засеянных горохом полей, потом мимо пасеки, где гудели пчелы. Но обжитые места вскоре остались позади, дальше рос лес, густой, мало хоженный, дичи тут водилось множество. Один раз Малфрида повстречала охотника с тушкой фазана на поясе, который предупредил одинокую бабу, чтобы к заводям дальним не ходила, мол, неладно там, и люди, и скотина пропадают, но Малфрида лишь отмахнулась. Ведь она же не была ни скотиной, ни человеком. То есть человеком все же была, но давно уже поняла, что есть в ней нечто особенное, что отличает ее от простых смертных.

Местность становилась все более дикой и глухой; кусты вставали подобно стражам, приходилось просто продираться сквозь заросли бузины и терновника. Ведьма порой раздвигала их силой заклятия, прокладывая себе путь. От этого треска испуганно разбегалась обитавшая в чаще живность, разлетались лесные птицы, испуганно кричала выпь, недовольно хрюкнув, потрусил прочь дикий кабан, раз даже бурый медведь заворчал где-то гневно. Малфрида задержалась, давая пройти косолапому. Отчего-то она страсть как не любила медведей. Была в них какая-то враждебная ей сила, с какой не так-то просто совладать. Уж лучше в стороне держаться.

Солнце все ниже склонялось к верхушкам деревьев, когда она наконец пробралась к заводям низинной Хортицы. Надо же, на острове, в возвышенной части, есть и святилище, и селение, и ладьи причаливают, а тут словно другой мир – безлюдье, тишь, дремучесть. И повсюду ощущается совсем иная жизнь, чувствуется присутствие существ, не похожих на обычных животных и людей. Малфрида стояла, замерев на месте, прислушивалась, приглядывалась. Вон болотник прошелся по заводи, только тень его корявую и разглядишь, зато слышно, как шлепает по воде лапами-плавниками. А вон водяной дух анчутка появился, тот, что стылый воздух у болота удерживает. Плавников у анчутки не имелось, по сказанию, волк ему их некогда откусил, и с тех пор бродит эта мелкая нечисть по затопленным бережкам на цыпочках, но при этом помогает себе держаться мелкими, быстро машущими крылышками, перепончатыми, как у летучей мыши. Но это Малфрида разглядела лишь после того, как анчутка присел рядом на коряге, стал рассматривать нежданную гостью выпуклыми белесоватыми глазками. Мордочка у него продолговатая, на конце пятачок, как у хрюшки, которым он шустро водит, принюхиваясь. Он навострил ушки – что-то, видать, его обеспокоило, после пискнул, как болотная птица, нырнул в заводь, только круги пошли по тихой воде. Зато вскоре ведьма высмотрела иное диво дивное: будто свет появился за деревьями на противоположном берегу и медленно приближался. Она увидела, как движется сквозь густую чащу всадник на высоком коне, каким-то чудом проходя сквозь кусты и заросли, протекая сквозь них призраком бестелесным. При этом всадник испускал сияние: светился его шлем островерхий, как у витязей Святослава, доспехи чешуйчатые то мерцали ярко, то гасли. И конь под ним, медлительный и величавый, розовато-прозрачная грива его до самой земли ниспадает, растворяясь в сыром вечернем тумане.

Сияющий витязь ехал, опустив голову, будто в печали или задумчивости; вот стал исчезать во мраке леса, блеснув еще пару раз светом, – словно закатный луч неожиданно пронзил глухую чащу – и исчез, как и не бывало его.

– Надо же! – восхитилась ведьма. – Ранее слыхала о таком, но видеть никогда не видела. А ведь мне сказывали, что только в самых волшебных местах можно встретить трех братьев, сынов Хороса – Зорьку, Вечерку и Полуночку. Вечерку я поглядела вот. Гм. Интересно, если до темноты тут пробуду, то и Полуночку повидаю?

– Да ты лучше на меня взгляни, красавица, – услышала она за спиной негромкий мужской голос с придыханием.

Ведьма оглянулась, но после горящего всадника Вечерки только круги света поплыли перед глазами на фоне темного леса. Обычно она хорошо видела во мраке, но теперь даже ее колдовскому взору пришлось привыкать к темноте. Когда же Малфрида вновь стала все различать, она заметила нечто странное: только что проложенная ее чарами тропа исчезла, кусты поднялись, сцепив ветки, а два стоявших позади толстых дуба приблизились, двигались незримо, будто норовя столкнуть ее с сухой кочки на топкую низину.

– Что, страшно тебе, девица? – услышала она все тот же голос с придыханием. – Давай руку, помогу тебе. Мне красавицы всегда любы.

И тут Малфрида заметила, как из находившегося в одном из дубов дупла выглянул улыбающийся раздетый молодец. Казался он ладным таким, пригожим: тело литое и крепкое, только слишком белое, да и лицо с тонкими чертами бледное, светлые длинные волосы, разделенные на пробор, как у какого волхва, откинуты пушистой гривой за плечи. Незнакомец подался вперед, протянул руку. Улыбка у него была почти человеческая, но Малфрида знала, что человеком он не был.

Мощные кряжистые дубы уже находились совсем близко, давили, наступали, и Малфрида вскинула руку, ухватившись за длань улыбающегося незнакомца. Но тот неожиданно вскрикнул, как от боли, отпрянул от нее, тряся кистью, будто обжегся. И Малфриде пришлось самой податься к нему, подскочить, пока ее колдовские деревья не опрокинули. Она схватилась за толстую ветку дуба, уселась на ее изгибе, устроившись поудобнее. Это было непросто; невысокий, но мощный дуб словно содрогнулся от верхушки до основания, огромные ветки затрещали, как трещат деревья при сильном морозе. И там, где сидела ведьма, рубчатая кора побелела, покрываясь ледяной корочкой, листья зазвенели в инее. Малфрида поняла, что опять от нее холод распространяется. Почему это случается, она не совсем понимала, но заметила, что происходит это, когда она сильно волнуется или боится чего-то. Но боится ли она? Малфрида несколько раз глубоко вдохнула, успокаиваясь, заставила себя улыбнуться.

– Что, обожгла тебя? – почти ласково спросила у красавца из дупла. – Ты уж прости.

Незнакомец перестал дуть на покрытые волдырями пальцы и осторожно покосился на нее.

– Да уж, и холодом можно обжечь не хуже, чем огнем. Как же это я сразу не распознал, что ты чародейка, я бы и трогать тебя не стал. Хотя и хотелось… Сказал же, мне красавицы ох как любы.

Малфрида смотрела на недогадливого. Ишь, за девку ее простую принял. А ведь глаза ее мерцают желтым колдовским светом, волосы вокруг лица шевелятся, будто живые. Но теперь, когда не волновалась уже, от нее повеяло обычным теплом, ее ведьмино очарование – жутковатое, но и манящее – вновь было при ней, и бледный незнакомец даже заулыбался, любуясь.

Малфрида приблизилась и заглянула в дупло, будто хотела рассмотреть его наготу. Но, как и ожидала, увидела, что на уровне бедер его тело переходит в длинный чешуйчатый хвост, уходящий куда-то в темноту древа.

– Так-так. Выходит, ты и есть Змиулан, повелитель змей, который с самим Перуном во вражде.

Когда она назвала его по имени, Змиулан даже приосанился. На его челе замерцал богатый венец, на груди и запястьях появились дивные украшения.

– Да, я царь змей. И любитель красивых женщин. Против меня мало какая устоит, ибо я и хорош собой, и ласков, и богатство дарю той, что полюбит меня и родит от меня ребенка.

– Но ведь твои дети рождаются лишь для того, чтобы воевать с Перуном? Ха, что-то давно я не слышала о подобном, чтобы твои порождения не выступали против Громовержца небесного. Или сила твоя любовная иссякла? – дерзко хохотнула чародейка.

Вообще-то, смешного было мало. Та любовь к женщинам, которой гордился Змиулан, несла его возлюбленным не только радость и богатство, но и смерть. Зачинали-то от царя змеиного смертные бабы легко, жили с ним в любви и согласии, но потом родами все и помирали. Ибо ни одна не выживет после того, как родит огненного змея. Причем змеи были обычно трехглавые, а то и двенадцатиглавые, какие потом разлетались по свету, неся разорение и огонь, осмеливались нападать даже на Перуна, а тот раз за разом убивал их, разя молниями. В древности, как легенды гласили, находились даже отчаянные смельчаки, рубившие гадам головы и получавшие за то особую милость от подателя побед Громовержца; выходили против огненных змеев и чародеи, заколдовывали, заставляли замереть навечно, камнями и даже горами их придавливали. Но в последние годы о таком мало кто на Руси слышал. То ли сильнее почитали Перуна и тот вознесся слишком высоко и стал столь силен, что мог вмиг погубить порождение Змиулана, то ли люди разогнали их, то ли красавицы уже не верили пригожему Змиулану. А может, и впрямь плодородных сил у него поубавилось?