Ты его не знаешь - Мишель Ричмонд

— И что же дальше?

— Ну а дальше признался — куда было деваться? Те, конечно, к заводскому начальству. И что же оказывается? В Стэнфорде Джимми отметился в семь вечера (там у них так и записано), а в полвосьмого был уже на заводе и всю ночь работал. После этого от него и отцепились.

Делия взяла меня за руку:

— Знаю я, голубушка, зачем вы здесь, и не виню. Но не Джимми это, уж вы мне поверьте.

Я верила.

— Он так убивался, когда с Лилой это приключилось, а когда на него подумали — просто места себе не находил. — Она сокрушенно покачала головой. — У нас-то после все прахом пошло. Джимми выгнали из университета, у меня случился выкидыш, дом чуть не отобрали. Это здорово его подкосило. Прежде он у меня сильным был, трудяга. В нищете вырос, поздно встал на ноги и вбил, знаете ли, себе в голову, что будет вкалывать до седьмого пота, а мы выкарабкаемся из нужды, станем жить как люди. Смешно сказать, теперь-то наша халупа бешеных денег стоит, но я ее ни за что не продам. Джимми почти не встает, с легкими у него не в порядке, да и других болячек полно. Всю жизнь надрывался как каторжный, а ради чего, спрашивается?

Из первой комнаты донесся стук.

— Это Джимми. Два удара. Пить, значит, хочет.

Она встала, налила воды в стакан.

— Огромное спасибо, — сказала я, поднимаясь. Я чувствовала, что должна еще кое-что сказать, хотя время и ушло. — Ваша семья тоже пострадала, мне очень жаль.

— Что ж тут поделаешь, — улыбнулась миссис Уилер. — Стараемся как можем. Счастье, что мы с Джимми всегда души друг в друге не чаяли, это здорово помогает.

Через гостиную мы прошли в прихожую. Она отдернула занавеску, и моим глазам предстал Джеймс Уилер — худущий, кожа да кости, с всклокоченными седыми вихрами. Собачонка перебралась к нему на подушку.

— Вот и я, дорогой, — обратилась к нему миссис Уилер.

Он поднял на меня глаза, в них что-то промелькнуло. С усилием оторвал от простыни руку и снова уронил.

— Да, родимый, — миссис Уилер поднесла к его губам стакан с водой, — она очень похожа на свою сестру, правда?

Двадцать три

В субботу я, как обещала, встретилась с Торпом на Опера-плаза. Когда я приехала, он все еще подписывал книги, длинная очередь желающих протянулась через весь магазин. Он поднял глаза, увидел меня и беззвучно произнес: «Десять минут».

В магазин вошел симпатичный парень с золотушным младенцем в рюкзаке-кенгурушке за спиной. На парне была дорогущая кожаная куртка, коричневые замшевые башмаки и стильные джинсы с такой низкой посадкой и такой ужины, что оставалось только гадать, как он умудряется в них передвигаться. Искусно растрепанная шевелюра и короткие бачки наводили на мысль о модной парикмахерской. Явно один из наших вечно недовольных хипстеров. Меня, к слову, всегда вот что ставило в тупик: свободного времени у этих ребят навалом, денег, похоже, куры не клюют, но ни то ни другое они не тратят на еду. Обернувшись ко мне, парень криво усмехнулся:

— Что за писатель?

— Эндрю Торп.

— Стоящая книжка?

— Не знаю, не читала. Прошу прощения…

Я обошла парня и направилась в маленькую кофейню, пристроенную к магазину, купила там баночку кофейных зерен в шоколаде. Вернувшись в магазин, положила одну штуку на язык, подождала, пока растает шоколад. К тому времени, как Торп освободился, я слопала не меньше дюжины и была на подъеме.

— Готова к походу? — осведомился он.

Полчаса спустя мы сидели в «Мангостане», за маленьким столиком, зажатым со всех сторон шумно обедающей публикой. Сильно пахло лимонником.

— Рекомендую десятый номер, — сказал Торп. — Кусочки говядины с картофелем и рисом. Или номер двадцать два — то же самое, но с вермишелью.

Я выбрала с вермишелью. Ждать пришлось долго, зато еда была хороша. Торп в деталях расписал сегодняшний визит к своей инструкторше, а потом принялся расспрашивать меня о моей личной жизни. Не знаю, как так вышло, но в итоге я поведала ему и о Генри, и о нашем с ним разрыве три года тому назад в Гватемале.

— Ты его любила?

Я лишь пожала плечами, но он повторил вопрос, и мне пришлось нехотя признаться:

— Тогда мне казалось, что люблю.

— А сейчас вспоминаешь его?

— Бывает.

На самом деле я много думала о Генри в последнее время, но Торпу этого знать не полагалось.

— Стало быть, не любила, — хмыкнул Торп. — Иначе думала бы о нем утром, когда просыпаешься, и вечером, когда ложишься спать, и когда сдаешь вещи в химчистку, и когда сидишь в кино.

— Я была у Джеймса Уилера.

— Не отказалась, значит, от своей затеи? — Торп не скрывал удивления.

— Почему вы не сказали, что у него было бесспорное алиби?

— Неужели? Что-то не припоминаю. Я же говорил — неинтересный персонаж.

Он подобрал соус последним кусочком мяса и отправил в рот. Подошла со счетом официантка, и Торп, прежде чем я успела вымолвить слово, вручил ей свою кредитку.

— Уф, объелся! — Он похлопал себя по животу. — Может, прогуляемся, чтобы жирок не завязался, а?

Выглянуло солнце, раскалило асфальт на тротуаре, заиграло на выстроившихся вдоль улицы машинах. Я стянула свитер, подняла с повлажневшей шеи волосы и закрутила в пучок. Вся округа гадостно воняла смесью собачьего дерьма, бензина и застарелой мочи. Мужики, справляющие малую нужду прямо на обочине тротуара, — такое же обычное для Тендерлойна[43] явление, как накачанные наркотой проститутки при исполнении в любое время ночи и дня. Я всегда недолюбливала этот район.

Мы шагали вдоль Ларкин-стрит, отмеряя в молчании квартал за кварталом.

Когда мы добрались до Рынка, я стерла все ноги. Куда, интересно, он меня ведет? — гадала я. Мне было не по себе, но я твердо решила выведать еще какие-нибудь имена.

— Ты скачки любишь? — ни с того ни с сего спросил Торп. — Лично я время от времени захаживаю на ипподром. Это занятней, чем можно подумать. Собирался туда в следующую субботу. Пойдешь со мной?

Отвечать, по счастью, не пришлось — мы как раз поравнялись с ватагой парней в кожаных жилетах, килтах и берцах. Сложная система цепей связывала их друг с другом.

— Черт, совсем из головы вылетело — в эти выходные фестиваль Фолсом-стрит![44] — воскликнул Торп.

Ну да, забыл, как же. Наверняка так и было задумано.

Мы продолжали идти в том же направлении и через несколько кварталов влились в толпу: мужчины в кожаных штанах (ковбои надевают такие поверх джинсов, эти же — прямо на голое тело), женщины в туго-натуго затянутых корсетах, долговязые трансвеститы на высоченных каблучищах. Я в своей юбке до колена и футболке была здесь определенно не к месту — ни дать ни взять экспонат в витрине Музея общепринятой морали: «Тетка обыкновенная».

— Если б знала, куда мы направляемся, надела бы что-нибудь поэкстравагантнее, — заметила я.

— Ты отлично выглядишь. А они пусть считают, что это ты для смеха.

Перед нами выросла баррикада, перегораживавшая улицу.

— Вход три бакса! — объявил длиннющий парень в лошадиной сбруе.

Он радостно ржал, притопывал ножищами и как гривой встряхивал волосами. Очень убедительно. Я даже подумала — может, он так наряжается каждый день?

— Ну, раз так… — Торп вытащил из кошелька деньги.

За что обожаю Сан-Франциско, так это за то, что здесь к любого рода публичным выходкам неизменно относятся с философским пониманием. В каждую минуту можно очутиться среди диковинных, будто киношных персонажей. Помню, как-то давным-давно складываю полотенца в прачечной самообслуживания на Даймонд-стрит, радио запело что-то из «Бриолина» — и все пять посетительниц в один голос грянули песню. Если есть время и желание, в этом городе можно устроить себе жизнь не менее увлекательную, чем у героев плутовского романа.

Торп заинтересовался публичной поркой в балагане неподалеку от нас. Вовсю жарило солнце, нестерпимо пахло кожей и загадочными мазями. Кто-то шлепнул меня по заду деревянной лопаткой, я живо обернулась — и увидела море невинных лиц. Я ощущала себя Алисой, попавшей в причудливый, сан-францисский вариант страны чудес, где и Безумный шляпник, и все его свихнувшиеся друзья бредят садомазохизмом.

А потом взгляд наткнулся на знакомое лицо.

— Джек?

Он крепко обнял меня:

— Элли! Господи, сколько лет, сколько зим!

Черные густые волосы до плеч, коричневые кожаные штаны и футболка с Микки-Маусом.

— Потрясающе выглядишь, — сказала я. Так оно и было.

Торп сиял улыбкой, лучезарной и самоуверенной.

— Эндрю Торп, — представила я. — А это мой друг по колледжу, Джек.

— Джексон, — поправил он.

И я сразу вспомнила, как он настаивал, чтобы его называли именно Джексон, хотя родители нарекли его заурядным именем Джек.

Мы познакомились в начале последнего курса и не разлучались ни днем ни ночью несколько недель кряду, пока он не отправился в Сенегал добровольцем Корпуса мира. Приятно снова встретиться. Парней, с которыми я ненадолго сходилась, за год после смерти Лилы набралось как собак нерезаных. Я то и дело натыкалась на кого-нибудь из них. Слегка конфузилась, конечно, но всегда была рада разузнать, как они живут, что с ними сталось.