Сердцедер - Борис Виан

XXII

«Дни укорачиваются, — говорила себе Клементина. — Дни укорачиваются, вот и зима на носу, а за ней и весна норовит. В это время года появляется бесчисленное множество опасностей, новых опасностей, о которых с ужасом думаешь еще летом, но которые конкретизируются, принимая четкие очертания, только сейчас, когда дни укорачиваются, листья опадают, а земля начинает пахнуть теплой мокрой псиной. Ноябраль, холодный месяц моросящий. Дождь может причинить целую кучу неприятностей, причем в разных местах одновременно. Он может размыть посевные угодья, затопить овражье, ввести в раж воронье. Внезапно может ударить мороз, прямо по Ситроэну, и он заболеет двусторонней бронхопневмонией, и вот он кашляет и харкает кровью, и обеспокоенная мать у его изголовья склоняется над осунувшимся личиком, которое внушает щемящую жалость, а остальные дети, без присмотра, пользуются удобным моментом и выходят без сапог, и простужаются в свою очередь, каждый подхватывает какую-нибудь болезнь, но уже другую, невозможно лечить всех троих сразу, начинается беготня из комнаты в комнату, ноги стираются до мозолей, нет, до костей, и на культяпках, на культяпках, из которых на холодный пол сочится кровь, продолжается метание от кровати к кровати с подносом и лекарствами; а микробы из трех изолированных комнат летают по всему дому и сплочаются, и из их тройственного соединения рождается гнуснейший гибридище, чудовищный микробище, различимый невооруженным глазом, который обладает редкой способностью провоцировать увеличение всей одряхлевшей цепочки страшно размякших лимфатических желез внутри суставов неподвижных детей, и вот разбухшие железы лопаются, и микробы расползаются по всему телу, да, вот, вот что может принести с собой дождь, серый дождь окткабря заодно с ветром ноябраля, ах! теперь ветер уже не сможет ломать на деревьях тяжелые ветви и швырять их на головы невинных детей. Но зато в отместку ветер раскачивает море резкими порывами, прилив, прибой, намокшую скалу окатывают волны, на гребень одной из них взлетает какой-нибудь микроорганизм, крохотная ракушка. Жоэль смотрит на волны, и (нет, ничего! лишь прикосновение) ракушка попадает ему в глаз. Как попала, так и выпала, он трет глаз рукавом, у него ничего нет, ничего кроме едва заметной царапинки; и с каждым днем ссадина растягивается. Другой глаз, также пораженный скрытой хворобой, тускло отражает далекое небо; Господи, Жоэль ослеп… а волны все окатывают скалу, они поднимаются все выше, и земля, подобно сахару, намокает от их пенистой накипи и, подобно сахару, тает, тает и растворяется и растекается липким сиропом, растаявшая земля затягивает Ситроэна и Ноэля, о Господи, и их легкие детские тела несколько секунд плывут на поверхности почерневшего потока, а потом погружаются в него, и земля — ах! — земля забивает им рты; кричите, кричите же, чтобы кто-нибудь услышал, чтобы кто-нибудь пришел на помощь!»

Весь дом сотрясался от воплей Клементины. Но никто не отзывался; она слетела по лестнице вниз, вылетела в сад, рыдая и истошно призывая детей. Безмолвствовал серый бледный туман, и что-то шептали далекие волны. Теряя рассудок, она добежала до скалы. Потом подумала, что они спят, и повернула к дому, но на полпути передумала и свернула к колодцу, чтобы проверить наличие тяжелой дубовой крышки. Шатаясь, задыхаясь, она добежала до дома, поднялась по лестнице, обошла все комнаты, чердак, подвал. Вышла в сад и, интуитивно угадав направление, бросилась к ограде. Калитка была открыта. Она выскочила на дорогу. Метрах в пятидесяти от дома она увидела фигуру Жакмора, возвращающегося из деревни. Он шел неторопливо, запрокинув голову, полностью отдавшись созерцанию птиц.

Она схватила его за лацканы пиджака:

— Где они? Где они?

Жакмор вздрогнул от неожиданности.

— Кто? — спросил он, стараясь переключиться на Клементину.

От сверкающих взоров у психиатра рябило в глазах.

— Дети! Калитка открыта! Кто ее открыл? Они ушли!

— Да нет же, они никуда не уходили, — успокоил ее Жакмор. — Калитку открыл я, когда выходил. Если бы они ушли, я бы их увидел.

— Это вы! — задыхаясь, крикнула Клементина. — Несчастные дети! Из-за вас они потерялись!

— Да сдалась им эта калитка?! — сказал Жакмор. — Спросите у них сами, им совершенно не хочется выходить из сада.

— Это они вам так сказали! Будьте уверены, мои дети достаточно умны для того, чтобы обвести вас вокруг пальца! Давайте! Быстрее!

— Вы везде посмотрели? — спросил Жакмор, ухватив ее за рукав.

Впечатление, которое производила на него Клементина, усиливалось с каждой минутой.

— Везде! — всхлипнула Клементина. — Даже в колодце.

— Ну и дела! — протянул Жакмор.

Машинально он в последний раз поднял глаза. Три черные птицы перестали играть с чемодайками и начали резко снижаться. Ему вдруг пришла в голову мысль.

Но он тут же ее выпроводил — глупые фантазии, безумные идеи; где же они могут быть?

И все-таки он продолжал следить за птицами; еще секунда, и они скрылись за скалой.

— Вы везде посмотрели? — переспросил Жакмор.

Он бросился к дому. Клементина закрыла калитку и, задыхаясь, побежала за ним. Ворвавшись в дом, они увидели спускающегося по лестнице Ситроэна. Клементина накинулась на него как дикая кошка. Жакмор, слегка расчувствовавшись, незаметно наблюдал за ней. Клементина что-то бессвязно лепетала, спрашивала, осыпала ребенка поцелуями.

— Я был на чердаке вместе с Жоэлем и Ноэлем, — объяснил мальчик, вырвавшись из ее объятий. — Мы разглядывали старые книги.

На лестнице появились Ноэль и Жоэль. Их щеки раскраснелись — кровь с молоком, — от них веяло чем-то свежим, живым. Запах свободы? Ноэль засунул поглубже выглядывающий из кармана кусок облака; Жоэль улыбнулся, заметив оплошность брата.

До самого вечера она не отходила от них ни на шаг, балуя, лаская, обливая слезами, как будто они вырвались из пасти кровожадного людоеда. Она уложила их спать, поправила одеяла и вышла только тогда, когда они заснули. После этого она поднялась на третий этаж и постучалась к Жакмору. Она говорила минут пятнадцать. Он отзывчиво поддакивал. Когда она вышла из его комнаты, завел будильник. Завтра, на заре, он пойдет в деревню за рабочими.

XXIII

— Хочешь посмотреть? — предложил Ситроэн. Он первый отреагировал на шум, который доносился со стороны ограды.

— Я не могу, — ответил Жоэль. — Мама будет недовольна и опять расплачется.

— Да ничего страшного, — убеждал брата Ситроэн.

— Ничего, как же! Когда она плачет, — сказал Жоэль, — она начинает целовать и прижимается мокрым лицом. Это так противно. Душно.

— А мне все равно, — сообщил Ноэль.

— Ну что она может сделать? — не отступался Сит-роэн.

— Я не хочу ее расстраивать, — ответил Жоэль.

— Это ее совершенно не расстраивает, — сказал Ситроэн, — ей нравится плакать, а потом обнимать нас и целовать.

Обнявшись, Ноэль и Ситроэн пошли в сторону ограды. Жоэль посмотрел им вслед. Клементина запрещала приближаться к рабочим во время работы. Да. Но обычно в этот час она суетится на кухне, и звон кастрюль и сковородок мешает ей прислушиваться ко всему остальному; и потом, что в этом плохого — сходить посмотреть на рабочих, он даже разговаривать с ними не будет. А Ноэль и Ситроэн, что они задумали?

Вслед за братьями Жоэль решил пробежаться — ради разнообразия — по земле; он рванул так быстро, что на повороте аллеи оступился на щебенке и чуть не упал. Он удержался и снова побежал. Хохоча во все горло. Ну вот, он уже разучился держаться на ногах.

Ситроэн и Ноэль стояли рядышком и удивленно разводили руками, а там, где, в метре от них, должна была находиться ограда сада и высокая золотая решетка, зияла пустота.

— Где она? — спросил Ноэль. — Где стена?

— Не знаю, — прошептал Ситроэн.

Ничего. Абсолютная пустота. Полное отсутствие, внезапное и резкое, как будто отсеченное ударом бритвы. Небо начиналось намного выше. Заинтригованный Жоэль подошел к Ноэлю.

— Что случилось? — спросил он. — Рабочие унесли старую стену?

— Наверняка, — сказал Ноэль.

— Ничего не осталось, — промолвил Жоэль.

— Что же это они сделали? — удивился Ситроэн. — Что же это такое? Не цветное. Не белое. Не черное. Из чего это сделано?

Он сделал шаг вперед.

— Не трогай, — удержал его Ноэль. — Не трогай, Ситроэн.

Ситроэн вытянул вперед руку, но все-таки остановился в нерешительности на краю пустоты.

— Я боюсь, — признался он.

— Там, где раньше была решетка, ничего нет, — сказал Жоэль. — Раньше виднелась дорога и уголочек поля, помнишь? Теперь — ничего.

— Как будто смотришь с закрытыми глазами, — сказал Ситроэн. — А глаза открыты, но кроме сада больше ничего не видишь.

— Как если бы сад был нашими глазами, а это нашими веками, — сказал Ноэль. — Это ни черное и ни белое, ни цветное, никакое. Ничто. Это ничтовая стена.