Дворец ветров - Мэри Маргарет Кей

Правитель Гулкота был тучным, апатичным мужчиной, который из-за непомерного пристрастия к вину, женщинам и опиуму преждевременно утратил былое здоровье и в свои пятьдесят с небольшим выглядел гораздо старше. Он любил своего старшего сына и испытал бы неописуемое потрясение при одной мысли, что кто-то может желать зла его наследнику. И он без колебаний предал бы смерти даже саму нотч, если бы узнал наверное, что она покушалась на жизнь мальчика. Но, будучи человеком немолодым и обремененным лишним весом, раджа избегал отрицательных эмоций. Он заметил, что всякий раз, когда он уделяет хоть самое малое внимание Лалджи, у него тут же начинаются нелады с очаровательной Джану-Баи. Посему в интересах собственного спокойствия он крайне редко виделся со своим старшим сыном, и Лалджи, любивший отца пылкой, ревнивой любовью, глубоко переживал такое небрежение и ужасно злился, если во время своих коротких визитов тот обращался хотя бы с несколькими словами еще к кому-либо.

Раджа заговаривал с Ашем только потому, что Кода Дад как-то заметил в беседе с ним, что мальчику стоит дать достойное воспитание, а также благодаря смутным воспоминаниям, что однажды мальчик спас жизнь Лалджи и это обстоятельство дает ему право на известное внимание. Поэтому он обращался с Ашем милостиво и иногда брал его с собой, когда выезжал опробовать нового сокола в охоте на пернатую дичь, в изобилии водившуюся на равнинных участках плато. В таких случаях Лалджи всегда впадал в хандру и раздражение, а впоследствии обязательно осуществлял какую-нибудь мелкую злобную месть. Например, неотлучно держал Аша при себе по многу часов подряд, не позволяя ни есть, ни пить, ни даже присесть на минутку, пока у того не начинала кружиться голова от усталости, или же, обнаруживая изощренное коварство, намеренно выводил его из себя бессмысленно жестоким обращением с одним из своих ручных животных, чтобы потом подвергнуть наказанию за неизбежную вспышку негодования.

Придворные Лалджи, равняясь на своего господина, всячески старались испортить жизнь малолетнему выскочке конюшонку, чье неожиданное возвышение всегда их возмущало, и единственным исключением здесь был Хира Лал, служебные обязанности которого туманно определялись названием «конюший ювераджа».

Хира Лал единственный из всех относился к Ашу благожелательно, и он один никогда не восхищался садистскими выходками Биджу Рама и не смеялся его сальным шуткам. Вместо этого он обычно зевал и с рассеянным видом, явственно свидетельствующим о скуке, покорности обстоятельствам и отвращении, принимался теребить черную жемчужину, висящую у него в ухе. Сам по себе сей жест был всего лишь привычкой, но неизменно приводил в ярость Биджу Рама, подозревавшего (справедливо), что огромная жемчужина является умышленной пародией на бриллиантовую серьгу, которую носил он сам, и что на фоне ее редкой красоты (жемчужина имела форму груши и переливчатый цвет голубиного пера) его собственный бриллиант кажется дешевой стекляшкой – точно так же, как рядом со скромным серым шелковым ачканом конюшего его яркие наряды выглядели безвкусными и плохо скроенными.

Хира Лал вроде бы никогда не утруждал себя никакой работой и всегда имел сонный вид, но его лениво прикрытые веками глаза были отнюдь не такими ненаблюдательными, какими казались, и на самом деле ничто не ускользало от них. По природе своей добродушный и покладистый, он славился леностью, которая стала постоянным предметом шуток во дворце и снискала ему репутацию своего рода придворного шута, чьи высказывания не следует принимать всерьез.

– Не обращай на них внимания, малец, – ободряюще говорил он Ашу. – Они жалкие тупицы, изнывающие от скуки, и за неимением иных развлечений вынуждены искать, кого бы подразнить и помучить. При виде замешательства и растерянности другого существа они ощущают собственную значимость, даже если это существо – всего лишь малый ребенок или ручная газель. Если ты не станешь показывать, что тебя это трогает, им скоро надоест такая забава. Верно ведь, Биччху-джи?

Обращение по прозвищу было дополнительным оскорблением, и Биджу Рам вперял в Хира Лала яростный взгляд прищуренных глаз, а остальные придворные сердито хмурились и недовольно ворчали. Но Лалджи делал вид, будто ничего не слышал. Он знал, что не может наказать или уволить Хира Лала, приставленного к нему самим раджой (как порой подозревал Лалджи, по наущению ненавистной мачехи-нотч), и потому предпочитал притвориться глухим. Вдобавок следовало признать, что конюший – шпион он или нет – умел быть и остроумным, и занятным: он отпускал смешные шутки и придумывал разные дурацкие игры, которые развеселили бы любого даже в самый безрадостный день, и жизнь без него стала бы гораздо скучнее.

Аш проникся признательностью к Хира Лалу и извлек пользу из его совета, оказавшегося весьма разумным. Он научился скрывать свои чувства и стоически переносить наказания. Но хотя со временем он приобрел умение сохранять равнодушный вид во всех обстоятельствах, кипевшие у него в душе эмоции оставались прежними – и даже более сильными, поскольку за неимением выхода загонялись глубже и не стихали дольше. Однако именно Хира Лал заставил мальчика понять, что Лалджи заслуживает скорее жалости, чем неприязни и что его собственное положение неизмеримо лучше положения озлобленного и растерянного маленького принца.

– Притесняя тебя, он просто мстит за недостаток любви, в которой нуждается, но которой не получает, – сказал Хира Лал. – Если бы Лалджи никто никогда не любил, сейчас он вел бы себя иначе, ибо многие вырастают без любви и не знают, что они потеряли. Но, однажды познав любовь, он понял, сколь тяжело ее лишиться. Вот почему он чувствует себя несчастным. Когда он изводит, мучает и несправедливо наказывает тебя, ты всегда можешь пойти пожаловаться своей матери, и она утешит тебя и поплачет над твоими ранами. Но Лалджи не к кому обратиться за утешением, если не считать этой старой ведьмы, няни Данмайи, которая только пугает беднягу вечными предостережениями об опасности, заставляя бояться собственной тени. Будь терпелив с ним, Ашок, ведь ты счастливее его.

Аш старался сохранять терпение, хотя это давалось ему с трудом. Но более ясное понимание незавидного положения ювераджа, безусловно, помогало делу, и за это мальчик был благодарен Хира Лалу.

На следующий год Лалджи женили, и за суетой приготовлений к свадьбе и празднеству вражда была временно забыта. Погруженный в дрему громадный дворец ожил и загудел, точно потревоженный улей, когда в него толпой хлынули художники и маляры с ведрами извести и красок. Обшарпанные пыльные стены, потолки, арки засверкали свежими яркими росписями и позолотой. Нотч, как и следовало ожидать, возревновавшая к пасынку, ставшему центром всеобщего внимания, то дулась, то закатывала скандалы, а родственники невесты вызвали значительное волнение во дворце прямо накануне свадьбы, внезапно потребовав удвоить предварительно оговоренный выкуп за невесту и тем самым приведя отца жениха в такую ярость, что он чуть было не отменил бракосочетание. Но таким поступком он навлек бы позор на всех заинтересованных лиц, поэтому после нескольких часов споров, льстивых уговоров и ожесточенного торга стороны достигли компромисса и приготовления к свадьбе продолжились.