Алехин - Юрий Шабуров

В середине августа 1919 года Алехин приехал в Москву. Поселился на квартире своей сестры Варвары в Леонтьевском переулке, дом № 22. Ее страстное увлечение театральным искусством все больше приобретало профессиональный характер, — Варвара играла в драматических спектаклях, посещала пробные киносъемки. В разговорах с Сашей сестра подчеркивала его артистические данные и советовала немедля проверить свои способности. А сделать это можно было совсем рядом, на Тверской улице, в угловом доме напротив Московского совета. Там открывалась 1-я Государственная школа кинематографии. Желавших поступить туда хватало, — в июле в студию пришли с заявлениями 500 девушек и юношей, а в августе — вдвое больше. Руководителем школы являлся режиссер Владимир Ростиславович Гардин, получивший еще до революции широкую известность как талантливый актер и режиссер-сценарист фильмов-экранизаций произведений русской классической литературы. Он же выполнял тогда обязанности председателя приемной комиссии киношколы.

В один из дней перед ним появился молодой блондин, представившийся Александром Александровичем Алехиным. Вспоминая эту встречу, В. Р. Гардин в книге «Жизнь и труд артиста», изданной в Москве в 1960 году, пишет: «…Я всю жизнь любил шахматы и, конечно, уже давно восхищался гением Алехина. Но в школу он был принят не только поэтому. Талантливый человек во всяком деле вносит свою индивидуальность. Это было и в актерских опытах замечательного шахматиста…»

В киношколе с Алехиным довольно близко сошелся Сергей Федорович Шишко, также выдержавший экзамен на отлично и принятый в студию. Занятия там начались 1 сентября 1919 года. Впоследствии С. Шишко, ставший актером, опубликовал в № 6 журнала «Шахматы в СССР» за 1955 год интересные и довольно подробные «Воспоминания об Алехине». Вот несколько выдержек из этой статьи, позволяющих представить Александра Алехина тех лет:

«…Алехин являлся в студию точно к назначенному часу и внимательно слушал все лекции.

Мы с Алехиным сидели вместе, обычно на втором ряду. Порою я искоса поглядывал на Алехина.

Он имел привычку хмурить брови, пряча под ними свой взгляд, проникновенный, уверенный. Его небольшие светло-голубые глаза глядели на оратора пытливо и зорко…

Алехин был скуп на слова, замкнут и нелюдим. Держался просто и с достоинством… На фоне яркой и хлопотливой студенческой жизни тихого, безмолвного Алехина никто не замечал. Меня, — продолжал Шишко, — обижала безвестность Алехина в коллективе. И вот однажды на лекции, когда речь зашла о необходимости для каждого актера развивать наблюдательность, внимание и память, я вдруг не выдержал, попросил слово и громогласно выпалил: «Среди нас находится человек, обладающий исключительной памятью». Наступила тишина, и лица присутствующих обратились ко мне. Они выражали изумление и любопытство.

Я мельком взглянул на Алехина (он сидел слева от меня). Наши глаза встретились. Во взоре Алехина я прочел мягкий укор и смущение. Он сконфуженно ерзал на стуле, втянув голову в плечи, и потирал кисти вытянутых рук.

— Кто же это? — тихо спросил преподаватель.

— Это мой сосед! Замечательный, выдающийся шахматист Алехин, — отрапортовал я.

Произведенный моим выступлением эффект жил, однако, недолго. Все вскоре забыли об Алехине…

— Моя память недостойна вашей рекламы, — заявил мне Алехин в перерыве между лекциями. — Лишь та память хороша, которая умеет забывать, то есть освобождать себя от ненужного хлама…» И он рассказал Шишко, каких трудов ему стоит избавляться от невольного запоминания лиц прохожих, вывесок и т. п.

А на другой день, во время монотонной лекции, Алехин вдруг предложил соседу сыграть шахматную партию вслепую. Тот согласился и был очень эффектно, с жертвой ферзя, разгромлен.

А когда студенты вышли на улицу, Алехин привел несколько вариантов игры из партии и, отвечая на вопрос Шишко о путях совершенствования в шахматах, сказал:

«…Я лично многим, очень многим обязан игре по переписке. Еще в ранней юности она выработала во мне вдумчивое и бережное отношение к каждому ходу, научила ценить ход… Решающее значение я придаю критическому освоению классического наследия и, в первую очередь, творчества Чигорина, которого я считаю исключительно интересным и глубоким шахматистом; его мысли всегда свежи, самобытны и достойны тщательного изучения… Других надежных путей повышения квалификации я, пожалуй, не знаю».

На вопрос о значении теории шахмат Алехин высказался так:

«Нет сомнения, теория значительно расширяет опыт в условиях самостоятельной работы. Однако верить ей слепо и полагаться исключительно на нее не рекомендую: теория далеко не безошибочна и не всеобъемлюща. Надо стараться, чтобы теория шахмат не мешала мыслить самостоятельно…» И дружески прощаясь, между прочим, посоветовал:

«…Всегда старайтесь подбирать для себя партнеров посильнее, это многому научит…»

С. Шишко вспоминает свой первый визит к Алехину:

«…Жил он тогда в двух шагах от студии в одном из переулков, выходящих на Тверскую улицу (Леонтьевский переулок, 22. — Ю.Ш.). На мой звонок дверь открыл сам Алехин. Принял он меня весьма приветливо, провел в свою комнату и представил жене…»

Здесь автор книги должен прервать воспоминания С. Шишко и дать пояснение. Дело в том, что первая жена Александра Алехина упоминается лишь в пересказываемой статье. Подтверждений этому не было, никто ничего определенного о ней сказать не мог. Собирая материалы к рукописи, автор книги исследовал и этот вопрос. Архивные документы свидетельствуют, что первой женой Александра Алехина была Александра Лазаревна Батаева, вдова, работавшая делопроизводителем, а брак между ними был зарегистрирован в Москве 5 марта 1920 года. Видимо, совместная их жизнь в квартире № 3 дома 22 по Леонтьевскому переулку началась несколько раньше. Но брак этот оказался довольно коротким и примерно через год был расторгнут.

Теперь вернемся к воспоминаниям С. Шишко и познакомимся с его впечатлениями о визите к Алехину в конце 1919 года.

«…По приглашению Алехина мы тотчас же уселись за шахматы.

Алехин с женою занимал комнату метров 18–20. Обстановка и убранство комнаты были весьма незатейливыми. Посредине комнаты, под висячей лампой — небольшой квадратный стол. Слева у стены — чистенькая, опрятная кровать, напротив — ковровая кушетка. Кроме этого, в комнате была этажерка с книгами, небольшой комод с зеркалом — вот и вся мебель. В комнате было чистенько и уютно.

Большим наслаждением была для меня игра с Алехиным. Он показывал не только мастерскую игру, но и образцовое спортивное поведение за шахматной доской. Играя в шахматы, Алехин держался непринужденно, не позволял себе каких-либо возгласов, не оправдывался при неудачах и, казалось бы, внешне вовсе не реагировал на результаты. В этот день мы с Алехиным сыграли, пожалуй, не менее 30 партий. Я припоминаю, что 4–5 партий выиграл я (очевидно, в тех случаях, когда мой грозный противник прибегал к слишком рискованным экспериментам), примерно столько же партий закончилось вничью, остальные выиграл Алехин, в подавляющем большинстве — в эндшпиле…»