Синдром Настасьи Филипповны - Наталья Миронова

— Вы же в суд подаете! Вам возместят. Главное, квитанцию не потеряйте. Все свои расходы документируйте.

Нотариус, тоже женщина, приняла их без очереди, дотошно сравнила два экземпляра заключения и все оформила за полчаса. Они поспешили обратно в больницу. Когда они вернулись, оказалось, что операция на глазу уже идет полным ходом. Марья Дмитриевна ушла к себе. Элле оставалось только молиться. Последние два дня она не вспоминала о Лещинском, хотя до происшествия с Юламей только о нем и думала. А теперь вспомнила и мысленно обратилась к нему: «Почувствуй, что у нас беда. Сделай что-нибудь. Помоги нам». Ей было все равно, кому молиться, лишь бы помогло.

Когда Самохвалов, окруженный толпой ассистентов, вышел из заветных дверей, она сразу поняла, что операция прошла успешно.

— Ну, мамаша, — шутливо обратился он к ней, — глаз я вашей дочке на место вставил. С сетчаткой придется повозиться, но это потом, когда она на ноги встанет. Сама ко мне придет. Стопроцентного зрения не будет, но процентов на шестьдесят, думаю, рассчитывать можно.

Элла хотела что-то сказать, но колени у нее подогнулись, незаметно для себя она оказалась на полу. Сама она ничего не почувствовала, просто вдруг увидела, что все склоняются над ней, тычут в нос нашатырем, что-то говорят… Слух вернулся к ней не сразу.

— … а я ведь вам говорила…

Она не столько расслышала, сколько догадалась, что это Марья Дмитриевна. А может, завуч из школы? Нет, ее тут быть не может, сообразила Элла и попыталась сесть. Ее тут же подхватили несколько пар рук и усадили на банкетку. И почему в больницах такие неудобные банкетки? В голове шумело, мысли никак не желали складываться в нечто связное.

— Я вам говорила, что надо было поесть? — сказала Марья Дмитриевна. — Вот теперь в наказание будете глотать нашу больничную бурду. И укольчик глюкозы, — повернулась она к кому-то.

— Нет, не надо укола, — запротестовала Элла, но ее никто не слушал.

Ее отвели в кабинет, закатали рукав, перетянули руку манжеткой и сделали укол в вену.

— А теперь в буфет, — скомандовала Марья Дмитриевна.

— Дайте мне взглянуть на дочку, и мне сразу станет лучше, — предложила Элла.

— Не думаю, — покачала головой Марья Дмитриевна. — Ее жизнь вне опасности, ей только что сделали успешную операцию… Вы хоть поняли, что вам сказал профессор Самохвалов? Но если вы ее увидите, боюсь, вам опять станет плохо.

— Нет, я в порядке.

— Ну хорошо, пойдемте.

Бесконечными больничными коридорами Марья Дмитриевна отвела Эллу к палате и тихонько приотворила дверь. Она оказалась права. Юламей лежала спеленатая, как мумия, и кровоподтеки у нее на лице казались особенно страшными на фоне белых бинтов. Эллу замутило, она уцепилась за дверной косяк.

— Все, по-моему, с вас хватит. — Марья Дмитриевна крепко ухватила ее под локоть. — Все равно поговорить с ней вы не сможете. — Они двинулись бесконечными больничными коридорами в обратный путь. — А ведь худшее вам еще предстоит. Когда вас будут топтать в суде, — пояснила женщина-врач.

— Я к этому готова, — ответила Элла. — У меня уже была первая стычка сегодня утром. Нет, началось еще вчера вечером. Ничего страшного.

— Считайте, что вы еще ничего не видели, — вздохнула Марья Дмитриевна. — Знали бы вы, сколько мне приходилось наблюдать случаев, когда дело кончалось ничем! Потерпевшие шли на мировую, покупались на деньги, пасовали перед судом, оглаской, а то и угрозами… И вам будут угрожать, готовьтесь. И хорошо еще, если суд будет беспристрастный, а не купленный! Вы ведь можете и проиграть, хотя все вроде бы очевидно! У вас адвокат есть?

— Мне порекомендовали одного, я ему обязательно позвоню, — заверила ее Элла.

— Вот наш буфет, обязательно съешьте что-нибудь. — Марья Дмитриевна ввела Эллу в помещение, и та сразу поняла, что это не общедоступный буфет, а столовая, где питались врачи и медсестры. — Вот, девочки, — обратилась она к присутствующим, — я вам нервную мамашу привела. Покормите ее.

Элла пыталась протестовать, уверяя, что поест в общепите, но сестры обступили ее и потянули к столу.

— Домашнее-то лучше, — сказала одна из них, немолодая, дородная. Элла сразу подумала, что это сестра-хозяйка. — А вы, Марья Дмитриевна, с нами?

— Нет, я смену отдежурила, домой пойду. — Но Марья Дмитриевна все-таки села за стол рядом с Эллой. — Я вам дам знать, когда она очнется. Ей еще долго лежать на внутривенном, у нее челюсть вывихнута и трахея смещена, ни жевать, ни глотать нельзя. Но это все пройдет, вы не волнуйтесь.

— Ей больно? — спросила Элла.

— Ну, сейчас мы ее так укатали, что она ничего не чувствует.

— Она была в сознании до самого конца, пока я везла ее сюда.

— Организм крепкий, — подтвердила Марья Дмитриевна, — прекрасный мышечный тонус. И это очень хорошо. Она поправится. Вы пока занимайтесь своими делами, сходите к адвокату, а как только она в себя придет, мы сразу дадим вам знать.

— Мне хотелось бы быть рядом, когда она придет в себя, — возразила Элла.

— Ну, это как получится. В интенсивную терапию вообще никого не пускают, это я одна такая гнилая либералка. Вы ешьте, а я пойду.

И Марья Дмитриевна ушла.

Элла последовала ее совету. Нет, ела она через силу, механически улыбаясь медсестрам, хотя ее кормили домашними пирожками и котлетами. Но, выйдя из Института Склифосовского, она поехала к себе на кафедру в УДН. Надо было оформить отпуск без сохранения содержания. Элла хотела сказать, что ее дочку сбила машина, но оказалось, что на кафедре все уже в курсе дела. Вездесущая завуч и туда успела позвонить и попросить, чтобы повлияли на строптивую коллегу, уговорили забрать заявление. Вся кафедра гудела, как потревоженный улей.

Поразительна человеческая природа: и те, кто рассуждал об «обезьянах», и та женщина, что рассказывала о славянских яблоках, — решительно все встали на сторону Эллы. Ее убедили не брать отпуск, сказали, что разберут ее лекции и все по очереди за нее отдежурят. Опять собрали ей денег. Все просили передать привет Юленьке, все готовы были, если потребуется, свидетельствовать за нее в суде.

Элла поблагодарила и села звонить адвокату. На визитной карточке, которую дал ей врач «Скорой помощи», было написано: Мирон Яковлевич Ямпольский. Имя показалось Элле знакомым. Известный адвокат. Она набрала номер.

Мирон Яковлевич выслушал ее внимательно и предложил сразу приехать. Оказалось, что ехать надо к нему домой, на Сивцев Вражек. Впустив ее в квартиру, он объяснил, что в последнее время почти не берется за новые дела, но ее дело его заинтересовало. Это был высокий худой старик с белоснежной волнистой шевелюрой и лицом библейского пророка, правда, без бороды. Элле он не то что понравился, она влюбилась с первого взгляда.