Последний козырь Президента - Александр Овчаренко

– Что-то ты, Васенька, сегодня какой-то сам не свой, – проворковала Аделина, когда я перешагнул порог нашего скромного жилища.

– Всё нормально, – пробормотал я в ответ, стягивая промокшие ботинки.

«Надо было обуть офицерские «берцовки». – запоздало сообразил я. – Тогда бы ноги точно не промокли!»

– Задумчивый ты какой-то.

– Это плохо?

– По мне так даже очень! Я на собственном опыте подметила, что когда мужик начинает задумываться, это не к добру.

– Это ещё почему?

– Мужик тогда начинает искать… как его? Всё время забываю… а, нет, вспомнила! Мужик тогда начинает искать смысл жизни! – на одном дыхании выдала сожительница. – Ищет он этот смысл, ищет.… Только все изыскания на практике сводятся к поиску новой бабы!

– Поразительно! – воскликнул я, не скрывая иронии. – В одном предложении ты умудрилась сконцентрировать всю сущность мужской философии.

– А философия твоя, что, как баня, на мужскую и женскую делится? – добила меня встречным вопросом Аделина.

– Я ноги промочил, – стал я канючить неожиданно для себя. – И промёрз сильно.

– Ноги – это плохо! – с видом знатока сделала заключение Аделина. – У мужика все болезни от ног: то у него «асфальтовая» болезнь – это когда ноги совсем не держат и мужик нетрезвым рылом в асфальт норовит зарыться, то опять же по пьяному делу к непутёвой бабе в дом заведут.

– А что значит болезнь «сердечная»? – пошутил я.

– А это значит стопроцентный триппер! – невозмутимо парировала Аделина и стала насыпать в тазик горчицу. – Давай, садись на табурет, – велела она. – Сейчас твои ноги парить будем. Ты мне живой и здоровый нужен.

Я сел на табурет и, как в далёком детстве, опустил ступни ног в горячую, остро пахнущую горчицей воду. От острого запаха заслезились глаза, и я, запрокинув голову, стал утирать слёзы руками. Откуда-то издалека доносился неторопливый говорок Аделины:

– Не плачь Васенька, не плачь! – ворковала женщина, подливая в таз горячей воды. – Терпи, инженер-конструктор! Дай только срок, я из тебя человека сделаю!

– Вот этого я как раз и боюсь! – процедил я сквозь зубы, так как вода в тазике из стадии «горячей» перешла в стадию «очень горячей».

– Обязательно сделаю! – настаивала владычица вокзального буфета. – Ведь ты сейчас кто?

– Так как я инженер-конструктор, можешь отнести меня к подвиду «техническая интеллигенция», – так же сквозь зубы произнёс я, продолжая опасливо коситься на старый вёдерный чайник, из которого Аделина подливала в таз горячую воду.

– Размазня, одним словом! – сделала заключение женщина. – Был у меня такой же интеллигент пару лет назад, только в очках и постарше тебя лет этак на десять. Очень он красиво о России говорил, особенно когда выпьет. Бывало, как бутылку осилит, то сразу и заголосит: «Нет больше России-матушки! Разменяли душу русскую на сивуху мутную да на бусы стеклянные! Повырубили вишнёвый сад! Надругались ироды над Русью православной»! – Говорит, а сам плачет. Ну и я с ним, как дура, за компанию. Поплакала я так дуэтом пару месяцев, а потом слезы утёрла и выгнала его.

– За что же такая немилость?

– Так ведь он, кроме как водку пить и за Россию страдать, ничего больше в жизни делать не желал. Вот я его и выгнала. Тяжело расставались, – вздохнула женщина. – До сих пор его прощальные слова помню: «Не меня ты, говорит, Аделина, выгоняешь! Ты, говорит, глупая женщина от совести своей избавляешься, потому как я в твоей жизни был… этим, как его… а, вспомнила: нравственным мерилом».

– И ушёл?

– Ушёл! Забрал из холодильника водку, жратвы на неделю, и ушёл. Я потом пару раз его случайно на митингах видела издалека, точнее, слышала, как он за поруганную Россию голосил. Одним словом – словоблуд! – махнула рукой Аделина.

– Ты тоже идейный, – сказала женщина и заглянула мне в слезящиеся очи. – Но ты другой! Ты плакать не будешь, ты скорее слёзы лить других заставишь, и ради неё ни себя, ни кого другого не пожалеешь.

– Ради кого?

– Да ради России вашей!

– Вашей? А у тебя, Аделина, есть другая Россия?

– Такой России, о которой на митинге кликушествуют, мне и даром не надо. Для меня Россия – это мой рабочий посёлок под Тверью, речка-невеличка, что под обрывом спряталась, перелесок берёзовый, через который батяня мой каждый вечер со станции после работы возвращался, дом-пятистенок, в котором маманя по праздникам пироги стряпала да гостей созывала…

– Хорошо говоришь, – перебил я поборницу русского образа жизни. – Да только живёшь ты сейчас не в своём рабочем посёлке, а в Москве, в Марьиной Роще, и, насколько я понимаю, съезжать обратно к речке-невеличке не собираешься.

– Это по глупости, – вздохнула Аделина. – От бабьей жадности. Мне ведь тоже кусочек своего женского счастья если не отхватить, то хотя бы отщипнуть хочется. Я, когда в Москву ехала, думала, что если в городе народу много, то значит и женихов больше, чем в нашем рабочем посёлке. А сейчас поняла, что и среди толпы мужиков можно быть одинокой. Так что мы с ней даже чем-то похожи.

– С кем это?

– Да с Россией: стоит она между Европой и Азией, словно красивая русская баба на перепутье, и куда податься – не знает, потому как нигде её не любят.

– И почему же не любят?

– А из зависти, Васенька, из зависти! У нас же так испокон веков ведётся: чем ты удачливее и счастливей, тем больше твоему счастью завидуют, тем больше у тебя недоброжелателей. Поэтому нас так долго в Общий рынок и не принимали. Куда ни кинь – кругом двойные стандарты.

– А про рынок и двойные стандарты ты откуда знаешь? – опешил я. Облик и словарный запас моей несравненной Ангелины никак не вязался с фразеологией политического обозревателя.

– Так из радио, Васенька. У нас на вокзале радиоточка круглосуточно работает, так за смену чего только не наслушаешься!

– И тебе завидуют?

– А как же. Конечно, завидуют. Вот хотя бы напарница моя, Тонька. Я ей про тебя рассказала, так она теперь, как смену передаём, обязательно про тебя спросит.

– И что же её интересует? – насторожился я.

– Да всё, Васенька! И кто ты такой, и откуда, и чего в Москву подался?

– И с какой такой стати незнакомая женщина вдруг так активно мной интересуется?

– Так из зависти, Васенька! Из обыкновенной бабьей зависти! Тонька – баба, как и я, одинокая, вот её чужое счастье и манит.

– А твоя Антонина не спрашивала тебя о том, спим ли мы с тобой вместе, и каков я в постели?

– Нет, об этом не спрашивала, – удивилась Аделина. – Хотя чего спрашивать, если и так понятно. Её больше интересовало, сильно ли ты водочку уважаешь, и что по пьяному делу языком треплешь.

– Тебе не кажется это странным?

– Что именно? – насторожилась женщина.

– Странно то, что одинокая женщина не интересуется у подруги, насколько её любовник хорош в постели, и при этом проявляет странное любопытство к тому, о чём я болтаю в пьяном виде?

– Действительно странно! – вытирая мокрые руки посудным полотенцем, согласилась Аделина. – На Тоньку это что-то не очень похоже.

– Плохо! – вздохнул я и вынул красные распаренные ноги из тазика. – Очень плохо!

– Чем же плохо, Васенька? – метнулась ко мне влюблённая буфетчица и стала тщательно вытирать мои ноги пушистым банным полотенцем.

– Плохо, что твоя подруга, по всей вероятности, работает на милицию, или на ФСБ.

– Как это работает? – в свою очередь опешила Аделина.

– Очень просто работает – негласно. В народе про таких, как твоя Антонина, говорят: стукачи!

– Ах, она, сучка! – воскликнула в сердцах женщина и от избытка чувств топнула ногой и упёрлась руками в крутые бока. – Мало того, что в буфете товар подворовывает, так ещё и «ментам» стучит!

– Теперь всё понятно, – сделал я заключение. – Твоя напарница попалась на воровстве, на этом её и завербовали.

– А зачем эта старая шалава «ментам» сдалась?

– Наивная ты, Аделина! Вокзал это, по твоему мнению, что?

– Вокзал – он и есть вокзал: паровозы всякие, электрички. В общем, ничего особенного.

– Вокзал, Аделина – это, прежде всего, люди! Сколько за смену через твой буфет людей проходит? Уйма! И все они разные, и все норовят в Москву прошмыгнуть, как школьник в кино без билета. Вот милицию и интересуют всякие подозрительные личности.

– Неужели террористы? – ахнула женщина.

– И террористы тоже, – кивнул я.

– Ты, Васенька, так обо всём этом говоришь, словно сам в «ментовке» работал.

– В милиции я не работал, – честно признался я. – Но об этом много читал в книжках про шпионов.

Это тоже было правдой. За время учёбы в Высшей школе ФСБ я прочёл массу специальной литературы по ведению и организации оперативно-розыскной деятельности.

– Мне, конечно, бояться милиции не стоит. Сама понимаешь: человек я положительный, законопослушный, и ни в чем предосудительном замешан не был, но бережёного бог бережёт, поэтому если она тебя попросит что-то разузнать про меня или что-то сделать…