Завтрашний царь. Том 2 - Мария Васильевна Семенова

Ирша перехватил встревоженного, готового обозлиться быка. Гойчин поспешил к рыжебородому, в лекарском деле на него было больше надежды. Мужчина дышал часто и надсадно, в груди хлюпало.

– Если что, я… – суетился юный дикомыт. – Может, водицы доставить? Молока? Я живой ногой…

– Нет! – дружно рявкнули воронята.

– А то пива?..

Гойчин хотел прогнать местнича, вскинул глаза, узнал в испуганном парнишке вчерашнего гордого гусляра.

– Помогай!

Вместе они приподняли возчика, тот сразу задышал легче. Гойчин понял, что не ошибся. Быстро сняв с рыжебородого кушачок, он перетянул ему ногу возле самого паха. Закрутил вдетым в ножны ножом. Мальчик держал обмякшего мужчину за плечи. Ирша протягивал верёвку, снятую с рогов оботура. Гойчин сомкнул второй жгут. Бык тыкался носом Ирше в плечо, мычал уже не зло, жалобно. Чаял утешения от уверенного человека. Ирша потянул его за ухо:

– Ложись, маленький! Ложись!

Черныш потоптался, повздыхал, надумал послушаться, подогнул колени. Гойчин с пареньком прислонили рыжебородого к большому мягкому боку.

– Беги к стряпным бабам! – велел Гойчин дикомыту. – Ушат пусть несут, да побольше! С горячей водой!

– Скамеечку захвати, – добавил Ирша.

– И скалки пирожковые! Две!

– А…

– Живо беги!

Мальчишка удрал во все ноги. Гойчин вновь взялся за больного, стал мять ему кончик носа, верхнюю губу, подбородок. Гнездарь дёрнулся. Застонал, медленно оживая. Было слышно, как юный гусляр спорил с бабами, те вначале отмахивались. Потом раздались ещё голоса: на крик мальца приспели калашники. Споры мигом затихли, два парня и девка приволокли дымящий ушат. Гойчин уже стащил с возчика поршни, белые босые ступни нырнули в горячую воду. Пока просовывали скалки вместо ножен с ножами, народу кругом стало тесно. Зарёванная баба кинулась тормошить мужа:

– На кого малых детушек покида-а-аешь…

– А ну, унялась! – Девка-калашница была невзрачная подле грозных парней, но осадила так, что вой прекратился.

Кругом собрался народ. Ирша заметил вора Трясаву, скрытно погрозил кулаком: я те вздумаю у добрых людей, сошедшихся на помощь беде, кошели подрезать! Крадун благочестиво завёл глаза. Да как такое подумали, да как можно!

– Дорога, знать, нелёгкая выдалась, – объяснял Гойчин калашнице. – Ещё на ристалище проконался… сердечко-то и зашлось. Мы ему облегчение сотворили. В себя вернётся, пускай оботура благодарит да мальца горластого.

Девка понятливо кивала. Она выглядела решительной и сметливой. Воронята по-тихому отступили, двинулись прочь. Вновь обходить купилище, провозглашать заветное слово там, где ещё не бывали.

Обоих потряхивало. Пока уговаривали быка и вертели жгуты, было не до мыслей о неудаче. Зато теперь догнал запоздалый испуг, и руки, не занятые делом, едва могли подвязать к поясам ножны.

– Малого подождём, – вспомнил Ирша. – Тоже, поди, труса набрался, небось мамку обнимать побежит.

– Побежит, – согласился Гойчин. Он смотрел в пустоту, перед глазами плавала рыжая борода на белом лице.

Ирша угадал. Парнишка, более ненужный среди опытных взрослых, скоро выскочил из тумана. Встрёпанный, глаза шалые.

– А ты молодец, славнучек, – сказал Ирша.

Тот смутился:

– Я что… Орал с перепугу.

– Без того бы люди не натекли, – сказал Ирша.

– Мы тебя вчера ещё слышали, заслушались, – сказал Гойчин. – Голосистые вы тут, за Светынью.

Мальчик доверчиво похвалился:

– Мне на торгу петь от матушки дозволено. От Равдуши Опёнушки.

Странно было видеть его. Казалось, наставник, совсем не погибший, лишь сбросивший десяток прожитых лет, вот-вот подмигнёт впрозелень голубым глазом. Бросит притворство, велит сказывать, ладно ли без него живёт-может Чёрная Пятерь.

– Тебя, славнучка, люди каково хвалят?

– Жогом, – расправил плечи юный гусляр. – Из Твёржи мы.

– Пойдём проводим тебя, пока матушка не хватилась, – предложил Ирша.

Гойчин добавил:

– Поклонимся, чтоб не бранила.

Жогушка улыбнулся:

– А не станет бранить. Детница она, дома пестуется.

– Так ты отцу помогаешь? А праздный ходишь почто?

– Мы с отцом богоданным лыжи вывезли. Расторговались уже.

Ирша недоумённо нахмурился. Всё же здешняя говоря не только оканьем отличалась. В Левобережье богоданным отцом призяченный мог назвать тестя, но какой тесть у безусого?

Гойчин тоже замолк. На самом деле он лишь тут перестал ждать тайного знака, уверившись – не с Вороном говорит, воскресшим в теле юнца.

– Оно видно, что с богоданным, – опасливо проворчал Ирша. – Правский отик, пожалуй, пустил бы одного в рядах шастать…

Жогушка рассмеялся беспечно:

– Где ж одного! Мне все калашники братья.

– И сестра есть, – поддразнил Гойчин.

– То наша Полада! – с немалой гордостью пояснил мальчик. – Затресских она. Сватали, не пошла. Светелка решилась ждать, а дотоле с нами сестрицей.

Орудникам Чёрной Пятери дела не было ни до девки Полады, ни до какого-то Светелка. Их давно приучили отделять главное.

– С вами, значит, – улыбнулся Ирша. «А не соплив ты, поршок, с молодыми орлами в небе ширять?»

– Нет дружины без загусельщиков, а нас двое, – принялся раскладывать Жогушка. – Небышек в Затресье своём, а я в Твёрже, при воеводе Гарке.

– И в походы ратные? – не поверил Ирша.

– Нет пока, – отвёл глаза Жогушка. И вскинулся. – Мне братище наказал с отцом богоданным лыжи источить, женство оборонять, малых на крыло ставить! Вот поставлю…

«Братище? Братище!»

– Объясни нашему неразумию, – попросил Гойчин. – У нас в Шегардайской губе мужи отцом богоданным…

Жогушка засмеялся:

– Тестя, слыхано! А у нас приёмного величают. – Шмыгнул носом, подумал, важно добавил: – Хотя, если что, у меня и суженая есть, вот.

– Ишь как…

«Это чтоб в котёл силком не свели, как дядю Ворона? Женатому на воинском пути не рука…»

– Мне, – расхвастался Жогушка, – дядя Мозолик в Кисельне по обету девку родил. Как во все лета войдёт, её посягну.

Всё это было ново и любопытно, только… мимо орудья. Воронята преступно тратили время, отпущенное гулять по рядам с заветным окликом на устах.

Однако был ещё иной долг, превыше даже Лихарева приказа.

– Братище, говоришь, – задумчиво произнёс Ирша.

– Умён старший брат, чей завет младшему – дому опорой быть, – поддержал Гойчин. – Поведай про него.

Жогушка надулся от гордости:

– Такого брата ни у кого нет! Он преподобные ирты и лапки верстать наторел! Летами как вы был, а на купилище за его лыжи дрались!

Орудники неволей припомнили: в Чёрной Пятери дядя Ворон поновлял лыжи, даря им скорость и крепость. Верно, скучал по дому, по ремеслу… по братёнку. Хотя никогда об этом не заговаривал.

– И песни пел, как ты? – жадно подтолкнул Ирша. – Голосом дивным?

Гойчин тоже не сдержал языка:

– Как ты, в гусли играл? Или, может, дудку больше любил?

– Брат – гусляр, каких нету! – засиял маленький дикомыт. – Его дед Игорка учил, а он уж меня! У него гусли живыми голосами поют! Хворых на ноги ставят, робких смелыми претворяют, слабых за победой ведут!

«Это про кого сказ-то?» – переглянулись орудники. А Жогушка вытянул руку:

– Вось, новый батюшка кукол с рундука продаёт, что бабушка сшила. Атя кровный мой ко святым родителям отошёл, мне Светелко и брат был, и за отца. Потом дядя Летень приехал, больной совсем, не вставал. Светелко его вылечил и маме оставил.

Ирша спросил, уже понимая, что Ворона мальчишка не помнит, а может, и не застал:

– Сам-то брат где? Светелко твой?

– Он витязь теперь. Вольному воеводе первый сын! Самому Сеггару Неуступу, вот! В битве ранами благословился, честью украсился!

– Красно сказываешь, – улыбнулся внимательный