Горе невинным - Кристи Агата

– Пойдем, Мики, присядем. От ветра укроемся. И от холода.

Он послушно вошел за нею в беседку.

– Почему ты такой несчастный? – спросила Тина.

– Девочка дорогая, ты этого не поймешь.

– Прекрасно пойму, – возразила Тина. – Почему ты не можешь забыть ее, Мики?

– Кого забыть? О ком ты говоришь?

– О твоей маме.

– Забыть ее! – с горечью произнес Мики. – Разве забудешь после такого утра… и такого допроса. Если человека убьют, его и захочешь не забудешь.

– Я не о том, – сказала Тина. – Я о твоей настоящей маме.

– Что о ней думать? Я ее видел, когда мне было шесть лет.

– Но, Мики, ты о ней думаешь, все время думаешь.

– Я разве тебе говорил об этом?

– О таких вещах не надо говорить, Мики.

Мики повернулся и ласково поглядел на нее:

– Ты такая мягкая, спокойная, словно маленькая черная кошечка. Но, думаю, у тебя есть коготки и не стоит пытаться погладить тебя против шерсти. Милый котенок! Славный котенок! – Он погладил рукав ее пальто.

Тина, не шевелясь, с улыбкой посматривала на его руку. Мики сказал:

– Ты к ней неплохо относилась, правда, Тина? А мы, остальные, ее ненавидели.

– Вы неблагодарны, – сказала Тина. Она тряхнула головой и энергично продолжила: – Только подумай, сколько всего она всем нам дала. Дом, тепло, любовь и доброту, хорошее питание, игрушки для забав, людей, которые за нами ухаживали и нас оберегали…

– Да, да, – торопливо вторил ей Мики. – Плошка со сметаной, и по шерстке чтоб гладили. И пушистому котенку ничего больше не требуется?

– Я ей за все благодарна. В отличие от вас.

– Тебе не понять, Тина, но если кто-то благодарен, это не значит, что все должны быть благодарны. Хуже нет – чувствовать себя кому-то обязанным. Я не хотел, чтобы меня сюда привозили. И роскошь мне эта не нужна. Мне в моем доме милее.

– Его могли разбомбить, – заметила Тина. – Тебя бы убили.

– Ну и что? Пусть бы убили. Зато убили бы дома, а рядом была бы моя мать. Так вот, как видишь, мы вернулись к тому, с чего начали. Скверно чувствовать себя неприкаянным. Но ты, пушистый котенок, ценишь лишь материальные удобства.

– Верно, ты по-своему прав. Может, поэтому я и воспринимаю случившееся иначе. Нет у меня этой странной озлобленности, которая всех вас гложет, – а тебя, Мики, больше других. Мне легко быть благодарной, поскольку я не хотела оставаться собой. Не хотела быть там, где находилась. Мечтала убежать от себя самой, стать другой. И мама помогла этому осуществиться. Она сделала меня Христиной Эрджайл, у которой есть дом, привязанность, благополучие, уверенность. Я люблю маму, она дала мне все это.

– А как же твоя настоящая мама? Ты о ней не думаешь?

– А что думать? Я ее едва помню. Мне годика три было, когда я оказалась здесь. Помню, я очень ее боялась… до ужаса. Эти громкие препирательства с моряками, а она сама – теперь-то я это понимаю – большую часть времени была пьяна, – Тина говорила спокойно, без надрыва. – Нет, я не думаю о ней и не вспоминаю ее. Моей мамой была миссис Эрджайл. Тут мой дом.

– Тебе легко, Тина.

– А тебе почему трудно? Потому что самому этого хочется! Ты не миссис Эрджайл ненавидел, Мики, но свою собственную мать. Да, я знаю, о чем говорю. И если ты убил миссис Эрджайл, то ты это сделал только потому, что желал смерти собственной матери.

– Тина! Какую чушь ты несешь?

– И вот, – продолжала Тина спокойным голосом, – тебе больше некого ненавидеть. Чувствуешь себя одиноким, да? Надо уметь жить без ненависти, Мики. Это трудно, но необходимо.

– Не понимаю, о чем ты говоришь. Что означают слова, будто я мог убить миссис Эрджайл? Ты ведь наверняка знаешь, меня в этот день здесь и в помине не было. Я проверял машину одного клиента на Мур-роуд возле Минчин-Хилл.

– В самом деле? – спросила Тина.

Она поднялась и вышла на небольшую смотровую площадку, откуда открывался вид на реку. Мики последовал за ней.

– Что можно увидеть там, внизу? – поинтересовался он.

– Что это там, на пляже, за парочка? – ответила Тина вопросом на вопрос.

– Кажется, Хестер со своим доктором, – сказал Мики. – Но что ты имела в виду, Тина? Ради бога, не подходи близко к обрыву!

– А что… хочешь меня столкнуть? Тебе это удастся. Я ведь такая маленькая.

– Почему ты сказала, что я был здесь тем вечером? – спросил Мики хриплым голосом.

Тина, не ответив, повернулась и побрела вверх по тропе к дому.

– Тина!

Со спокойной отрешенностью она сказала:

– Мне тревожно, Мики. Я волнуюсь за Хестер и Дона Крейга.

– О них можешь не беспокоиться.

– Но я беспокоюсь. Боюсь, Хестер очень несчастлива.

– Мы не про них разговаривали.

– А я про них говорю. В этом все дело, Мики.

– Так ты уверена, Тина, что в тот вечер, когда убили маму, я здесь присутствовал?

Тина не ответила.

– Почему ты об этом тогда не сказала?

– Не было необходимости. В виновности Джако никто не сомневался.

– А теперь, когда мы знаем, что Джако невиновен?

Она молчала, медленно поднимаясь по тропинке к дому.

На пляже Хестер ковыряла песок носком туфли.

– Не понимаю, о чем это ты, – сказала она.

– Надо поговорить, – настаивал Дон Крейг.

– Зачем? Толкуй не толкуй, лучше не будет.

– По крайней мере, ты могла бы мне рассказать, что случилось сегодняшним утром.

– Ничего.

– Что значит… ничего? Разве не приходила полиция?

– О да, приходила.

– Значит, задавали вопросы?

– Да, задавали.

– Что за вопросы?

– Как всегда, все об одном и том же. Где мы были, что мы делали, когда последний раз видели маму живой? Нет, положительно, Дон, я не настроена снова об этом разговаривать. Все в прошлом.

– Нет, дорогая, не в прошлом. В том-то и дело.

– Не пойму, почему тебя это волнует? Ты ведь здесь ни при чем.

– Я хочу тебе помочь, дорогая. Не понимаешь?

– Бесконечные разговоры мне не помогут. Хочу все забыть. Помоги забыть, спасибо скажу.

– Хестер, милая, от уловок пользы не будет. Надо смотреть правде в глаза.

– Все утро только это и делала.

– Хестер, я люблю тебя. Ты же знаешь?

– Надеюсь.

– Что значит «надеюсь»?

– Продолжай, продолжай.

– Я хочу что-то сделать.

– Не понимаю что. Ты же не полицейский.

– Кто последним видел маму живой?

– Я, – ответила Хестер.

– Знаю. Это было незадолго до семи в тот вечер, когда я поехал в театр в Драймут, чтобы встретиться с тобой.

– Перед тем, как я поехала в Драймут… в театр.

– Но ведь и я, кажется, там был?

– Да, разумеется, ты там был.

– Тебе уже было ясно тогда, что я люблю тебя, Хестер?

– Нет, я даже не понимала тогда, что сама влюбилась в тебя, – возразила Хестер.

– У тебя ведь не было никаких веских причин убивать свою мать, не правда ли?

– Вот именно.

– Что означает твоя ирония?

– Я желала ей смерти и часто думала о том, чтобы убить ее, – помолчав, ответила Хестер спокойным тоном. – Иногда мне даже грезилось, что я убиваю ее.

– Каким же образом ты убивала ее в своих фантазиях?

Из влюбленного молодого человека Дон Крейг превратился на мгновение в пытливого доктора, исследующего интересный случай заболевания.

– Иногда я стреляла в нее, иногда наносила удар по голове.

Доктор застонал.

– Это были всего лишь грезы, – сказала Хестер, – но в них я не знала жалости.

– Послушай, Хестер! – Доктор взял ее за руку. – Расскажи правду, доверься мне.

– Не понимаю тебя.

– Правду, Хестер, мне нужна правда. Я люблю тебя и останусь с тобой. Если ты действительно убила ее, думаю, я сумею понять мотив. Видимо, это не твоя вина, но твоя беда. Понимаешь? Разумеется, я не побегу в полицию. Это останется между нами. Дело зачахнет из-за недостатка улик. Но я должен знать. – Последнее слово было произнесено им с особым ударением.

Хестер непонимающе уставилась на Крейга широко округлившимися глазами.