Я живу в октябре (СИ) - Лыков Максим

– А что с детьми-то произошло?

– Исчезли. Но некоторые исчезли вместе с родителями.

Конечно, в страшилки Барри я не поверил, но они навели меня на любопытную мысль. Пересказывать подробности Ритке я не стал, а просто сообщил, что дело может быть в особой связи мамы и ребёнка.

– Когда ты перемещаешься и удерживаешь Пашку, он сам что-то делает?

– В смысле?

– Он может не захотеть перемещаться?

– Не знаю. Надеюсь, нет.

– Ты можешь меня научить его держать?

– Как я это сделаю? У нас же разные месяцы.

– Я буду рядом с вами, когда вы будете перемещаться. Рассказывай мне всё, что происходит, возможно, я смогу почувствовать.

– Мне не нравиться это, Алекс. Зачем это?

Я погладил её по щеке. Рита смягчилась.

– Я боюсь, – сказала она. – Не знаю чего, но я всё время боюсь.

– В полную Луну все боятся.

– С обычными детьми всё понятно – люди знают, как их растить, куда их выводить. А я? Ничего не знаю. И всего боюсь.

Рита невольно нарушила наше табу на обсуждение будущего. Но кто-то должен был сделать это рано или поздно.

– У нас особенный ребёнок, – ласково сказал я. – И нам с тобой тоже нужно быть особенными. Попробуй научить меня.

***

Вы когда-нибудь плавали ночью по озеру или по морю при свете Луны? Тихая ночь, тёплая вода, лунная дорожка дрожит на лёгкой волне. Перед тобой расстилается тёмный простор, по которому словно специально разлили серебристое молоко. Кажется, можно плыть бесконечно, к далёкому неведомому берегу.

К такому безмятежному переживанию прыжка хомо новус приходит примерно на второй год, а большинство ещё позже. Рита только-только распробовала это буддийское спокойствие. Оказалось, что одновременно чувствовать, удерживать Павлика и комментировать свои действия ничуть не легче, чем делать тоже самое в настоящем море.

В первый раз я ничего не понял – от её волнения и моего напряжённого желания прочувствовать «всё и вся» толку было мало. Но ко второму разу мы успели договориться, что мы никуда не спешим и будем просто слушать наше дыхание – оно задавало ритм, позволяло настроиться друг на друга. Ещё несколько месяцев спустя я вдруг осознал, что очень хорошо различаю переход Риты и Павлика. Раньше они словно сливались в единое целое, а теперь на несколько секунд я отчётливо слышал их раздельное дыхание, их отличное друг от друга сердцебиение.

– Какой же, наверное, кайф, – сказал я однажды Ритке. – Жить в одном месяце и вместе уходить обратно.

– Думаешь? – с сомнением протянула она. – Когда ты провожаешь нас, то словно остаёшься на берегу, а если вместе, значит, мы плывём в разные стороны, к разным берегам.

За время нашего эксперимента Павлик исчезал лишь единожды и то без последствий. У меня зародилась смутная надежда, что, если мы будем продолжать наше сближение, то на этом выкрутасы могут и закончиться. В конце концов, сын рос полноценным здоровым мальчиком, разве что говорить стал чуть позже нормы, но это вполне объяснялось отсутствием постоянного круга общения.

У меня складывалось ощущение, что мы втягиваемся в (насколько это возможно) нормальную колею семейной жизни. И, как это часто бывает, тут же произошло событие, заставившее меня опять переживать.

Как-то посреди моего цикла в один дождливый вечер ко мне постучали.

– Меня зовут Глеб Иванович, – представился пожилой мужчина. Он был одет в потёртый кожаный плащ, с которого стекала вода. Мне особенно запомнились вислые седые усы на его худом морщинистом лице. Такие показывают в фильме у казаков навроде Тараса Бульбы. Вид у казака был усталый.

– Я представитель Темпорального Дозора. Временно исполняю обязанности по октябрю 2006 в Москве. Можно войти?

– Временно? – только и нашёлся я, что спросить.

Глеб Иванович принял это за приглашение и шагнул за порог.

– Позвольте? – он знаком показал на вешалку.

Я покорно отступил. Казак неторопливо снял мокрый плащ и аккуратно повесил. Под плащом оказался старенький пиджак с невнятно блистающим значком. Глеб Иванович по-стариковски огладил волосы и сказал:

– Мне нужно поговорить, Александр Григорьевич.

– Можно просто Алекс, сказал я.

– Тогда зови меня Глеб, – согласился казак, переходя на ты. – Чайку бы? Ехал издалека, из-под Тулы.

– На машине?

– На мотоцикле, – ответил Глеб и зачем-то добавил: – с коляской.

– Понятно, – сказал я. – Ну, пошли на кухню, Глеб.

– Если найдётся коньячок в чай, буду счастлив, – сказал он, устраиваясь на табуретку.

– Есть бальзам, спиртовой.

– Тоже можно, – с достоинством склонил голову Глеб. – Я к тебе по какому делу… Ребятёнок у тебя появился.

– Так, – протянул я.

– Во-первых, разреши поздравить. Дело хорошее.

– Спасибо. А во-вторых?

– А, во-вторых, мне поручено опросить тебя о деталях вашего… ммм… случая.

– Кем поручено?

– Начальством.

Я налил чай и щедро сдобрил бальзамом.

– Благодарствую, – сказал Глеб, – разглаживая усы. – Ты не бойся, Алекса. Дозор хочет защитить.

Имя моё он странно коверкал, но я не возражал. Неприятнее было, что речь зашла про защиту. В голове у меня всплыл невнятный киношный образ рекэтиров, которые приходят с благородной миссией по защите бизнеса. Впрочем, образ благополучно разбился о деревенский видок казака.

– От кого защитить?

– Это секретная информация, – заявил Глеб, припадая к чашке.

– И ты мне не скажешь?

– Почему? – удивился он, причмокивая. – Долей-ка бальзамчику. Хороший он у тебя. Как называется-то?

– Рижский.

– Ага-ага. Я вот тоже самогон варю, но это другое… Где покупаешь?

– Не знаю. Привезённый вроде. Неважно. Что там с секретом-то?

– По нашей информации, – официальным тоном сказал Глеб. – Несколько сект считают твоего сына предтечей светопреставления.

Видя моё недоумение, Глеб добавил:

– Ну, антихристом, так понятнее?

– Объясни толком.

По словам дозорного выходило так, что в подлунном мире есть ряд живучих легенд о конце времён. В каждой из них главным действующим лицом становиться потомство хомо новусов. Дитя, получившее возможности родителей, разрушит само время. Но если проклятое дитя будет уничтожено, то апокалипсис можно и отложить. Рассказывал он это короткое послание битый час. Видимо, вызубрить, как делали почтовики либо не успел, либо не мог в силу возраста и здоровья. Поэтому Глеб пытался пересказать всё своими словами, но поскольку сам некоторые термины понимал плохо, то получалась каша. Винить мужика не хотелось, Он получил задание и старательно исполнял его.

– А Дозор верит в эти легенды?

– Мы же не язычники какие-нибудь, – удивился Глеб. – Дитя-то при чём?

– Ну да.

Рассказывать о необычностях поведения Павлика я, естественно, не стал.

– Кому известно о ребёнке?

– Моим друзьям, – пожал я плечами. – Хотя Нелька предупреждала меня, что болтать не стоит.

– Правильно, – Глеб поднял указательный палец вверх.

– А Дозор откуда узнал?

– Слухи докатились, – уклончиво ответил Глеб. – Поэтому рекомендуем – болтовню прекратить. В полнолуние держаться вместе. К вам приставят охрану, но незаметно.

– Тебя?

– Не, – усмехнулся Глеб. – Какой из меня телохранитель. Годы уж не те. Но смотреть будут, уж поверь. Меня специально вызвали, чтобы местных дозорных ты в лицо не знал. Так правильнее, поверь.

– Зачем это Дозору?

– Как это? – удивился Глеб. – А для чего мы ещё нужны? Защитники мы. Сам подумай – если сумасшедшие будут творить, чего хотят, то это какая жизнь-то будет?

Я кивнул. Глеб Иванович, во всяком случае, явно верил в то, что говорил. «Надо бы с дядей Кешей пообщаться», – подумал я. Он поближе к этим конспираторам будет.

– Что мне нужно делать?

– Дитя одного не оставлять, разговоры прекратить, – загнул пальцы Глеб. – Посторонние вами интересовались?

– Вроде нет.

– Никаких странностей не замечал?

– Нет, – уверенно соврал я.