Киммерийское лето - Юрий Слепухин

Игнатьев слушал, положив перед собою руки, взглядывая то на лицо девушки, то на обломки ржавчины, разложенные на листе белой бумаги. Перед ним были две загадки, очень разного возраста — одной шестнадцать, другой две тысячи триста. Да, вероятно, это пятый-четвертый века. Но неужели железо… Любопытно, что покажет металлографический анализ. А девочка говорит ужасно путано, — что, их там, в школах теперешних, не учат связно излагать мысли, что ли? — но она, безусловно, искренна. В сущности, нет никаких препятствий к тому, чтобы взять ее на время в отряд. Раз уж ей так этого хочется.

Он слушал ее голос — очень своеобразный, сильный и мягкий, грудной голос, который она все время словно сдерживала, стараясь говорить негромко, — слушал и думал о том, что удовлетворить ее просьбу можно, но лучше бы она с этой просьбой к нему не обращалась. Если бы этой не любящей шума девочке с серыми глазами и древнеегипетской прической вообще не пришло в голову остаться поработать в отряде — было бы куда лучше. Спокойнее, во всяком случае. Намного спокойнее.

— Вы перешли в десятый? — спросил он.

— Да, этой весной, — ответила она своим негромким голосом и тут же снова покраснела, сообразив, что сказала глупость: как будто можно перейти осенью!

Игнатьев подумал, что слишком уж часто она вспыхивает и заливается краской до самых ушей. И вот еще что странное было в ее манере разговаривать: то, что она все время понижала голос, словно сдерживая его, придавало ему особую доверительную интонацию. Что бы эта девочка ни говорила, она говорила так, словно делилась тайной.

— Ясно, — сказал он — Что ж, десятиклассники у нас иногда работали. Мне нужно подумать.

— Если это слишком сложно…

— Да нет, что ж тут сложного. Я подумаю, Ника.

— Мне можно идти?

— Пожалуйста. А впрочем, одну минуту. Вы Гомера читали?

— По-настоящему — нет. У нас есть дома, ну, знаете, в этой «Всемирной библиотеке», — я пробовала почитать, но мне показалась как-то… скучно или трудно, я даже не знаю…

— Понятно, — кивнул Игнатьев. — Но о чем идет речь в «Илиаде», вы приблизительно знаете?

— Да, это… о Троянской войне, да?

— Верно. А как вы считаете, это чистый вымысел или отзвук реальных исторических событий?

Ника подумала, прикусив губу.

— Ну, если нашли саму Трою, — начала она неуверенно, — наверное, что-то было?

— Вероятно, — сказал Игнатьев. — А кто и когда нашел Трою?

— В прошлом веке, кажется, — сказала Ника. — Ее нашел этот немец, банкир… ой, ну как же его… который знал много языков…

— Шлиман его звали. Генрих Шлиман. У вас что, по истории была пятерка?

— Обычно — да.

— А по другим предметам? Вы вообще пятерочница?

— Ой, что вы! По математике одни тройки, — созналась Ника. — Это вот только история, литература… Я даже один раз начала читать Тацита, но тоже не осилила.

— Понятно, — сказал Игнатьев. — Только не Тацит, а Тацит. Публий Корнелий Тацит. Ну хорошо, можете поработать с нами этот месяц, если хотите. Я вас оформлю как помощника ассистента. За вычетом питания получите на руки рублей тридцать. Устраивает?

— Я же не из-за денег, Дмитрий Павлович!

— Понимаю, что не из-за денег. Но работа есть работа, она оплачивается. И учтите, Ника, — если уж вы остаетесь, то остаетесь до приезда Светланы Ивановны.

— Конечно, — сказала Ника.

— Я хочу сказать, что если вы через неделю передумаете и решите удрать, то я вас не отпущу.

— Нет, я удирать не собираюсь, куда же мне удирать?

— В таком случае договорились.

Они вышли из палатки вместе.

— Мне продолжать работать с Лией Самойловной? — спросила Ника.

— Да, продолжайте пока там…

Когда Игнатьев сказал Мамаю, что разрешил гостье остаться на месяц в отряде, тот выразительно и невежливо постучал согнутым пальцем себя по лбу.

— Сомбреро надо носить, командор, — сказал он. — А то торчите целый день на солнце, вот вам и приходят в голову гениальные идейки.

— А что тут, собственно, такого? — спросила Лия Самойловна. — Я сама порекомендовала Дмитрию Павловичу оставить девочку — она меня об этом просила, и я не вижу в ее просьбе ничего странного.

— Странно не то, что она попросилась, — сказал Мамай. — Странно то, что вы согласны ее оставить. Чего ради? У нас нехватка рабочих рук, мы собирались нанять кого-нибудь из колхоза…

— Денисенко сказал, что ни одного человека больше к нам не отпустит.

— Отпустит как миленький! То есть теперь-то, понятно, не отпустит, потому что просить не будем. Потому что мы этого недостающего человека уже взяли. Нашли, нечего сказать! Московскую стиляжку, десятиклассницу с наманикюренными пальчиками! Вы видели, что у нее Маникюр?

— Бесцветный, — сказала Лия Самойловна. — Совершенно бесцветный.

— Да хоть всех цветов радуги! Если девчонка в таком возрасте делает себе маникюр…

— Что это ты таким ригористом вдруг стал? — улыбнулся Игнатьев.

— Вы, Виктор, не правы, — сказала Лия Самойловна. — Девочка в шестнадцать лет вполне может делать себе маникюр бесцветным лаком, тут нет ничего такого. Кстати, у Ники уже от этого маникюра почти ничего не осталось, она вчера мыла посуду. Так что зря вы волнуетесь.

— А чего, собственно, мне волноваться, — сказал Мамай. — Я ведь не отвечаю за план работ. Я просто считаю, что на эти деньги разумнее было бы нанять настоящего рабочего, а не исполнять каприз какой-то… лягушки-путешественницы!

— Ты же сам привез ее сюда, — напомнил Игнатьев, продолжая улыбаться.

— Совершенно верно, и именно поэтому считаю своим долгом предупредить.

— Спасибо, буду иметь в виду твое предупреждение.

— Да, уж пожалуйста, — сказал Мамай. — Чтобы потом никаких претензий!

— Да чем она вам не угодила, не понимаю? — спросила Лия Самойловна.

— При чем тут угодила она мне или не угодила! Я считаю, что у нас не детский сад… а в общем, как знаете. Неизвестно еще, разрешит ли ей остаться ее сестрица. Та, насколько я мог заметить, дамочка с характером… младшая, впрочем, не лучше. Она только снаружи тихоня, вы в этом еще убедитесь!

— Я всегда говорил, что ты у нас женоненавистник, — сказал Игнатьев.

— Да, женоненавистник! И горжусь этим! — вызывающе заявил Мамай, выставляя бороду.

Ядерщики к ужину не вернулись. Помогая убирать и мыть посуду, Ника уже порядочно беспокоилась — Мамай такого наговорил о местных жителях, что можно было ожидать чего угодно. Покончив с хозяйственными делами, она вышла из лагеря и поднялась на пригорок; стоял тихий, безветренный вечер, только с моря, если вслушаться, доносился ровный шум волн, набегающих на галечный пляж. Далеко на юго-западе кучкой рассыпанных по берегу огней сверкала Феодосия; за нею, постепенно уступая место ее электрическому зареву, гасли в небе последние отсветы дня. Ника оглянулась на восток — оттуда, из-за Керчи, через пролив, стремительно падала на Крым непроглядная, вскипающая звездами южная ночь.

— Не хочу, не хочу туда, не поеду, — прошептала Ника упрямо и, снова оборачиваясь лицом к западу, увидела в ночной степи белый колеблющийся свет. Скоро он раздвоился — теперь уже не было никаких сомнений: машина с включенными на полную мощность фарами шла к лагерю по проселку, ныряя на ухабах, отчего лучи то взметывались к небу, то почти гасли, утыкаясь в дорогу.

Перед самым лагерем машина остановилась, погасив огни Видно было, как зажегся свет внутри, потом снова погас, вспыхнули фары, и машина стала разворачиваться, на секунду ослепив лучом Нику, сбегавшую с пригорка навстречу приехавшим.

— Ой, я уже так беспокоилась! — крикнула она. — Здравствуйте, ну как вы там, все достали?

— Лягушонок? — спросила Светлана, вглядываясь в темноту. — Ты что тут делаешь?

— Как это — что? Я вышла вас встретить…

— Ну, как трогательно. Мы все достали, сейчас мужики возьмутся за работу, чтобы выехать с утра…

— Успеем ли, не знаю, — сказал Юрка. — Радиатор нужно снимать, иначе не доберешься.

— Успеем, — отозвался из темноты голос Адамяна. — Это на два часа работы, в крайнем случае призовем на помощь туземцев…

— Да, вы уж как хотите, но чтобы на рассвете в путь, — сказала Светлана. — Мы уже черт знает как выбились из графика. Ты тут не завела роман за это время, лягушонок?

— Нет, не завела.

— Умница. А то оставила бы позади чье-нибудь разбитое сердце. Вечер сегодня потрясающий…

— Да, вечер хороший, — согласилась Ника. — Света, отстанем немного, мне нужно тебе что-то сказать.

— Что? Случилось что-нибудь?

— Нет, ничего не случилось… нового. Просто, понимаешь… я не поеду с вами, — негромко, но твердо сказала Ника. — Вы потом заедете за мной на обратном пути.

— Умнеешь ты, лягушонок, прямо не по дням, а по часам…

— Света, пожалуйста, без иронии. Это серьезно, понимаешь? Я договорилась с начальником отряда, они берут меня на месяц, и я буду работать здесь до вашего возвращения. Ты помнишь наш разговор в Москве? Насчет Адамяна — помнишь? Ты сказала, что я не должна отказываться от поездки — это выглядело бы странно, — и я тогда согласилась. А сейчас можешь не беспокоиться, никому не покажется странным то, что я здесь остаюсь. И, пожалуйста, не уговаривай меня. Иначе действительно получится скандал. Ты сейчас пойдешь к Дмитрию Павловичу и скажешь ему, что разрешила мне остаться. Понимаешь?