Направленный взрыв - Фридрих Незнанский

— Спички есть? Дай прикурить, — попросил я, приблизившись.

Пьяный помотал головой, затянулся папиросой, собираясь развернуться в обратную сторону.

— Эй, не бойся, дай прикурить!

— Сейчас, сейчас, — ответил мужик.

Но вместо того, чтобы протянуть мне окурок, он сунул руку за пазуху. И вдруг быстро выхватил что-то полукруглое и огромное, чем замахнулся на меня. Я, не растерявшись, выставил вперед руку и, сделав захват за рукав телогрейки, провел прием — бросок через бедро. Мы оба полетели в сугроб.

Снег, попавший за шиворот, приятно охладил мне спину. Мужик пытался меня душить, его лицо было красным от напряжения, по подбородку по-прежнему стекали слюни. Он что-то мычал, так и не догадавшись выплюнуть папиросу, прилипшую к губе. Лишь мельком заглянув в его глаза, я почувствовал, что мужик был явно не в себе.

Я завернул ему руку за спину и рывком поднял его на ноги. На снегу остался валяться полукруглый предмет, которым он на меня замахнулся, это был заржавленный серп, каким когда-то хлеб жали. «Интересно, может, у него еще и молот за пазухой?» — подумал я, обыскивая мужика. Но больше у него ничего не было, кроме коробка спичек.

— Что тебе от меня нужно, мужик? Ты случайно не того? Не психованный?

— Ничего я не психованный! Мне тебя убить надо! — чуть не расплакался мужик, пуская обильную пену изо рта.

— Серпом?! — изумился я.

— Нет, я пистолет потерял, мне пистолет дали, — опять захныкал мужик, уже от того, что я посильнее завернул его руку за спину.

— Кто дал пистолет?!

— Не скажу-у-у!

— Ну а как тебя зовут, ты можешь сказать?

— Марио! — провыл странный тип. — Я итальянец, я музыкант! Вы не имеете права, я буду жаловаться в посольство! Отпусти меня, — жалобно захныкал он, — иначе плохо будет…

— Плохо будет, говоришь?! — усмехнулся я, покруче заворачивая его руку. — А откуда русский знаешь, если итальянец?!

— Я давно в России живу.

— Где живешь?

— В зоне… Я не могу говорить! Мне нельзя! — заорал мужик, обильно брызгая на меня пеной, которая появилась у него на губах. — Отпусти меня, ведь плохо будет! — снова заканючил «итальянец».

— Кому это плохо будет? — усмехнулся я.

— Мне! Мне плохо! — заорал он.

Я немного ослабил хватку, поняв, что покушавшийся явно не в себе.

— Ладно, пошли, — сказал я, подняв серп.

— Куда? — вдруг уперся он.

— В тепло пойдем, там с тобой поговорят хорошие люди.

Мужик вдруг нагнулся и мертвой, бульдожьей хваткой вгрызся в мое запястье; я заорал, казалось, он прокусил мне руку до кости. Я почувствовал, что мужик выхватил у меня серп. Я отпрыгнул, вынимая табельное оружие, но этот «итальянец», вместо того чтобы снова напасть на меня, с силой полоснул серпом себя по горлу. Кровь ручьями с бульканьем хлынула на его телогрейку, он захрипел и упал.

Я подскочил к нему, стараясь краем телогрейки зажать перерезанную артерию, из которой фонтаном била кровь, но только перепачкался в крови. Марио-«итальянец» вращал вытаращенными глазами.

— Кто тебя послал, говори! Иначе подохнешь! — заорал я, понимая, что жить ему осталось совсем ничего, фонтанирующую кровь я никак не мог остановить.

— Вва-ва-в-в… — прохрипел он. — Ва-гы-г-г… — из последних сил выдал мужик, поджал под себя ноги и попытался отвернуться от меня, отчего кровь полилась еще сильнее. Через несколько секунд глаза его закатились. Я обеими руками сжимал его горло ниже огромной рваной раны, но бесполезно. Даже если бы я намертво жгутом перетянул шею, кровь вряд ли можно было остановить.

Мужик уже не дышал. Поднимаясь с корточек, я вдруг обратил внимание на ладонь этого «музыканта», она была неестественно красной, особенно пальцы. Приглядевшись, я понял, что кончики пальцев «итальянца» испещрены свежими красными рубцами от недавнего ожога, скорее всего, от ожога кислотой. Будто кто-то не хотел, чтобы у покушавшегося на меня сохранился папиллярный узор пальцев. Со временем узоры обязательно восстанавливаются, но сейчас, когда ожоги только что зарубцевались, личность этого Марио по нашей картотеке вряд ли возможно установить.

А ведь он говорил мне, что живет в зоне! Черт знает что творится!

Я оглянулся. По-прежнему в скверике ни души. Я решил не тащить покойника к своей машине, а вызвал «скорую» и позвонил Меркулову. Его на месте не оказалось — вызвал генеральный, как сообщила мне его секретарша Виктория Николаевна. Я просил передать, что завтра необходимо собраться всей группе: Меркулову, Славе Грязнову, мне, Левину. Я, как руководитель группы, всех вызываю: несмотря на совещания у генерального, несмотря на занятость Левина допросами проживающих в доме покойного Сельдина, несмотря на увлеченность Грязнова фирмой «ГОТТ» и подержанными «мерседесами».

Я дозвонился лишь до Медникова, которого просил срочно прибыть ко мне для составления протокола, и на всякий случай позвонил еще по «02» — для освидетельствования места происшествия людьми из районного отделения прокуратуры.

Вернувшись к окровавленному трупу, который, по счастью, пока я бегал звонить, никто из прохожих не обнаружил, я стал размышлять о странностях начавшейся жизни, как сказали бы в старину.

«Нападавший с серпом никак не тянет на того, кто измазал мою машину кровью и описание которого дал дворник… И отнюдь не тот мужик в смирительной рубашке, который вчера орал мне свои пожелания благим матом. Похоже, все это звенья одной цепи, точнее, обрывок одной большой цепи. Но какая связь?! Кто хочет меня убрать, да еще таким диким способом, серпом?! Похоже, этот „итальянец“ не притворялся, похоже, действительно не в себе… был. Может, его накачали наркотиками? Кто? Кому я так мешаю? Тем, кто приказал убрать Гусева и Татьяну Холод? У кого-то есть страх, что я выйду на него?! Вот эта версия мне больше всего по душе… На ней неплохо бы и остановиться…».

В эту ночь мне долго не удавалось уснуть. Перед глазами то возникало лицо Татьяны, то вдруг вставали, словно живые, картины афганских приключений полковника Васина. То, когда я уже засыпал, вдруг в ушах раздавался до жути отчетливый голос Миши Липкина, его боязливое придыхание… Но это, видимо, нервы. Кажется, сказывалось небольшое переутомление.

Я два раза вставал, ходил на кухню пить холодную воду, ложился, предварительно глянув вниз, на стоящую под окнами машину. Пока с «Ладой» все было в порядке. Но сон не шел. Сегодняшнее нападение придурка с серпом, который, как он вякал, потерял пистолет — что это, плоды дикой перестройки? И преступник пошел какой-то ненормальный, как и все в нашей стране? Ясно, что этот Марио непрофессионал, но это не значит, что посылавший Марио — тоже тюфяк. Может быть, со мной решили поиграть, как с гражданином Корейко, но зачем?

Нет, надо уснуть… Завтра… нет, уже сегодня состоится гражданская панихида по Татьяне Холод, после которой мы соберемся всей следственной группой. Да, все-таки унизительно иметь дело с таким преступником-придурком. Медников, когда составляли протокол, как-то с иронией на меня смотрел, слушая мои показания, а я как сопляк должен был оправдываться перед ним и перед ментами и следователем, прибывшим из районной прокуратуры, что я в целях самообороны заломил придурку руку, пришлось объяснять, что он сам полоснул себя серпом по горлу… Конечно, для любого дико будет звучать, что покушавшийся на тебя назвался итальянцем Марио.

Все, хватит, надо уснуть! Надо… Но у Сельдина тоже горло перерезано, однако почерк совсем не тот. Малыш-«итальянец» навряд ли мог справиться с крупным генералом, да и разрез на генеральском горле совсем не тот, не от серпа…

4. Прощание

Гражданская панихида проходила в Центральном Доме журналистов, где было выставлено для прощания тело Татьяны. Тихо звучал траурный Бетховен, люстры были затянуты черным газом, гроб окружен большим количеством цветов. Портрет улыбающейся Татьяны в траурной черной рамке.

Гроб был открыт и доверху заполнен цветами, так что лицо Татьяны было видно лишь наполовину, остальную половину, обезображенную взрывом, скрывали многочисленные бутоны белых роз.

Народу было очень много, слышалось приглушенное кашлянье, кто-то сморкался в платочек. Вокруг родных и близких суетились сотрудники «Новой России», позвякивая стаканчиком с водой и пузырьком с валерьянкой.

Я долго стоял и смотрел, мыслей не было, в груди остались лишь тоска и боль. Я давно чувствовал, что за моей спиной кто-то стоит, видимо, не решаясь меня побеспокоить, но не поворачивался. Наконец этот кто-то тронул меня за локоть. Я обернулся — Саша Гряжский, бывший муж Татьяны Холод.

Гряжский, в прошлом хороший спортивный журналист, последние четыре года упорно перековывался в политического обозревателя. Собственно, из-за желания подражать своей супруге он в свое время и покинул спортивную журналистику, в которой чувствовал себя как рыба в воде, а избрал политический репортаж, в котором, мягко говоря, явно был несилен.