Заря приходит из небесных глубин - Морис Дрюон

Чувства матери по отношению ко мне кардинально изменились, когда она перестала видеть в моих глазах отблеск своего поддельного образа, когда поняла, что я знаю: этот спектакль — надувательство.

На ее небосводе сошлись звезды Агриппины, властной матери, для которой сын — всего лишь инструмент ее собственного осуществления, которая желает ему короны лишь для того, чтобы царствовать самой, и становится враждебной ему, как только он от нее освобождается.

Всем, что со мной случалось счастливого или приятного, я был обязан ей, потому что это она произвела меня на свет. Получал ли я литературную премию, побеждал ли на выборах или назначался на государственную должность, она непременно должна была присутствовать при этом, чтобы ей подтвердили ее изначальную важность. Посвященные мне статьи всегда считались неполными, если в них не было упоминания о ней или похвалы в ее адрес. Она была чувствительна только к видимости и хотела бы прожить предо мной мою собственную жизнь.

Все, что я делал для нее, а делал я немало во всех отношениях, никогда не казалось ей достаточным. Ей не было равных в умении внушить чувство вины по отношению к своей особе.

Я был объектом постоянных упреков, выраженных намеком в моем присутствии и открыто перед ее маленьким двором, состоявшим из гомосексуалистов и щелкоперов, которые окружали ее лестью и обирали. В преклонных годах ее навязчивая неудовлетворенность в конце концов превратилась в своего рода ненависть.

Неприятности, которые она могла доставить мне своей безалаберностью, мотовством, страстью к игре, постоянными долгами, случайными знакомствами, были для нее чем-то вроде реванша, платой, которую она мне навязывала.

Этот тип матери встречается во всех эпохах. Другой исторический пример: Олимпия, мать Александра Великого, которая так сильно давила на него и создала ему столько трудностей, что он воскликнул однажды: «Слишком дорогая плата за девять месяцев проживания!»

Я неоднократно замечал по некоторым признакам, что она довольно благосклонно рассматривала возможность того, что я могу умереть раньше ее. И воображала себя в своей последней трагической роли — роли безутешной матери, потерявшей своего знаменитого сына, и чей долг — сберечь память о нем. Ведь вырвались же у нее эти недвусмысленные слова, обращенные к моей жене Мадлен вскоре после нашей свадьбы: «Теперь вы наследница!»

Впрочем, для тех, кто к ней приближался, она была личностью яркой, привлекательной, питавшейся воспоминаниями и сохранявшей до конца своих дней редкую живость ума, а также удивительную твердость пера.

Ко мне же были обращены наименее приятные стороны ее натуры.

От этого я страдал вдвойне. Из-за вечной неудовлетворенности, на которую ее обрекал некий изъян души. И оттого, что уже не мог любить ее так, как прежде.

Я возвращаюсь к тому, кто был опорой моей юности.

V

Дарованное имя

Когда вам преподносят в дар имя, к тому же довольно редкое, вполне естественно изучить его историю.

Дрюон — одно из старинных фландрских имен, которое встречается в эпических песнях, святцах и даже в Синем путеводителе по Бельгии.

Его первые написания — Дрюон, Дроон, Дрогон — так же неопределенны, как и его происхождение.

Стоит ли сближать его с древними наречиями Уэльса и Корнуолла, где drud, druth означали «отважный» и «волевой»?

Или же оно пришло с Юга, по прихоти военных и торговых миграций? На генуэзском диалекте druo означает «сильный», а на пьемонтском dru имеет смысл «плодовитый».

Не лишена вероятия и его близость с одной из форм греческого слова, обозначающего дуб: drus, druos, druon. Это даже наиболее правдоподобная гипотеза. Священные ритуалы друидов были такими же, как и у жрецов Додоны. А в древнем мире связи между жрецами и местами оракулов были гораздо теснее и чаще, чем мы склонны себе вообразить. Слова путешествовали вместе с паломниками. Если Самофракия в Эгейском море могла быть связана с Эриче на Сицилии, то почему не предположить связь Додонского оракула в гористом Эпире с кельтскими святилищами?

Первый Дрюон, появившийся в истории или, скорее, в легенде, — это свирепый великан Друон Антигон, который терроризировал Антверпенский порт, отрубая правую руку морякам, не способным заплатить ему дань. Но некий отважный юноша положил этому конец, отрубив кисть руки самому Друону. Подвиг юноши прославляет непомерная бронзовая статуя, воздвигнутая в Антверпене и изображающая искалеченного северного Голиафа и фламандского Давида, который воздел над головой отсеченную руку противника. Должно быть, дело происходило в смутные времена, последовавшие за распадом Римской империи.

Второй Дрюон,[14] оставивший по себе память, — это незаконный сын Карла Великого. Он родился от Регины, одной из трех сменявших друг друга наложниц, которые были у Карла после его третьего вдовства. Известна дата рождения этого Дрюона: 17 июня 801 года, через шесть месяцев после того, как Карл, короновавшись в Риме, стал императором Запада.

Избранный им преемник, его третий сын Людовик, ничуть не оправдал, во всяком случае на первых порах, закрепившееся за ним прозвание Благочестивый. Приказав ослепить мятежного племянника Бернарда, короля Италии, он велел постричь в монахи своих сводных братьев, чтобы звание духовного лица помешало им стать его возможными соперниками. Но он следил за их образованием.

Дрюона, проявившего ему преданность, он сделал сначала каноником, потом епископом города Меца, причем по просьбе самих жителей. Таким образом, в свои двадцать два года Дрюон стал самым молодым прелатом христианского мира. Через десять лет он был возведен в сан архикапеллана, что давало ему власть над всеми церковными делами Империи. Magister sacri consilii, ambasciator, archiepiscopus,[15] в сорок лет он стал понтификальным викарием, то есть представителем Папы во всех областях, расположенных к западу и северу от Альп. До этого Дрюон реставрировал Людовика Доброго, в какой-то момент свергнутого с престола, и увенчал его императорской короной. А когда Людовик смертельно заболел, Дрюон каждый день навещал его в священническом облачении, напутствуя вплоть до последней минуты.

Будучи человеком ученым и сведущим, он надзирал над школами и образованием, его восхваляли поэты. Это он ввел в обращение «мецский распев», предшествовавший григорианскому.

Престиж, которым Дрюон обладал как сын Карла Великого, в сочетании с личными качествами сделал его превосходным посредником между Папой и духовенством, между галлами и германцами, между императором и его родней, а также между сыновьями императора. Он не был чужд подготовке «договора трех братьев», подписанного в Вердене в 843 году и обновленного в следующем на Тионвильском съезде, состоявшемся под его председательством. Этим он оказал решительное воздействие на судьбу Европы.