Силуэт женщины - Оноре де Бальзак

и, желая задобрить апостола Петра, хранителя райских ключей, она решила его подкупить; ходит ежедневно к обедне, не пропускает ни одной церковной службы, причащается каждое божье воскресенье и развлекается, реставрируя часовни. Она подарила собору столько церковных облачений, стихарей и риз, украсила балдахин таким количеством перьев, что в нынешнем году, когда праздновался День Тела Господня, в церковь пришло не меньше народа, чем на место казни: всем хотелось полюбоваться во время крестного хода на священников в великолепном облачении и на заново вызолоченную церковную утварь. Зато дом Бонтанов – земля обетованная. Посмотри-ка на эти три картины – Доменикино, Корреджо и Андреа дель Сарто, – они стоят больших денег. Я едва уговорил старую сумасбродку, чтобы она не жертвовала их в пользу церкви.

– Но Анжелика? – с живостью спросил молодой человек.

– Если ты не женишься на ней, Анжелика погибла, – сказал граф. – Наши добрые пастыри посоветовали ей жить девственницей и мученицей. Мне стоило огромного труда пробудить ее сердечко. Ведь, узнав, что она стала единственной наследницей, я заговорил с ней о тебе, но, как только вы поженитесь, ты увезешь ее в Париж. Замужество, водоворот и мишура светской жизни отвлекут ее от мыслей об исповедальнях, постах, власяницах и обеднях, которыми только и живут эти ханжи.

– Но будут ли изъяты из распоряжения духовенства те пятьдесят тысяч франков дохода, которые госпожа Бонтан…

– Вот мы и коснулись сути дела, – многозначительно заметил граф. – Мысль о том, чтобы привить черенок фамилии Бонтан генеалогическому древу де Гранвилей, изрядно щекочет гордость вдовы Бонтан. Если дочь выйдет за тебя замуж, мамаша передаст ей все состояние в полную собственность, оставив за собой лишь право пользования доходом. Духовенство, разумеется, противится этому браку, но я уже велел сделать церковное оглашение; все готово, и через неделю ты будешь вне пределов досягаемости цепких когтей мамаши и ее аббатов. Ты возьмешь в жены самую красивую девушку в Байе, и плутовка не доставит тебе хлопот, так как она воспитана в строгих правилах. Ее плоть, как они выражаются, умерщвлялась постами, молитвами и, – прибавил он шепотом, – неумолимой дланью родной матери.

Раздался слабый стук в дверь, и граф умолк, решив, что сейчас войдет госпожа Бонтан с дочерью. На пороге появился суетливый мальчик-слуга, но, смущенный присутствием посторонних господ, поманил рукой служанку, которая подошла к нему. На мальчике была голубая суконная куртка, короткие полы которой болтались вокруг бедер, и голубые панталоны в белую полоску; волосы были острижены в кружок, и он весьма походил на церковного служку, столько притворного благочестия было написано у него на лице – выражение, свойственное всем обитателям дома, хозяйка которого ханжа.

– Мадемуазель Гатьена, не знаете ли вы, где лежат книги для службы богоматери? Дамы из конгрегации Сердца Господня устраивают сегодня в церкви молебствие.

Гатьена отправилась за книгами.

– А долго ли продлится служба, дружок? – спросил граф.

– О, самое большее полчаса.

– Пойдем взглянем на это, там бывают хорошенькие женщины, – сказал отец сыну. – К тому же посещение собора не повредит нам в общественном мнении.

Молодой адвокат нерешительно последовал за отцом.

– О чем задумался? – спросил граф.

– Задумался… задумался… А ведь я прав, отец.

– Ты еще ничего не сказал.

– Да, но я подумал, что от прежнего состояния у вас осталось десять тысяч ливров годового дохода, которые вы мне оставите, надеюсь, как можно позднее; если же вы намерены дать мне сто тысяч франков с тем, чтобы я вступил в глупейший брак, то разрешите мне попросить у вас только половину и остаться холостым. Я избегну таким образом несчастья и буду пользоваться состоянием, равным тому, которое могла бы принести мне ваша мадемуазель Бонтан.

– Ты с ума сошел!

– Нет, отец. Выслушайте меня. Министр юстиции обещал мне третьего дня место в парижской прокуратуре. Ваши пятьдесят тысяч франков, деньги, которые у меня есть сейчас, и мой будущий оклад – все это составит двенадцать тысяч франков годового дохода. Tax зачем же мне вступать в выгодный, но несчастный брак? Без него судьба моя будет во сто крат завиднее.

– Сразу видно, – ответил отец, улыбаясь, – что ты не жил при старом режиме. Разве нас, мужчин, может связать жена!..

– Но, отец, в наши дни брак стал…

– Что?! – воскликнул граф, прерывая сына. – Неужели правда то, что твердят мои старые товарищи по эмиграции? Неужели революция оставила нам в наследство суровые нравы, отравила нашу молодежь сомнительными принципами? Ты, пожалуй, еще начнешь мне толковать о нации, об общественной морали и бескорыстии, точь-в-точь как мой шурин-якобинец. Бог ты мой, что сталось бы с нами, не будь сестер императора!

Этот еще бодрый старик, которого крестьяне из его владений до сих пор называли сеньором де Гранвилем, произнес последние слова своей игривой тирады уже под сводом собора. Он обмакнул пальцы в святую воду и, несмотря на святость места, стал напевать мотив из оперы «Роза и Кола́»[27]; затем провел сына боковыми приделами, останавливаясь у каждой колонны, чтобы окинуть взглядом церковь и ряды верующих, выстроившихся, как солдаты на параде. Должно было начаться молебствие Сердцу Господню. Дамы – члены конгрегации – уже разместились около клироса, и граф с сыном, пробравшись поближе к нему, прислонились к одной из наименее освещенных колонн, откуда взор мог охватить всю массу склоненных голов, похожую на луг, испещренный цветами. Внезапно в двух шагах от Гранвиля зазвенел голос, столь нежный, что, казалось, он не мог принадлежать человеческому существу, и поднялся ввысь, подобно трели первого весеннего соловья. Хоть с этим голосом сливалось множество других женских голосов и аккомпанемент органа, все же он отозвался в сердце молодого Гранвиля с такой силой, словно бы это были полные и чистые звуки гармониума. Парижанин обернулся и увидел девушку, склонившую головку; лицо ее было скрыто большими полями белой шелковой шляпы, но он подумал, что только с ее уст могла слететь эта дивная мелодия. Ему показалось, что он узнал Анжелику, несмотря на пальто из коричневой мериносовой ткани, совершенно скрывавшее ее фигуру, и он дотронулся до руки отца.

– Да, это она, – сказал граф, взглянув в сторону девушки. Затем старый аристократ кивнул старухе с бледным хитрым лицом и с темными кругами под глазами; она уже успела заметить вновь прибывших, хотя ее взгляд, казалось, ни на минуту не отрывался от молитвенника, который она держала. Анжелика подняла лицо к алтарю, как бы для того, чтобы вдохнуть одуряющий запах ладана, клубы которого уже начинали окутывать молящихся. И тогда, при таинственном свете, который разливали по темному храму свечи и висящее посреди большое паникадило,