Чарли Чаплин - Питер Акройд

Сам Чаплин редко навещал мать и возвращался от нее подавленным. Она напоминала Чарли о прошлом, о жизни, с которой он расстался. Его старший сын рассказывал, что отец не мог видеть ее, не расстраиваясь, причем это чувство было таким же острым, как физическая боль, и могло сохраняться несколько дней подряд, мешая сосредоточиться на работе. Вне всяких сомнений, Чарли считал достаточным оплачивать счета матери и следить за тем, чтобы она ни в чем не нуждалась и наслаждалась жизнью. Люди, которые видели их вместе, отмечали поразительное сходство между матерью и сыном – глаза, улыбка, жесты. Казалось, Ханна не подозревает о его огромной славе. Когда она пришла на студию и увидела сына в образе Бродяги, то заметила: «Чарли, я должна купить тебе новый костюм». На одной из фотографий Чаплин стоит на почтительном отдалении от матери, скрестив руки на груди…

Летом 1921 года Чарли приступил к съемкам следующего фильма для компании First National, который в конечном счете был назван «День получки» (Pay Day). Речь в нем идет о стройке и строителях. После первой же сцены работа застопорилась. В своих надиктованных репортеру мемуарах «Мое путешествие за границу» (My Trip Abroad) Чаплин вспоминал: «Я чувствовал себя очень усталым, слабым и подавленным. Я только что выздоровел после гриппа и пребывал в «безразличном» настроении… и мне постоянно угрожал нервный срыв из-за переутомления». Затем Чарли получил известие, что в Лондоне на экраны должен выйти «Малыш». Это стало стимулом, в котором он так нуждался. Чаплин думал о Лондоне, и присутствие матери – это уж точно – пробуждало в нем воспоминания. Он начал переписываться с Гербертом Дж. Уэллсом и с нетерпением ждал встречи с известным писателем. Но больше всего, конечно, Чаплина манил город его детства.

Он приостановил работу над картиной и попросил своего пресс-секретаря Карлайла Робинсона купить билеты. Поспешный отъезд удивил друзей и коллег, не говоря уже о сотрудниках студии. Чаплин покинул Лос-Анджелес 27 августа, провожаемый толпой голливудских почитателей. В Нью-Йорке его встретили Дуглас Фэрбенкс и Мэри Пикфорд, приехавшие туда на премьеру «Трех мушкетеров» (The Three Musketeers) Фреда Нибло. Дуглас сыграл в этом фильме д’Артаньяна. Появившийся на торжественном мероприятии Чаплин был поражен своей популярностью. Впоследствии Чарли вспоминал: «Я чувствовал, что меня куда-то тянут. Я посмотрел вниз. Женщина с парой ножниц отрезала кусок от моих брюк. Другая схватила мой галстук… С меня стягивали рубашку. От жилета отрывали пуговицы. Мне истоптали ноги. Поцарапали лицо». Затем толпа подняла его на руки и понесла в фойе кинотеатра.

3 сентября Чарли, Том Харрингтон и Карлайл Робинсон сели на пароход Olympic и покинули Нью-Йорк. Лайнер направлялся в Шербур, а затем в Лондон. Если Чаплин надеялся на борту немного отдохнуть от внимания публики, то его надежды не оправдались. За перемещениями Чарли внимательно следил специально нанятый фотограф с камерой, а во время его прогулок по палубе собиралась толпа пассажиров. Чаплина даже попросили дать концерт в пользу фонда помощи морякам, однако, к величайшему неудовольствию организаторов, он отказался. Многие пассажиры приводили знакомиться своих детей, но без костюма Бродяги Чарли выглядел немного обманщиком – вроде Санта-Клауса без бороды. В любом случае при общении с детьми Чаплин нервничал, понимая, что они «чувствуют неискренность».

Olympic причалил в Шербуре вечером 9 сентября. На судно хлынули репортеры и фотографы. Засыпанный вопросами на французском языке, Чаплин произнес короткую импровизированную речь. Он сказал: «Это мой первый отпуск за много лет, и такой долгожданный отпуск можно провести только в одном месте, дома. Поэтому я направляюсь в Лондон. Я хочу пройти по улицам, увидеть все многочисленные изменения, снова почувствовать атмосферу старого доброго Лондона». Он возвращался к своим корням, к источнику своего вдохновения.

11. Снова дома

Чарльз Чаплин ехал на поезде из Саутгемптона в Лондон. Толпа, встречавшая его в порту, была меньше, чем он ожидал, и он страдал, по его же выражению, от привкуса разочарования. Тем не менее заголовок одной из газет гласил: «ВОЗВРАЩЕНИЕ КОМИКА – СОБЫТИЕ, КОТОРОЕ МОЖЕТ ПОСПОРИТЬ С ДНЕМ ОБЪЯВЛЕНИЯ ПЕРЕМИРИЯ». Так оно и оказалось.

На вокзале Ватерлоо его встречали тысячи лондонцев. Послышался крик: «Вот он!» Кинохроника тех дней показывает Чарли в окружении полицейских, репортеров и фотографов. Толпа хлынула ему навстречу. «Вот он!», «Он тут, вот он!!», «Это он!!!». В «Моем путешествии за границу» Чаплин вспоминал: «Я разволновался. Это превосходило все мои ожидания. Я втайне наслаждался». Когда он с трудом пробивался через толпу людей, которые приветствовали его и махали руками, со всех сторон раздавались крики: «Молодец, Чарли!», «Чарли! Чарли!», «Вот он!», «Удачи, Чарли!», «Храни тебя Бог, Чарли!». Это был стихийный всплеск энтузиазма жителей города, ошеломивший Чаплина.

Добравшись до выхода из вокзала, он услышал звон церковных колоколов и увидел мелькающие в воздухе носовые платки и шляпы. Его подхватили на руки и посадили в лимузин, на подножках которого с каждой стороны стояли три полисмена. Сохранилась фотография Чаплина, который стоит в окружении моря кепок, котелков, канотье и украшенных цветами шляпок. Он произнес перед собравшимися короткую речь, естественно встреченную бурными аплодисментами, и только после этого автомобиль смог проехать к отелю Ritz. Отель заперли, чтобы толпа не ворвалась в холл. Чаплина с трудом протолкнули внутрь и поспешно отвели в номер.

Толпа снаружи выкрикивала его имя, и Чарли пришлось подойти к окну, откуда он махал рукой и посылал воздушные поцелуи. Затем взял букет роз и стал бросать их, по одной, людям внизу. Тут к нему в номер вошел полицейский. «Пожалуйста, мистер Чаплин, – сказал он. – Это очень мило, но не нужно ничего бросать. Вы станете причиной несчастного случая. Возникнет давка, и они поубивают друг друга». Чаплин столкнулся с совершенно новым явлением – или, скорее, создал его. На похороны Дэна Лино и Мэри Ллойд приходили толпы людей, но слава, создаваемая кино – новым искусством, не знала себе равных. Ни один человек еще не удостаивался такого восхищения и поклонения, которые обрушились на Чаплина, и он не был к этому подготовлен. И Чарли справлялся, как мог, – всю оставшуюся жизнь.

Как бы то ни было, его тянуло на улицы Южного Лондона, где он когда-то играл и начал работать. Чарли под благовидным предлогом избавился от сопровождающих и выскользнул из отеля через черный ход. На улице он поймал такси и попросил водителя отвезти его в Кеннингтон. К счастью, шофер его не узнал. Проезжая мимо мюзик-холла Canterbury сразу за мостом на Вестминстер-бридж-роуд, Чаплин увидел картину, знакомую ему с детства. Слепой нищий просил подаяние у стены. Он почти не изменился с тех пор, как Чаплин видел его в последний раз. Старик был символом безжалостного Лондона, который никогда не меняется, и в то же время противовесом истерии, сопровождавшей приезд Чарли. И Чаплин снова почувствовал реальность этого города, который вдохновлял его искусство.

Затем машина углубилась в переулки Кеннингтона, которые теперь для него были «другим миром». Тем не менее Чарли что-то узнавал, словно во сне. Наверное, теперь все казалось ему меньше – такое изменение перспективы усиливалось пребыванием на казавшихся бескрайними просторах Америки. Чарли увидел каменное корыто рядом с пабом, в котором часто умывался. Потом проехал мимо парикмахерской, где работал мальчишкой – намыливал щеки клиентам. Чаплин решил выйти из такси и пройтись по переулкам и улицам района.

На Ламбет-уолк к нему подошла девушка и спросила: «Чарли, ты меня не узнаешь?» Девчонкой она была служанкой в одном из домов, где сдавались меблированные комнаты. Здесь когда-то жил Чаплин… Она так и осталась в этом районе и, по словам самого Чарли, продолжала сопротивляться всем трудностям. Вскоре за ним уже следовала толпа местных жителей. Правда, они держались на почтительном расстоянии… Чаплин слышал их шепот: «Это он. Точно он».

Чарли вовсе не нравилось, что столько людей шло за ним по пятам, и он подошел к полицейскому. «Будьте добры, – попросил Чаплин. – Я обнаружил, что мое инкогнито раскрыли. Я Чарли Чаплин. Вас не затруднит найти мне такси?»

«Все в порядке, Чарли, – ответил страж порядка. – Эти люди не причинят вам вреда. Это лучшие люди в мире. Я с ними уже пятнадцать лет».

Здешние обитатели не хотели мешать ему, но теперь, когда Чаплин был уже не один, они осмелели. «Привет, Чарли!», «Храни тебя Бог, Чарли!», «Удачи, парень!». Вне всяких сомнений, они гордились тем, что он выходец из их родного района. Потом Чаплин вспоминал: «Маленькие ребятишки окружили меня, чтобы рассмотреть со всех сторон». Полицейский остановил такси, и Чаплин сел в машину. На обратном пути к отелю Ritz автомобиль проехал мимо Кеннингтонского парка, куда мать однажды приводила его и Сидни… Тогда они жили в работном доме. Такси миновало Кеннингтонгейт, где он когда-то назначил свидание Хетти Келли. Чаплин загрустил, потому что, приехав в Англию, узнал о ее смерти. Он попросил водителя остановиться и вышел. Чарли заглянул в паб Horns, где в детстве наблюдал за артистами мюзик-холла. Теперь наблюдали за ним, пока он пил кружку имбирного пива.