Темное солнце - Эрик-Эмманюэль Шмитт

свое. Я даже ликовал, то была смесь экстаза и исполненного долга. Хоть впоследствии я и осуждал проституцию, сейчас, в Мемфисе, в объятиях Фефи я не испытывал никакого насилия.

– О, помедли, помедли.

Я удивился, что она перешла на «ты», и решил, что она обращается к кому-то другому. Она заметила это и исправилась, взвизгнув:

– Пусть он помедлит!

Ее интимная плоть так тонко ощущала мой пыл, что она угадала миг, когда я готов был взорваться. Я шепнул ей куда-то в шевелюру:

– Не важно, мы начнем снова.

– Нет.

– Обещаю, что я удержусь.

Она решительно оттолкнула меня и проворчала почти материнским голосом:

– Хорошо трахается тот мужчина, который удерживает себя.

– С женской точки зрения.

– И мужской тоже. Пусть он мне поверит! Пусть сдерживается! Сожмется! Стиснется!

– Но это больно.

– А разве мне не бывает почти больно?

Она осыпала мне шею поцелуями и прошептала:

– Пусть он не ерепенится! Знавала я уйму шалунов, собаку на них съела.

Меня не беспокоило, что к нашим объятиям она приплетала своих прошлых любовников, это даже успокаивало: Фефи напоминала, что наша возня – это всего лишь эротические игры и никакого серьезного увлечения в них нет. И я покорно заставлял себя притормозить, когда волна наслаждения поднималась.

Но наша взаимная жажда не иссякала, и мы долго резвились в упоении, сплетались, слипались, напрягались и расслаблялись. Но вот я снова завопил, что сейчас кончу, и она удержала меня в себе. Я взревел от счастья. Она взвыла. Мы задыхались, пыхтели, сердце неслось вскачь… и скатились на пол, на козью шкуру.

Когда я очнулся, закат уже воспламенил небо, еле видимое сквозь кисею, защищавшую от москитов.

Фефи успела привести себя в полный порядок: оделась, надушилась и накрасилась. Она любовалась собой в зеркале и задумчиво жевала пирожки. Заметив, что я потягиваюсь, она, будто застигнутая врасплох, торопливо проглотила последний кусок.

– Да, конечно, мне надо бы отказаться от тигровых орешков[31].

В отличие от большинства соотечественниц, Фефи была весьма упитанной, ее грудь и бедра были куда аппетитней, чем то предписывала городская мода, а объяснялось все просто ее страстью к сладостям. Она оторвалась от созерцания своего макияжа, подошла и ткнула меня в нос.

– А этого шалуну делать не следует.

– Чего?

– Дремать после! Женщине можно, мужчине – нет. А если бы увалень, который приносит мне мешки с мукой, разлегся на кухне, ведь он, мол, утомился? Нет, служба прежде всего.

– Это так хорошо…

Она улыбнулась.

– Да, он может сказать: это так приятно.

– Я так думаю, Фефи.

– Это очень приятно.

Она склонилась ко мне и пристально на меня посмотрела.

– Подвожу итог: после высшего удовольствия – клиентки – шалун ласкает ее, баюкает, нежит и исчезает сразу, как только она ему намекнет. Сдержанность и профессионализм. И чтобы никаких храпящих жеребцов!

Она без конца болтала и смеялась, чтобы исключить всякую сентиментальность и самой держаться подальше от эмоций. Сколько в ней живости! Эта женщина была очаровательна, наши утехи восхитили меня. Она не умолкала:

– Итак, я его беру. Этот Ноам не подкачал. Пусть он соберет свои одежки и освежится. Схожу за фигами и финиками.

И она выпорхнула легко, как птичка, хоть и была утомлена нашими любовными играми.

Я вышел на террасу, вокруг расстилался Мемфис. Бесконечные анфилады храма, посвященного Птаху, убегали вдаль, меж ними виднелись пальмы; потом все померкло, и лишь далеко за Нилом чуть розовели дюны.

Странное дело, но вдруг мне все показалось знакомым. Хоть я никогда здесь не был.

Небо все больше бронзовело. И тут я понял, что эти сумерки возвращают меня к вечеру моего появления в Мемфисе, когда барка фараона, направляясь к пирамиде, преградила мне путь. Та же цветовая гамма. Тот же покой. Тот же напитанный солнцем вечерний воздух.

Внезапная мысль поразила меня: фараон! Хорошо ли я разглядел его? Вдруг я вспомнил подробности: эту длинную фигуру, этот странный профиль, это двусмысленное выражение лица – не Дерек ли то был? Нет, в тот вечер такая мысль у меня даже не мелькнула. Но может, не мелькнула она потому, что я и не предполагал его узнать в фигуре фараона. А сейчас его образ явился мне лишь потому, что я что-то заподозрил. Воспоминания дурачат нас! Они так ненадежны… Я прикоснулся к памяти о том вечере, и память подкинула мне несколько пестрых лоскутков. Но можно ли им доверять? Занял ли Дерек место фараона? Носит ли он имя Мери-Узер-Ра?

Фефи прервала мои мысли, протянув мне чашу с фруктами:

– У меня есть лакомый кусок для шалуна Ноама. Очень влиятельная особа. Пакен ей наскучил. Во всяком случае, ей так кажется. Никогда не известно, чего она хочет, – да она и сама о том не знает, по-моему. Она будет в восторге, если я предложу ей новую игрушку. Когда шалун будет готов? Завтра? Послезавтра? Ему нужно отдохнуть, оплошать тут никак нельзя.

Я был так вымотан, что не знал, когда снова приду в форму. Она прощебетала:

– И что мне ответить дочери фараона?

Я так и подскочил.

– Дочери фараона?

– Да, Неферу.

Вот волшебная оказия подобраться ближе к фараону. Я схватил фигу, надкусил, подражая сладострастно-изнеженной манере Пакена.

– Где я с ней встречусь?

– Во дворце. Она незамужняя и не слишком усердно скрывает своих любовников.

Я ликовал и удивлялся, что так легко подобрался к цели. Спасибо, Пакен, думал я, тысяча благодарностей тебе! Внезапный порыв ветра донес вонь горелого жира, призрачный свет луны слизнул последние краски. Фефи знобко поежилась и выскользнула с террасы.

– Так что же ей ответить? Послезавтра?

– Сегодня ночью. Завтра утром. Когда ей будет угодно.

Она взглянула на меня, смущенная такой поспешностью.

– Хорошо. Я же говорю: солидный инструмент – это еще полдела, важно, чтобы он не отлынивал от работы.

Она хохотнула, уселась на постель и побарабанила пальцами по простыне, приглашая меня сесть рядом.

– Как нанимательница, я довольна таким трудолюбивым шалуном. Но как женщина, я немного злюсь.

Она была уязвлена, несмотря на показную кокетливую веселость. Я обнял ее и глупо пробормотал:

– Прости.

– Но он же может отложить это?

– По твоему желанию, – прошептал я.

– Тогда пусть останется. Царевна немного подождет…

* * *

Неферу не откликалась. Хоть Фефи изо дня в день и отправляла ей уведомления, дочь фараона не проявляла к предложенному развлечению ни малейшего интереса. Каждое утро я приходил в лавочку, а парфюмерша пожимала плечами и разводила руки в знак того, что никаких новостей из дворца у нее нет.

Итак, я начал трудиться на ниве