Белый Шанхай. Роман о русских эмигрантах в Китае - Барякина Эльвира Валерьевна

Голова после вчерашнего тяжело гудела.

– Да… Конечно…

– Я заеду за вами. Будьте готовы через час.

Нина повесила трубку, посмотрелась в зеркало на противоположной стене. Господи помилуй, краска под глазами, цвет лица ни на что не похож. Волосы, убранные «под испанку», растрепались. Да еще голова ноет с похмелья. Хороша – нечего сказать.

– Чьинь, – позвала Нина слабым голосом, – приготовь мне ванну. И еще стакан сельтерской воды со льдом.

Даниэль сам вел автомобиль. Ветер теребил угол его воротника, солнце подсвечивало золотые волоски на загорелом предплечье.

Нина была бы счастлива, если б виски не разламывались от тупой боли. Она смотрела в окно. Уличные цирюльники чистили уши клиентов ватой на палочке; носильщики тащили вазы, покрывала и гусей вслед свадебному паланкину.

Даниэль остановил автомобиль напротив китайского ресторана:

– Вы любите местную кухню?

От одной мысли о еде Нину замутило.

– Не знаю.

– Ну, раз вы когда-то питались всем, что пролетало мимо, вам должно понравиться.

Темные коридоры, узкая лестница на второй этаж. Время от времени окно в кабинете закрывало полотнище флага, хлопавшего на ветру, – на алом фоне золотые иероглифы. Солнце просвечивало сквозь него, и комната наполнялась красным светом.

Сели за стол. Даниэль что-то приказал слуге по-китайски, и тот принес поднос с маленьким чайником и несколькими пиалами.

– Китайский философ Лао-цзы говорил, что чай входит в состав эликсира жизни, – сказал Даниэль. Он подал Нине керамическую колбу толщиной в палец: – Это нюхательный сосуд. Накройте его пиалой, переверните – чай выльется. Теперь вдыхайте аромат из нюхательного сосуда. Хорошо?

Чай пах странно – дымной травой.

Нина обозлилась. Неужели Даниэль не видит, что ей плохо? Не понимает, что в таком состоянии любой новый запах вызывает тошноту?

– В шанхайском кулинарном искусстве очень много заимствований от соседей, – сказал Даниэль, – но главная особенность местной кухни – это использование соевого соуса, сахара и алкоголя. Креветки, рыба, курица – здесь все бывает сладкое и пьяное.

– Ясно, – проговорила Нина, глядя перед собой.

– Я не буду потчевать вас такой экзотикой, как «тысячелетние яйца» или «вонючий тофу», но кое-что вам следует попробовать.

Вошел слуга и поставил перед Ниной тарелку, на которой сидели шесть здоровых крабов с волосатыми ногами. Глаза их смотрели на нее с укоризной.

Нина почувствовала, как черная дурнота заполняет ей голову. Свет в комнате погас, и она потеряла сознание.

3

Испуганный голос Чьинь:

– Я не знаю, где у нее лекарства: она никогда не болела.

Мужской голос:

– Ну должно же что-то быть у вас в доме?

– Посмотрите в гардеробной, только она заперта. А ключ у мисси в сумке.

Щелкнул замок, зашуршала папиросная бумага.

– Чьинь, сходи… м-м-м… сходи в аптеку и спроси каких-нибудь порошков для поднятия кровяного давления. Пусть запишут на мой счет.

– Слушаю, мастер.

Нина повернула голову:

– Даниэль?

Он подошел к ней, сел рядом на кровати:

– Надо было отвезти вас в больницу. Извините, я никак не думал, что…

Дверь гардеробной открыта. Даниэль понял, что хранится в коробках. Нина в испуге приподнялась:

– Вы не должны были…

Чтобы удержать равновесие, она схватилась за спинку кровати. От стыда, от тупой боли в висках Нина заплакала.

Даниэль обнял ее:

– Ну же… Что вы? Все будет хорошо…

– Это не мое! – всхлипывала Нина. – Просто один человек попросил меня спрятать это… У него дома дети… Вы не думайте, я не падшая женщина! А впрочем, падшая, конечно… Я вас обманула – нет никакого чехословацкого консульства.

– Я знаю, – мягко сказал Даниэль.

– Ничего вы не знаете!

В припадке самоуничижения она рассказала ему все: как они с Иржи остались без средств, как один знакомый помог ей оформить бумаги.

Даниэль обнимал ее, Нина прижалась щекой к его воротнику. «Ох, что я делаю?» – но ей было все равно. Она слишком устала притворяться. Ей хотелось хоть несколько минут побыть самой собой: слабой, испуганной и отчаянно нуждающейся в защите.

– Все будет хорошо, – повторял Даниэль.

Боль утихла, слезы высохли, и даже стыд прошел. Нина сидела на ковре напротив Даниэля и показывала ему коллекцию Олмана.

Он не смутился, не выказал ни брезгливости, ни осуждения – только любопытство искусствоведа. То, что еще вчера казалось Нине верхом неприличия, в его руках превратилось в изысканный, но совершенно бесполый антиквариат. Так беспола и бесплотна нагота Адама и Евы на иконах.

Даниэль говорил о технике, в которой исполнены гравюры, о составе туши, о методах шлифовки нефрита, и древние изображения теряли всякий непристойный смысл, который был в них заложен – не художниками, а самой Ниной. Даниэль снял заклятие, и теперь она могла смотреть на них, не чувствуя вины и не связывая себя с ними в одно порочное целое.

Даниэль вертел в руках зуб мамонта, на котором было вырезано что-то вроде «Сада земных наслаждений». [29]

– Вы ведь не знаете, сколько это стоит, не так ли?

Нина покачала головой:

– Понятия не имею.

– И что вы собираетесь делать с этими вещами?

– Было бы неплохо продать.

Даниэль взял ее за руку чуть повыше запястья:

– Продать, но не здесь, а в Европе.

– Но их невозможно вывезти за границу!

– Возможно – как дипломатическую почту. Если хотите, я помогу вам обстряпать дельце.

В устах приличного Даниэля эти слова прозвучали настолько странно, что Нина рассмеялась:

– Я так и знала, что в тихом омуте черти водятся.

– Это какая-то русская поговорка? – спросил он. – Что она значит?

– Что вы, как и я, не тот, за кого себя выдаете.

Даниэль улыбнулся:

– Скорее, я не тот, кем меня привыкли считать другие. Но это не моя беда, правда?

«А все-таки я заполучила тебя», – подумала Нина, проводив его до калитки. Даниэль попросил ее составить опись всех предметов и поговорить с владельцем, на каких условиях он согласен расстаться с коллекцией.

Теперь у Нины и мистера Бернара была общая тайна: распространение порнографии. Лишь бы Тони Олман не проболтался, что это его вещи, и не договорился с Даниэлем напрямую.

Нина закрыла калитку и вернулась в дом. Все свершилось гораздо проще и быстрее, чем она ожидала. Что теперь? Закрепить достигнутый успех и дальше в наступление?

Как там, интересно, Клим поживает? Тоже нашел себе кого-нибудь?

Глава 20

1

Бриттани:

– Не хочу купаться! Отпустите ребенка! А-а-а! Вода кусается!

Хобу:

– Ничего она не кусается. Это же глицерин – чтобы никакая зараза к тебе не пристала. Видишь, я совсем чуть-чуть добавила.

– Тогда розового масла побольше. Оно пахучее.

Ада достала флакон:

– Обещай из ванны не пить.

– А я буду! Буду! Буду!

Из кабинета миссис Уайер через весь дом:

– Да уймите вы ее!

Бриттани, Хобу и Ада переглянулись.

– Мы будем тихонечко-тихонечко, – прошептала Бриттани и полезла в воду.

Ада сразу догадалась, что миссис Уайер не любит дочь. Лиззи стеснялась этого, вымучивала из себя ласковые слова; когда приходила сестра Эдна, говорила ей, что это ненормально – не желать и не любить детей. Она как будто заклинала себя, но ничего не могла поделать со своим недугом.

Ада вспоминала маму и бабушку: ее саму лелеяли, разговаривали с ней о будущем, хвалили ее ум. Бриттани слышала от матери только одно: «Помолчи, ради бога!» Мистер Уайер из конторы сразу ехал на конюшни. Все его разговоры были о лошадях; Бриттани думала, что ее отец работает «игроком в поло».