Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой - Кристоф Рехаге

… – Хочешь есть? – Джули проснулась и сладко потягивается. – Пошли, я приглашаю тебя на ужин.

Мы идем в ресторан, который, судя по названию «Старый Пинъяо» и меню на английском, ориентирован на иностранцев. Этот город вообще излюбленная цель туристов с рюкзаками.

– Good evening! – говорит кто-то из обслуживающего персонала, когда мы заходим в дверь. На каждом столе стоит свеча. Мы здесь единственные гости. Я заказываю себе стейк с картофелем фри, потому что на ум не приходит ничего лучше. Мы разговариваем о рождественском рынке в Мюнхене, о новой комнате Джули и ее успехах в области статистики, а я с удовольствием нанизываю беззащитные ломтики картошки на вилку и отрезаю куски мяса, такие большие, что с трудом помещаются во рту.

Вдруг Джули замолкает. Я вопросительно смотрю на нее, но она качает головой и мешает ложкой картофельный суп-пюре. Высоко поднятые брови. Глубокий вздох.

– Ах, дело не только в мюнхенской зиме. Я часто чувствую зависть, когда вижу счастливые парочки вокруг.

Возникает неловкая пауза. Беззаботное позвякивание моего ножа по тарелке прекращается.

– Знаешь, мне бы тоже хотелось, чтобы у меня был просто настоящий друг, – говорит она наконец, – у меня еще никогда не было…

– Но ведь мы вместе! Вроде как.

– Вроде как?

Остаток моего стейка застывает, пока я в который раз объясняю ей, что скоро снова буду с ней. Я говорю о емэйлах и телефонных звонках, о дешевых перелетах и скорых встречах в прекраснейших местах на всем протяжении Великого шелкового пути.

Я все время убеждаю ее, что время промчится незаметно. А вот интересно, что должны говорить жены солдат или моряков, когда их мужья вынуждены покидать дом?

Джули продолжает помешивать ложкой суп. Кажется, я ее не убедил. Я беру ее руку.

– Моя жизнь в Пекине осталась далеко позади, уже почти тысячу километров назад. Теперь есть только путешествие и ты.

На ее лице появляется намек на улыбку.

– Путешествие и я? Именно в такой последовательности?

Я с облегчением набиваю рот картошкой фри:

– Ты разве не знаешь, что я иду к тебе, ты, дурья башка?

Она смеется:

– Сам ты дурья башка, к тому же объевшаяся!

Следующие два дня мы проводим за китайскими сериалами, едой, сном и прогулками по Старому городу. Массивные городские стены, узенькие переулки, с обеих сторон увешанные красными фонарями, лабиринты связанных между собой домов… В Пинъяо можно догадаться, сколько красоты утрачено большинством китайских городов.

Почему сохранилось именно это место, являвшееся до конца девятнадцатого века финансовым центром империи?

Экскурсовод в здании первого китайского банка рассказывает нам обо всех перипетиях истории Пинъяо, а Джули оттесняет меня в сторонку и шепчет: «Старик на границе теряет свою лошадь – ты помнишь?»

Несколько дней назад она рассказала мне поговорку: если старик потеряет на границе лошадь, ждите счастья. Притчу, от которой пошла эта поговорка, знает в Китае каждый ребенок: во времена династии Хан жил на границе старик, от которого однажды сбежала лошадь. Когда к нему пришли друзья, чтобы подбодрить, он беспечно махнул рукой и сказал, что это может быть и счастливым знаком.

И действительно, через некоторое время лошадь не только вернулась, но и привела с собой еще одну, причем более ценной породы. Сын старика захотел поскорее оседлать новую лошадь, но она сбросила его, и он сломал ногу.

Но и это несчастье обернулось в итоге удачей: вскоре всех мужчин призвали на военную службу, и только сыну старика разрешено было остаться с отцом из-за сломанной ноги.

…Волосы Джули блестят в лучах утреннего солнца, я слушаю ее дыхание, нежное, как рождественские сны. В углу комнаты стоит рюкзак, который мне скоро снова придется наполнять. Фотокамеры и навигатор лежат на столе, аккумуляторы вставлены в зарядные устройства. Рядом стоит открытый ноутбук, в котором зафиксированы все мои события: фотографии, маршруты и записи в блоге. Ботинки стоят на подоконнике, вот уже два дня как сухие. Через несколько часов Джули отъезжает в Чэнду.

– Поехали на пару дней ко мне, – сказала она вчера, когда мы лакомились куриными крылышками в медовом соусе, – мои родители очень обрадуются тебе!

«Тысяча километров на самолете? В противоположенную сторону от моего маршрута?»

Я пытаюсь состроить серьезную и утешительную улыбку:

– Ты же знаешь, что я не могу с тобой поехать. Как бы сильно я ни хотел!

Перед тем как уехать, Джули достает из кармана маленький предмет, завернутый в подарочную упаковку, и кладет его мне в руку. Я даю слово открыть его, когда она будет уже в пути.

Улыбка, поцелуй, объятие. Снова поцелуй. И вот ее уже нет рядом.

Соломинка на вечеринке

Еще два дня мне понадобилось для того, чтобы решиться покинуть уютные сумерки своего номера и снова приняться за то, ради чего я, собственно, здесь.

Надо идти.

И я вышел. Я вышел за дверь в середине дня в полном обмундировании, и зима, так долго поджидавшая меня снаружи, радостно ударила по мне. Ни варежки, ни шапка, ни кальсоны от холода не спасли. Пройдя шесть километров на юго-восток через морозную пыль и встречный ветер, я пришел к святилищу Шуанлю, что значит Двойной лес.

Шуанлю – это огромная буддийская постройка пятого века. В те времена империя была раздроблена, и никто не мог себе представить, что она вновь воссоединится, когда к власти придут высокомерные правители династии Суй. Таким образом, храму примерно столько же лет, сколько собору Святой Софии в Стамбуле, то есть почти полторы тысячи.

Было бы полторы тысячи лет, если бы огонь и войны не уничтожили изначальное сооружение. В одиннадцатом веке, в период правления империи Сун, началась большая реконструкция исторических ценностей, затем последовало еще несколько периодов восстановительных работ, и сегодня почти все существующие сооружения и статуи едва ли старше двухсот лет.

Как сказал старик в Юйцы? «Еще сто лет, – сказал он, указывая на новые старые постройки и морщиня свое гессевское лицо в улыбку, – и эти штуки тоже станут предметом старины!»

В Шуанлю стоит тишина. Я задумчиво прогуливаюсь по окрестностям и в одном из задних залов храмовой постройки натыкаюсь на женщину, глубоко погруженную в молитву. Она стоит на коленях на подушке, озаренная косым лучом света, благоговейно сложив руки на груди. При взгляде на нее кажется, что она дрожит от холода, несмотря на дутую куртку.

Я медленно иду по задней части залы, и мои глаза постепенно привыкают к полумраку. На стенах становятся видны длинные ряды глиняных фигурок молодых женщин. Все они завернуты в развевающиеся одежды и держат младенцев на руках.