Визит в абвер - Александр Сердюк

Тимохин был кадровым военным, однако не относился к числу людей обязательных и пунктуальных. Павел Николаевич не раз взглянул на часы, прежде чем к нему в палатку пожаловал начальник пеленгаторщиков. За опоздание, не имевшее уважительных причин, его следовало бы если не отчитать, то хотя бы пожурить, но заниматься малоприятным делом Борцову сейчас не хотелось.

— Будем готовить Ромашова, — начал он с главного, — «Центр» дал согласие на его командировку за линию фронта. Вместе со старшиной позаботьтесь об одежде, продпайке и всем остальном.

Тимохин часто замигал выцветшими ресницами, нетерпеливо переступил с ноги на ногу, коротко спросил, изобразив на лице крайнее удивление:

— Ромашова?

— Вижу, вы не ослышались…

— Если разрешите… Как же можно? Его? И куда? Он же…

— Что — он?

— Да вы же сами знаете…

— Он пойдет в одно из прифронтовых подразделений германской военной разведки…

— Тем более… Ну и дела! — Тимохин потряс головой. — Значит, круг замыкается? Откуда явился, туда и воротился?

— Что вы хотите этим сказать? — Борцов уже догадывался, к чему клонит старший лейтенант.

— Если опять же разрешите…

— Да, пожалуйста…

Округлив удивленные глаза, Тимохин подозрительно покосился на приоткрытый полог палатки и отступил от входа.

— Дела, говорю… Он же оттуда… Из той разведки.

— Ну и что?

— Как — что? — Тимохин скользнул своим недоверчивым взглядом по лицу подполковника, желая проверить, какое впечатление производят его слова. — Как что? — повторил он, театрально возвысив голос. Старший лейтенант вообще любил эти внезапные эмоциональные атаки на своих слушателей, полагая, что с их помощью легче навязать свое мнение. — Это вопрос далеко не риторический. Мы с вами не вправе закрывать глаза на то, что случилось с Ромашовым в не столь отдаленном прошлом. Возможно, после победного завершения войны, его преступное малодушие будет великодушно прощено и забыто. Но сегодня еще продолжается битва, схватка не на жизнь, а насмерть. Миллионы людей беззаветно сражаются за великое и правое дело, — он снова зафиксировал впечатление, производимое его словами, — а где в самый тяжелый, можно сказать, критический период войны пребывал Ромашов? Среди доблестных бойцов Красной армии? В отрядах героических партизан? Или, может быть, в славном комсомольско-молодежном подполье? Как бы не так! Ромашов, все взвесив, переметнулся к тому, кто был тогда сильнее!

Как ни сдерживался Борцов, но последние слова вывели его из себя.

— Тимохин, ну что вы такое несете! — бросил он резко.

— Старшему следует более уважительно относиться к мнению младшего, — вдруг совсем тихо, почти шепотом проговорил Тимохин. — Даже в том случае, если оно не соответствует его собственному…

На это замечание Павел Николаевич не ответил, хотя и было что. Не обрывать же человека на полуслове — пусть выговорится. Надо знать, чего он хочет, за что воюет.

Тимохин, ничтоже сумняшеся, продолжал:

— Вы же знаете, что гитлеровцы подонками не брезгуют. Не побрезговали они и Ромашовым. Натаскали шпионскому ремеслу, в самолет и к нам.

— А дальше? Что было дальше? — допытывался Борцов. — Его сбросили, а он что? Сломя голову, помчался выполнять преступное задание?

Павлу Николаевичу трудно было понять, как человек, делавший с ним одно и то же дело, не мог разобраться в простых вещах.

— Ну, он явился… Куда — сами знаете, — отвечал Тимохин, упорно отстаивая свою позицию. — Факты — вещь, как известно, упрямая, отрицать не стану. Но мог и не явиться!

— Как это мог? — вспыхнул Борцов. — Как? Понимаете ли вы, что говорите?

— Я-то понимаю, — старший лейтенант чуточку отступил, но лишь для того, чтобы начать новую атаку. — Еще с древних времен известно, что чужая душа — потемки. Ромашовская — тем более. Давайте смотреть в корень. Что заставило его прийти с повинной? Любовь к Родине? Боязнь за ее судьбу? Или — за судьбу собственной шкуры? Уверен, последнее…

— Чем можете подкрепить этот свой вывод? — подполковник строго сдвинул брови. — Неопровержимыми фактами? Или только интуицией? Подозрениями, построенными на песке?

Тимохин помолчал в раздумье, почесал затылок. Верную ли он применил тактику? Стоять ли ему на своем и дальше, так сказать, до победного конца? А будет ли для него конец победным?

— Возможно, я тут не все удачно сформулировал, — заговорил он хотя и с меньшим апломбом, но все с тем же упрямством. — Чего-то не учел… Но как офицер, как член партии, я не мог не сказать… Я должен был изложить свои сомнения. Судите сами: сначала к врагам, потом — к нам. Выпустим из рук — он опять к ним. Родина — далеко, спросить с него некому. Где гарантия, что Ромашов не будет опять работать на фашистскую разведку? Кто ее даст нам, эту гарантию?

— Я, — решительно заявил Борцов, поднявшись. — Я дам.

— Под горячую руку? — ухмыльнулся Тимохин. — Вам же известно, какой у разведчика должна быть голова.

Продолжать перепалку не имело смысла. Борцова и раньше многое настораживало в суждениях старшего лейтенанта. Однако все то, что слышал он до сих пор, не шло ни в какое сравнение с сегодняшним. «Неужели Тимохин когда-то руководил людьми? — подумал с сожалением Павел Николаевич, — И как справедливо, что теперь он имеет дело в основном с техникой!»

— Значит, вы твердо за? — Тимохин предпринял последнюю и явно безнадежную попытку. — Без оговорок? Или…

— Без всяких или, Тимохин… Как можно судить о людях, решать их судьбы, исходя из надуманных предположений? Или — что еще хуже — из подозрений? Мое кредо — факты. Лишь их авторитетному слову верю. В противном случае мы поставим юношу под страшный удар, сломаем ему всю жизнь. А это уже преступление… товарищ Тимохин. Преступление, которому нет оправдания.

Тимохин как-то неуместно хмыкнул, и его распалившееся лицо стало бледнеть. Неужели он так и останется при своем мнении? Переубедить его, как видно, не удалось. Впрочем, не все сразу. Борцову не хотелось больше ни нападать на старшего лейтенанта, ни тем более добиваться от него невозможного. Хотелось защитить справедливость, только и всего, не позволить взять верх мнению, вызревшему на зыбкой почве подозрительности. Что касается самого Тимохина, то его болезнь, по всему видать, застарелая. Лечить ее придется долго.

— Стало быть, — Борцов вел беседу к финишу, — как решим окончательно? Выразим недоверие юноше, который честно и охотно помогал нам? Делом доказал свою преданность Родине? Так, товарищ старший лейтенант?

— А хотя бы и так! — бросил, не задумываясь, Тимохин.

— Но где же логика? Где факты?

— А его прошлое? — интендант по-прежнему бил в одну и ту же точку.

— Какое прошлое? Разве оно у Ромашова темненькое? Разве его отец вместе с папашей Царькова грабил колхозные амбары? Поджигал на токах скирды? Убивал из-за угла советских активистов? О каком прошлом вы толкуете? Может, копнем еще глубже? Доберемся до деда и прадеда?

Старший лейтенант махнул рукой.

— Да причем тут его предки, товарищ подполковник? Имеется более свежий и неоспоримый факт: в начале Великой Отечественной Ромашов остался в городе, захваченном гитлеровцами. Почему заблаговременно не явился в военкомат? Почему вместе со всеми не явился в военкомат? Почему вместе со всеми не эвакуировался? Вот где собака зарыта! — воскликнул Тимохин, нисколько не сомневаясь, что уж теперь его доводы произведут должное впечатление.

Запальчивость, с которой он снова пустился отстаивать свое мнение, была беспочвенной и наивной.

— На все ваши «почему» я могу легко ответить, — Павел Николаевич задержал на Тимохине прямой, сверлящий взгляд. — Собака зарыта в другом месте. Юноша, вчерашний школьник, вовсе не виноват в том, что фашисты ворвались в его город. Не мы ли с вами обязаны были остановить оккупантов? И не у городских стен, даже не на подступах к ним, а гораздо раньше. Если хотите — на госгранице. Пели же мы «Если завтра война…»? Да и оружие было не в его, а в наших руках. А мы пятились, отходили, нам не хватало силенок… Вот и вломились громилы в наш дом. Что он, хотел этого? Зазывал врагов к себе? Распахивал перед ними свои двери?… Вот видите, Тимохин, какая тут получается арифметика. А вы навалились на младенца, лупите его чем попало. Орете — чужой… Какой же он чужой, если для фашистов его душа оказалась крепким орешком. Да что там орешком… брестской крепостью! Вот на эту-то крепость и вел наступление абвер, в частности — майор фон Баркель. И ни победы, ни безоговорочной капитуляции. Однако гитлеровский разведчик до сих пор тешит себя иллюзиями: дескать Ромашов работает на Германию… Ромашов — исполнительный агент! Но мы-то с вами знаем, на кого он работает. Так зачем же сомневаться? Родину Ромашов не подведет — нигде, ни по ту, ни по эту сторону фронта. Таково мое глубочайшее убеждение… Демшина тоже разделяет его…