Старое кладбище - Марьяна Романова

Женщина растерялась, отец же вскинул руки, как будто бы тоже собирался обнять ее, и вдруг какая-то неведомая сила согнула его пополам, как куклу. Она услышала хруст костей и утробное бульканье. Из его бледного рта ей под ноги вырвалась струя буроватой пузырящейся жижи, в которой копошились бледные личинки. Женщина отшатнулась и вскрикнула, и от звука собственного голоса проснулась – как током ударенная. Она села на постели. В окно светила полная луна, простыни пропитались ее потом, и ей вдруг почудилось, что в воздухе пахнет землей. «Наверное, у меня температура», – подумала она.

Уснуть после такого кошмара не представлялось возможным, перед глазами было желтое отстраненное лицо отца, и она решила сходить в душ, постоять под прохладной водой. Но до ванной так и не дошла, потому что в коридоре увидела дочь. Та снова сидела на корточках и внимательно рассматривала какой-то предмет, лежавший перед ней на полу. Глаза ее были открыты, лицо не выражало ничего. Включив свет, женщина обнаружила, что дочь сидит над куском мяса – непонятно, где она его взяла, – гнилым, позеленевшим с одного края и облепленным личинками. Такими же, какие она видела только что во сне.

И снова тот же сценарий: бросилась вперед, растормошила дочь, та ничего не помнила, плакать начала. «Где взяла мясо?» – «Не знаю». – «Почему оно такое испорченное?» – «Не знаю, это не мое». – «Как ты могла вообще додуматься принести домой такую гадость?» – «Я ничего не приносила, мамочка, мне страшно».

Кое-как успокоились обе. Утром притворились, что не было ничего. Женщина прекрасно умела контролировать мысли и в самом зародыше перехватывать те, которые могли ее опечалить или напугать.

Но спустя неделю ее разбудили странные звуки из кухни – удары, как будто бы кто-то стучал тяжелой деревяшкой по столешнице. На цыпочках она прокралась по коридору, с замиранием сердца включила свет.

В кухне обнаружилась дочь всё в той же длинной ночнушке. Босая, волосы распущены, бледное серьезное лицо, широко открытые глаза кажутся черными зияющими дырами. В руках топорик для рубки мяса, на столешнице перед ней деревянная разделочная доска и говяжьи ребра, которые женщина купила накануне, чтобы суп сварить. Монотонный удар – от мяса отрублен кусочек. Еще один удар, еще, еще…

Случившееся показалось женщине слишком страшным, чтобы никак не отреагировать на это происшествие. Утром она записала дочь к психиатру, кандидату наук – не официально, конечно, чтобы не портить ребенку документы возможным диагнозом – по знакомству. Психиатр только плечами пожал:

– Ничего страшного, детский лунатизм – распространенное явление. Тем более у вас ребенок нервный, слабый, живет замкнуто. Ничего, она это перерастет годам к четырнадцати.

– Но она же не просто ходит, – слабо возразила мать. – Она взяла топор, острый, и рубила мясо! Она никогда даже хлеба себе не отрезала, а тут – такие ловкие движения, как будто в семье потомственных мясников росла.

– А вы спрячьте все предметы, которые считаете опасными.

– Может быть, все-таки пропить какое-нибудь успокоительное?.. Вы меня поймите, это же просто страшно…

– Если хотите, я могу помочь положить вашу дочь на обследование. В этом нет необходимости, но если вам не жалко ребенка…

Это был запрещенный прием, и он, конечно, сработал. Женщина увела дочь домой, тем же вечером сложила в картонную коробку опасные предметы и спрятала подальше на антресоли. Однако ночью ее снова разбудил знакомый стук. Еще в полусне она поняла, что случилось, но некоторое время прислушивалась, не желая верить происходящему.

Дочь, ее неловкая неспортивная дочь, которая и шнурки-то завязывала не с первого раза, которая не могла по лестнице без одышки подняться, бесшумно принесла стул, достала с антресолей коробку с острыми предметами, выбрала нужный топор, коробку аккуратно убрала на место и занялась тем, что продиктовало ей бессознательное состояние – стало монотонно рубить мясо в их маленькой кухне.

Она была как будто бы чужая. Как будто бы другое существо, завоевавшее тело ее девочки. Это тело даже по-другому двигалось. Ее дочь, перемещаясь по знакомой квартире, вечно задевала углы, не могла вписать себя в пространство. Она всё роняла, задевала локтем предметы, те падали на пол и разбивались – это вошло в привычку, ее даже никто не ругал. А это, другое существо, было ловким, движения были отточенными, но какими-то механическими, словно у робота, который не ошибается никогда.

Женщина привычно уже бросилась вперед, схватила дочку за плечи, тряхнула. Но дочь не проснулась – обернулась к ней, уставилась остекленевшим взглядом в ее лицо, и в руках ее был топорик, с которого свисал беловатый шматок говяжьего жира.

– Я ее боюсь, – сказала женщина вернувшемуся с вахты мужу. – Это ужасно. Да, я боюсь нашу дочь. Боюсь оставаться с ней в квартире ночью.

Муж, конечно, жену как-то успокоил, да и радость встречи отвлекла внимание от ночных странностей, которые теперь казались чем-то почти нереальным, как просмотренное страшное кино. Пока ты сидишь в кинотеатре, твой желудок сводит от ужаса, ты нервно реагируешь на каждый резкий звук и зажмуриваешься, если на экране появляется монстр. Но стоит выйти на улицу, как заявляет свои права реальность, в которой никаких монстров, кроме задерживающего зарплату начальника, не существует. И спустя несколько часов ты вспоминаешь чудовище из фильма беззаботной скептической улыбкой.

Супруги решили: надо просто получше прятать эти опасные вещи, чтобы девочка и не знала, где они находятся.

Так и сделали. Теперь топорик был спрятан отдельно. Завернутый в нарядную блузу, он лежал в шкафу, в запирающемся ящике, ключ от которого женщина спрятала под подушку.

Несколько недель были спокойными. Супруги расслабились и даже дали слабину – разрешили дочери взять с улицы котенка. Она давно просила, но мать боялась, что астма обострится. А тут решила – ничего страшного, если будут проблемы, она котика своей подруге в деревню отвезет. А дочери нужен друг, может быть, это поможет ей справиться с пугающим недугом. Она ведь одинокая такая, только с взрослыми общается, подружек нет ни одной.

Дочь вне себя от радости была, котенка с рук не спускала. И тот был ласковым, все к ней прижимался, урчал, спал в ее постели. И всем начало казаться, что плохое осталось позади, безвозвратно – нет, еще не прошло достаточно времени, чтобы можно было об этом шутить, однако в семью вернулся покой.

Но рано они радовались. Однажды все-таки наступила ночь, когда женщина была разбужена возбужденным шепотом в ухо.