Долина смерти (Искатели детрюита) - Виктор Гончаров

— Кстати, — спросил рабфаковец, — у вас здесь имеются какие-нибудь мастерские?..

— Как же, как же, непременно! Но Востров ни разу не изъявлял желания работать в них…

— Может быть, он работал у себя в комнате?..

— Н-нет… Читал, писал, и больше ничего…

Рабфаковец не выразил вслух своего недоумения по поводу свежих мозолей Вострова, однако спросил:

— Сколько времени находится у вас Востров?

— Около месяца, кажется… Сейчас я посмотрю… Да, около месяца… Точно: двадцать семь дней…

«Мозоли должны бы сойти за это время», — подумал рабфаковец и спросил:

— Вы разрешите мне взять его на поруки?.. На поруки Госполитуправления…

— Странно… — сказал врач и замолчал.

— Что странно?..

Врач колебался, не хотел, видимо, говорить, потом решился:

— Странно то, что вы второй сегодня, который хочет взять Вострова из больницы…

— А кто был первым и когда?

Врач чувствовал, что рождается какая-то неприятная история с этим Востровым, что Востров в чем-то замешан. Иначе при чем тут ГПУ?.. Но он и не подозревал, какая буря полыхала внутри этого стройного и по виду бесстрастного юноши!.. Он нехотя отвечал:

— Первым был его брат, явившийся в первом часу ночи с неизвестным гражданином… Брат сказал, что он только что приехал из Германии и, так как снова уезжает через два часа, то ему хотелось бы повидаться с больным… Сначала он даже хотел взять его с собой, но потом раздумал: очевидно, нашел его недостаточно здоровым…

— Вы уверены, что это был брат?.. Вы видели его документы?..

— О, господи! Зачем смотреть его документы, когда оба Вострова похожи друг на друга, как капля на каплю. Единственная разница, что у нашего Вострова голос мягкий, а у его брата — грубоватый, глухой…

— А как выглядел этот неизвестный гражданин?..

— Личность — ярко-выраженная. Холодные стальные глаза, орлиный нос, резкий презрительный голос, гибкая фигура…

— Так-с… — подытожил рабфаковец свои тайные мысли.

— Все-таки я Вострова возьму и возьму сейчас.

— Как вам будет угодно, — отвечал врач, — покажите свои документы и распишитесь в книге.

Безменов быстро исполнил и то и другое.

Когда Дмитрий Востров покидал больницу, врач участливо преподнес ему несколько медицинских советов, но в ответ получил ледяное, угрюмое молчание. Очевидно, Во-строву уже изрядно опостылели и все эти советы, и больница, и врачи.

Сидя на извозчике вместе с Востровым, рабфаковец говорил:

— Мне бы хотелось, чтобы вы поселились где-нибудь поближе к нам. Мы нашли бы вам квартиру… А то я уверен, что за вами будут охотиться…

— Я не боюсь охоты, — возражал Востров, — я сам с удовольствием приму в ней участие. Я поселюсь в своей старой квартире. Я к ней привык… Кроме того, помните?.. Вы обещали мне полную свободу…

Рабфаковец долго стоял на своем, но, в конце концов, сдался.

Распрощались они у церковного дворика, осеняемого святым лодырем Полувием.

— У вас есть деньги? — прямо спросил Безменов.

— Их у меня нет, — так же прямо отвечал Востров.

— Ну, вот вам на первое обзаведение… Сегодня вечером я буду у вас, и мы подробно переговорим…

— Хорошо. До свиданья. Буду ждать.

Когда Востров сжал ему руку, он еще раз проверил свое впечатление: мозоли, несомненно, были свежие.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

— … Я вспомнил этот голос. Я его слышал в подземелье. Он принадлежит лицу, которого Сидорин называл Аполлоном Игоревичем и с которым он собирался ехать на Кавказ… Я упустил птичку, но поймал крупного зверя… — кончил Безменов передачу своей ночной Одиссеи.

Васильев задумчиво побарабанил пальцами по спинке стула и спросил:

— Ты крепко уверен, что твой Востров — подставное лицо?

— Он такой же Востров, как я турецкий святой… — устало отозвался Безменов.

— Гм… Неубедительно. У тебя как раз в настоящий момент вид если не турецкого, то вообще святого.

— Не спал. Купался. Дрался. Изворачивался, — объяснил Безменов.

— Ты не боишься, что он может удрать?..

— Не удерет. Я и виду не показал, что заметил подмену. Я выказал к нему почти отеческую заботливость, снабдил его деньгами, предлагал квартиру…

— Но ты не проговорился случайно относительно наших планов?..

— Маленький, что ли?! Я ему набрехал, что у нас есть несколько тонн радиоактивных руд…

— Все-таки надо поставить к нему агентов, — сказал Васильев.

— Об этом я и сам хотел тебя просить… Единственно, что я жду от него — от этого Аполлона раскосого и прыщавого: что он укажет нам дорогу в главный штаб бандитов… Пусть агенты и днем и ночью стерегут дьяконский домик…

У Безменова веки отяжелели, глаза предательски смыкались; обычная четкость мыслей исчезала. Он боролся со сном только потому, что не успел еще всего передать, все предусмотреть.

— Ты лучше спрашивай меня сам, — предупредил он Васильева, — я, кажется, уже не в состоянии последовательно мыслить.

— Хорошо, — сказал Васильев, — вот тебе карандаш, подойди к карте и начерти на ней план подземной Москвы, у тебя он не улетучился?..

— Нет. Хорошо помню…

Безменов потратил на чертеж не больше десяти минут.

— Ну, еще что? — спросил он, покачиваясь от усталости и бессонницы.

— Сейчас я тебя отпущу. Сообщи только, где ты предполагаешь местонахождение их штаба.

— Должно быть, в том треугольнике зданий, который…

— …К которому вел подземный ход? — перебил его Васильев.

— Да…

— Там его уже нет… Ты думаешь, мы бездействовали эту ночь?.. Синицына нам сообщила все, что знала и предполагала. И мы обследовали этот треугольник, перерыли каждую квартиру, спускались во все погреба… Мы, когда вода ушла из хода, обследовали ход, но он разрушен или водой, или взрывом. Нам не удалось далеко пройти… Бандиты, по всей вероятности, имеют другую квартиру, куда и перенесли свой штаб…

— А те трое, которых я тебе доставил ночью?

— Они замкнулись. Они немы, как черви. Надеются, что их выручат… Еще один вопрос: ты не боишься, что Сидо-рин немедленно удерет на Кавказ вместе с Востровым?..

— Не боюсь. Я думаю, что он сначала попытается выручить своего брата и всю остальную братию, затем ухлопать тебя и меня, чтобы мы ему не мешали.

— Ну, ладно, спи. Я разбужу тебя в шесть часов, чтобы ты не нарушил обещания, данного косому Аполлону.

Безменов не пошел на свою квартиру, а остался в здании ГПУ. Через две минуты он уже спал мертвым сном, восстанавливая силы для новой борьбы, которая обещала быть исключительно упорной.